Нечто из Рютте

Иногда солдат слышал людей и просыпался. Он не знал, что это за люди, он просто хотел пить. Все время хотел пить, когда было жарко и даже когда было холодно. Он пил, а потом засыпал и видел плохие сны. Ему снились его друзья. Все они были уже мертвы – боевые товарищи, которых он давно похоронил. А еще снились ему рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, бедные церкви еретиков, обезлюдевшие города, трупы лошадей на окраине дороги. Но больше всего старые боевые товарищи. Они ничего не говорили, просто смотрели на него, а Волков знал, что они его ждут.

Когда он проснулся, он тут же забыл про них. Открыл глаза, прислушался, огляделся. Он не сразу понял, где он. Лежал в каморке с малюсеньким окном на твердой доске вместо удобной перины. «Я у монахов, – догадался солдат. – А где Ёган?» И тут дверь открылась, и на пороге появился Ёган. Он увидел, что глаза Волкова открыты, и сразу обрадовался.

– Господин, вы очнулись! А монах мне уже вчера говорит, мол, господин твой идет на поправку. А я-то думаю, вот дурень старый, какая поправка, когда господин мой при смерти? Видно, грех на монаха так думать.

– Я что, болел? – спросил Волков.

– Конечно! Почитай, неделю в лихоманке провалялись. А уж трясло-то вас как. И трясло, и трясло… Я аж молиться устал. Думал, уже все, нет у меня господина. А монах приходил и говорил: «Крепок твой господин, молись еще за него!» И велел вам отвар елки давать и еще каких-то трав. Вы лежите, я побегу на кухню, еду принесу.

Он убежал, а солдат подумал, что вообще не хочет есть. Он лежал и недоумевал: «Неделю? Я что, тут неделю?» Последнее, что он мог вспомнить, – это поединок, а еще мучительная операция. А вот потом словно обрезало.

Вернулся Ёган, принес хлеб и теплое молоко с медом.

– Что было, пока я спал?

– Да ничего особо и не было…

– И никто мне не писал?

– Писать-то не писали, а вот приходить проведать – приходили. Много кто приходил.

– Ну и кто же?

– Так барон приезжал.

– Барон?

– Ага, приезжал.

– А еще кто?

– Госпожа Анна один раз была.

– А еще?

– Лекарь. Отец Ливитус по два раза на дню захаживал. И даже сам аббат каждый день приходил. Тут все за вас переживают. Ах, да, забыл сказать. Сам граф приезжал с господами.

– Молодой граф?

– Ага, приезжали. Зашли, пошептались с аббатом, спросили у меня, не нужно ли чего.

– Ну а ты?

– А что я? У нас вроде есть все. Аббат велел давать все, что нужно. Велел беречь вас.

– Беречь?

– Ага, говорит, береги своего господина и молись.

– И ты молился?

– Да, по пять раз на дню. А вы как себя чувствуете, господин?

– Не знаю.

– А есть хотите? Я вам молочка принес.

– Нет.

– Да как же нет? Вы неделю не ели ничего. На вас одни глаза остались.

– Ты лучше давай езжай в замок да посмотри вещи мои, коней проверь.

– Так что, уезжать будем?

– Будем. Как на ноги встану – так поедем.

– Ну что ж, хорошо, господин. Сейчас поеду.

И тут Волков вспомнил про дочь барона. Конечно, она не могла приехать и проведать его, но он все-таки спросил на всякий случай:

– А еще никто не приезжал?

– А, точно! – вспомнил Ёган. – Бродяга ваш приезжал, этот Сыч. Вчера приехал, так тут и остался, вас дожидается.

Разумеется, солдат рассчитывал не на это. Он вздохнул, помолчал и сказал:

– Ладно, зови его.

Слуга сходил за Сычом, тот был в келье паломников.

– Рад видеть, что хворь отступила, экселенц, – проговорил он, зайдя в келью Волкова, – не смел бы беспокоить вас в такой час, да дело больно интересное.

– Ну!

– Позавчера к ночи в трактир пришел убогий и принес трактирщику бумагу.

– Все?

– Нет, не все, бумага была важная, трактирщик заволновался, сел писать ответ тут же.

– А говорил, что грамоты нашей не разумеет, – заметил Ёган.

– Все он разумеет, – продолжал Сыч, – написал он, значит, бумагу и послал своего холопа с ней.

– И куда холоп пошел? Знаешь? – спросил солдат.

– Вот и я так подумал, куда холоп с ней пойдет, и подумал, что господину коннетаблю будет интересно, взял да и пошел за ним. А холоп-то пошел к замку.

– К нашему? – зачем-то спросил Волков, как будто там были еще замки.

– К вашему, экселенц, к вашему. Только не в сам замок, туда бы его не пустили, стемнело уже. А пошел он к башне, к самой большой.

– К донжону.

– Ну да, в той башне окно одно светилось, холоп стал свистеть и свистел, пока из окна не выглянула баба.

– Ты ее разглядел?

– Да куда там, темень же кругом, я по голосу понял, что баба. А потом эта баба из ворот вышла, стражники ее выпустили ночью.

– Ты разглядел ее? – не отставал солдат.

– Экселенц, темно было, луна чуть светила, да мало видно было, приметил только, что она ростом с холопа трактирщика, а тот не махонький.

– Так то была эта кобыла Франческа, – догадался Ёган.

– Так вот, баба потом пошла в замок, а холоп не уходит, ждет. И я жду.

– Хитер ты, Сыч, – восхитился Ёган.

Сыч не без гордости согласился, кивнув. И продолжил:

– Подождали мы с ним малость, и эта баба вышла опять, потолковали они с ней, и холоп пошел обратно. Я за ним. Холоп пришел в трактир и из рукава достает бумагу. Отдает трактирщику. Трактирщик ее читает и садится писать ответ. Трактирщик, значит, бумагу пишет, а я гляжу: калека-то в трактире сидит, ждет. Трактирщик бумагу дописал и убогому ее отдал.

– А ты глянул, куда он пошел? – спросил Волков.

– Хотел было, да куда там, пока я к двери шел, он как растаял. Словно не было его. Хотя я в темноте хорошо вижу.

– Ёган, а много в Рютте убогих? – поинтересовался солдат.

– А чем убог-то он был? – спросил Ёган у Сыча.

– Доходяга, кожа да кости, сам пег, годков за тридцать, бороденка как у козла, крив на правый бок, хром на правую ногу. Ходит – качается, – четко описал убогого Сыч.

– Так то наш сапожник, – сразу догадался Ёган. – Его так и кличут – кривой Стефан.

– Сапожник, значит, – задумчиво произнес солдат. И помолчав, добавил: – Думаешь, письмо было от этого скомороха ла Реньи?

– От скомороха не от скомороха, к чему нам гадать, мы, чай, не цыгане, – отвечал Сыч, – возьмем колченогого да спросим, от кого письмецо-то было.

– Молодец ты, Сыч, – сказал солдат.

– Для вас, экселенц, стараюсь, – отвечал ловкий мужичок, заметно заискивая и с просящими нотками в голосе.

– Чего? – спросил Волков. – Деньги нужны?

– Нужны, экселенц, поиздержался я, – промямлил Сыч.

– Я ж тебе давал, и немало, пропил, что ли?

– Нет, экселенц, я к вину равнодушный.

– А что, кости?

– И играть я не люблю.

– Да не мог ты столько денег прожрать. – И тут солдат догадался: – На баб спустил все?

– Да не то чтобы на баб… На одну… Тут появилась в трактире одна бабенка. Молодая. Вся такая… аж голова от нее кругом, похлеще, чем от вина.

– И ты, дурак, все деньги на нее спустил? Я ж вроде тебе полталера давал, ты все потратил?

– Уж больно она много берет, – виновато ответил Сыч.

– Так брал бы кого попроще.

– Да шваль мне без интереса, – объяснял Сыч.

– Я твоих девок оплачивать не буду, – произнес солдат зло, – Ёган, дай дураку двадцать крейцеров.

– Маловато, экселенц, – мялся Сыч.

– Маловато ему, – возмущался Ёган, – мужик на такие деньги со всей семьей месяц живет.

– Экселенц!.. Еще бы хоть десяточку…

– Иди, иди, – выгонял его Ёган, – господин хворый, а тут ты еще… Иди в кабак да сторожи там трактирщика.

– Ни пфеннига больше, – отрезал солдат. – Сиди там и смотри в оба. И чтобы денег тебе на десять дней хватило.

Когда Ёгану удалось выгнать Сыча, он спросил:

– Вы, может, поесть чего желаете, аббат велел вам всего давать, что в кладовых есть.

– Позови-ка Сыча обратно, – сказал коннетабль, чувствуя, что силы потихоньку возвращаются к нему.

– Да зачем же он дался-то вам?

– Зови. – Волков сел на кровати и поморщился от боли в ноге. Взял молоко, стал пить без удовольствия, через силу.