Нечто из Рютте

Но Волков не собирался уходить так просто. Ему хотелось хоть в кого-нибудь попасть. Он улегся за дерево, натягивал тетиву, упираясь в скобу сапогом, и выцеливал арбалетчиков врага, которые, потеряв осторожность, вылезали из-за щитов. Но раз за разом мазал.

– Ты хочешь попасть в кого-то лежа? – услышал он голос за спиной.

Волков обернулся: рядом с ним на одном колене стоял самый старый солдат из его корпорации, звали его Бартезо. Он был уже седой, морщинистый, загорелый и имел мало зубов, его редкие длинные волосы лежали на плечах. Он продолжал:

– Лежа ты ни в кого не попадешь, тем более что они за щитами.

– Они высовываются, и у них торчат сапоги, – ответил молодой солдат.

– Сапоги! – Старый солдат усмехнулся. – Пошли отсюда, иначе ты поймаешь болт своей глупой головой.

И они ушли из рощи.

А бой тем временем закончился.

Они шли по дороге в лагерь.

– Скажи-ка мне, парень, ты правда видел их сапоги? Через реку до них было шагов восемьдесят, а то и сто, – спрашивал Бортезо.

– Видел, даже целился в них.

– Вот как, – старик протянул молодому солдату свой арбалет, – на-ка понеси.

Это оказался самый огромный и тяжелый арбалет из всех, что Волков видел, и болты к нему были под стать. Оружие сделали едва ли не из половины доброго бревна, имел огромную рессору и веревку-тетиву, на которой можно было повесить бродягу.

– Ты вроде как бывший лучник? – спрашивал старик.

– Да, маэстро.

– Значит, глазомер и понятие о расстоянии имеешь.

– Меня учили этому.

– Что ж, приходи после обеда на стрельбище, кое-что покажу тебе.

– Приду, маэстро, – ответил молодой солдат.

День тот выдался жарким. Бартезо и Волков шли вдоль маленькой речки. У старика с собой был старый треснувший кувшин. Он привязал к нему веревку и спросил у Волкова:

– Со скольких шагов попадешь?

– С тридцати, – ответил тот.

– Мало, – сказал Бортезо, привязал кувшин к ветке дерева, качнул его и стал отсчитывать шаги.

Отсчитал пятьдесят, сам сел в тени. Пока Волков подходил к старику, кувшин почти перестал раскачиваться. Волков поднял арбалет и стал целиться.

– Нет, – сказал старик, – отложи-ка свою игрушку, возьми настоящее оружие.

– Ваш, маэстро? – спросил молодой солдат.

– Мой, – сказал солдат старый.

Арбалету старика было, наверное, столько же лет, сколько и его хозяину.

Волков смог натянуть тетиву, только когда взялся двумя руками и уперся как следует.

– Крепкий у вас арбалет, – сказал он, – им можно убить лошадь, не пользуясь болтами.

– Да, верно, – сказал старик, – поэтому я до сих пор жив. А ты не стой, стреляй. Попади в дерево.

– В дерево, не в кувшин?

– Просто в дерево.

– Ох и тяжелый, – сказал Волков, поднимая оружие.

Он выстрелил и попал.

– Попал? – Старик смотрел, но, очевидно, уже не видел.

– Попал.

– Сразу видно, что ты бывший лучник.

– А что, заметно?

– Конечно, – старик усмехнулся, – лучник всегда целится сверху. Опуская оружие.

– Так вроде все целятся, – ответил Волков.

– Все, да не все, – заметил Бартезо, – заряжай давай и целься, но не стреляй, пока не скажу.

Молодой солдат так и сделал: стоял, держа оружие, а старик сидел, кривился, щурился, приглядывался, но команды стрелять не давал. Затем достал платок, стал вытирать шею и лицо. Было жарко. А Волков стоял и держал огромный арбалет. Руки стали уставать, а затем и подрагивать. По виску потекла капля пота, а старый солдат все еще не давал команды. Наконец, когда левая рука устала и начала заметно дрожать, Волков сказал:

– Может, все-таки выстрелить?

– Ну, выстрели, – разрешил Бортезо.

Волов спустил крючок. Он не то что в кувшин не попал, он не попал в дерево, болт улетел в кусты к реке.

– Не попал? – спросил старик.

– Не попал, – отвечал молодой солдат, опуская оружие.

– Ну что ж, – резюмировал старый арбалетчик, – стоишь неправильно, руки хилые, целиться не умеешь.

– А как же нужно целиться?

– Это не лук, а ты целишься, как будто из лука стреляешь: поднимаешь оружие и опускаешь на цель.

– Так все так делают, – ответил солдат, – я наблюдал за другими.

– Нет, не все, – сказал старик, – те, кто умеет стрелять, всегда целятся снизу, от сапог врага. И поднимают оружие.

– Хорошо, – согласился Волков, – сейчас попробую.

– От сапог, – уточнил старый солдат, – целься от сапог.

– Da stivali, – тихо произнес солдат и нажал на спуск.

Сколько нужно арбалетному болту, чтобы пролететь пятьдесят шагов? Один миг, два. Волков не сомневался, что попадет. И он попал. У Кранкля подкосились ноги, и он упал. Упал и остался лежать с согнутыми в коленях ногами, не шевелясь. Два кавалера бросились к нему.

– Дьявол вас задери, Фолькоф, – выругался барон, – вы что, убили его?

– Да, – коротко ответил солдат, отдавая арбалет сержанту.

Теперь он занялся болтом. С этой раной что-то было не так. Она болела, как не болела ни одна из его ран. Кровь почти не текла, но любое движение ноги вызывало резкую, как удар, боль, от которой его просто передергивало. Чтобы не шевелить болт в ноге при движении, ему пришлось стягивать с него кольчугу. От боли он оскалился, и даже слеза потекла по щеке, но снял кольчугу с болта. Стоял, пережидая уходящую боль, тяжело дыша через нос.

Все окружающие смотрели на него с трепетом и молчали, только барон не унимался:

– Зачем вы это сделали, глупец? С ними можно было договориться!

– Идите, договаривайтесь, – сказал солдат, превозмогая приступ боли и садясь на коня, – по опыту знаю, теперь они будут более сговорчивы.

Дав шпоры коню, поехал к мертвому кавалеру. Тот все еще лежал на спине, с согнутыми в коленях ногами и поднятыми руками, как будто сдавался. Его глаза оказались открыты, он умер сразу. Волков был почти уверен, что под камзолом кавалера крепкий панцирь, поэтому целился в лоб, но не попал, а попал ниже. Болт выбил рыцарю верхние зубы и вышел наконечником из затылка, перебив позвоночник. Кранкль умер, когда еще стоял. Солдат слез с коня, снова, кривясь от боли, опустился на колено и постучал мертвецу по груди костяшками пальцев. Послышался звук. На Кранкле был панцирь.

– Я смотрю, вы подготовились к честному поединку, господа, – сказал он кавалерам. – Приятно иметь дело с благородными людьми.

Рыцари стояли чернее тучи, ничего ему не отвечая, а зеваки подходили все ближе, и барон с сержантом подошли. Они поняли, о чем говорил Волков.

А солдат тем временем расстегнул пояс убитого и стянул его вместе со шпагой. Стал снимать с пальцев перстни, один из которых был очень дорогим. Забрал деньги из кошеля и хотел взять еще перчатки Кранкля, больно хороши были, да не стал. Скалясь от боли, встал и сказал:

– Сержант, забери у господина фон Плезендорфа гнедого под ламбрийским седлом, это теперь мой конь.

Фон Плезендорф смотрел на Волкова с ненавистью, но ничего не говорил, сержант почти силой вырвал у него из руки повод коня.

– Что вы так смотрите на меня, Плезендорф, что-то не так? Или забыли про право победителя?

Кавалеры молчали. А солдат, сжимая кулаки и зубы от боли, снова залез на коня и сказал:

– Я велю запрячь вам телегу.

Он хотел уже было уехать, но повернулся к кавалерам и добавил:

– Господа, если я увижу вас здесь, я вас убью, никаких поединков не будет, просто прикажу своим людям убить вас.

Кавалеры ничего ему не ответили.

Солдат ехал в замок и только теперь стал замечать десятки людей, что прибежали из деревни и толпились на стене. В их глазах он видел восхищение и благоговение. Он был бы счастлив, если бы не выедающая боль в левом бедре. И тут он на стене замка заметил ее. Она, как и вся дворовая челядь, смотрела на него. Да, это была дочь барона. На секунду ему показалось, что нога перестала болеть. Он выпрямился в седле. Он был горд. Пусть эта белокурая дрянь видит его триумф. Пусть видит, как смотрит на него местный люд, пусть знает, кто он такой.