Нечто из Рютте

– Да не может быть, – усомнился солдат.

– Готов биться об заклад, – настаивал молодой управляющий.

Солдат не ответил, спорить он не собирался, но подумал, что трактирщика надо навестить.

– Раз так, господин, то мы согласны, – сказал пузатый плотник и полез в кошель.

– Быстро согласились, – произнес Крутец, – надо было больше просить.

Остальные дома, занятые пришлыми, Волков объезжать не стал, велел только стражникам поехать с управляющим. Сам же направился в замок и решил заняться собой. В последнее время он зарос, толком не мылся, ходил в несвежей одежде. В гвардии такое было недопустимо. В донжоне нашел дворовых мужиков и велел им греть воду. Сам лежал на лавке, а когда вода согрелась, стал мыться прямо во дворе. Одна из прачек помогала ему, а потом бараньими ножницами стригла. Тем временем Ёган принес целый ворох одежды. Когда туалет был закончен, пришли монах со стражником и принесли целый горшочек с серебром и медью. Монах был взволнован.

– Девятнадцать талеров без малости, – пришепетывал он в благоговении от такой кучи денег.

– Сержант, – потряхивая горшком, говорил Волков, – со старосты кандалы снять, семью его выпустить. Еду давать добрую, как всем дворовым.

– Да, господин, – говорил сержант.

А следующий день начинался с большой суеты. Надо было выбирать старосту в Рютте. Все мужики могли участвовать в выборах, и должен был присутствовать барон. Барон нехотя согласился, но настоял на том, что он будет только на утверждении старосты, а слушать склоки ему недосуг. Стали собирать народ, на церкви ударили в колокол. Люди собрались, и как только управляющий Крутец объявил о выборах, началась ругань. Сразу дружно заговорили десятки голосов. Мужики стали орать, пихаться, но больше всех огня добавляли склочные бабенки. Волков пытался установить порядок, но даже перекричать никого не смог. Плюнул, отъехал в сторону, а ругань в деревне шла, хотя до драк не доходило. То и дело зычным голосом поп призывал всех к порядку, а стражники вмешивались и тумаками успокаивали самых рьяных.

Тем не менее старосту выбрали. Он был молод, грамотен и богобоязнен – сын диакона, а заодно и звонарь. Наконец послали за бароном, который приехал и утвердил нового старосту. Люд стал расходиться, а Крутец и Волков начали давать новому старосте указания. Молодой человек кивал ошарашенно, так как еще не пришел в себя от свалившейся на него ответственности.

– Ты б записывал, – говорил Волков.

– Я запомню, господин, – хлопал рыжими ресницами новый староста.

– Наперво осмотри все дома, что после чумы пустуют. Заодно пересчитай пришлых, что в них проживают. Соберешь с них деньгу, отдашь управляющему. Кто деньгу давать не будет – о таких сообщишь сержанту.

Управляющий остался с новым старостой, а Волков вернулся в замок и сел с монахом за стол читать книгу. Бесконечная суета и нескончаемые дела отвлекали его от главного – поимки вурдалака.

– А в других главах о гул мастере что-нибудь есть? – спросил он брата Ипполита.

– Пишут, сейчас найду, – сказал монах и начал листать книгу.

Но тут опять пришел управляющий Крутец и спросил:

– Господин коннетабль, а вам нужен брат Ипполит?

– Вообще-то нужен, но не так чтобы уж срочно.

– А не могли бы вы мне его дать на сегодня? Хочу с ним замеры сделать, чтобы знать, сколько леса потребуется под рынок.

– Ну, берите, раз нужен, – сказал солдат и притянул книгу к себе, стал читать сам, с самого начала.

А монах с заметным сожалением пошел с управляющим.

На следующий день Крутец поехал в Малую Рютте выбирать старосту там. Взял с собой Ёгана, который был родом оттуда и поэтому всех знал. А Волков с монахом, сержантом и двумя стражниками поехали смотреть развалины старого замка.

После водяной мельницы дорога пошла низинами, и поэтому вся местность до леса была залита водой. Они проехали мимо старого кладбища, по которому можно было спокойно плавать на лодке промеж покосившихся крестов и почти затопленных надгробий. Кладбище вообще было мрачным: ветхая ограда, часовня с провалившейся крышей, черные мертвые деревья, пара заросших мхом древних склепов. Даже ехать мимо кладбища было неприятно, а развалины замка казались и того хуже. Все заросло мхом и плющом, а еще было необыкновенно тихо. Стражники на всякий случай осеняли себя святым знамением. Стражник, который их сюда привел, показал вход в подвал, но даже вход был залит водой – черной, старой, мертвой, а вокруг ни одного следа, ни у развалин, ни у кладбища. Тут давно никто не ходил и не ездил.

– Ну, место, подходящее для вурдалака, – сказал солдат. – Но ни единого следа.

– Ничего живого, кроме ворон, – заметил сержант. – Даже кабаны тут не ходят.

– А там что? – Волков заметил дым. – Дым, что ли? Там живет кто-то?

– Так я же вам уже говорил, там ведьма наша. Как поп наш запретил ей в деревне жить – она там и живет.

– Поехали, посмотрим, что это за птица, – произнес солдат, – и чем кормится.

– Ну так девок деревенских от бремени избавляет, настойки делает сонные. Моя баба мне от нее настойку приносила, бессонницу как рукой сняло, а раньше так маялся, ночью спать не мог. А сейчас – три капли на чашку воды, и сплю как убитый, – рассказывал сержант.

Волков подумал, что и ему неплохо бы иметь такие капли на всякий случай. И он спросил:

– А приворотами и заговорами занимается?

– Не без этого. Бабы к ней частенько захаживают.

Они подъехали к дому ведьмы. Все вокруг заросло бурьяном да репейником в человеческий рост, да и домом это строение назвать было нельзя. Нечто среднее между хижиной и землянкой, а крыша напоминала холм, поросший мхом. Трубы не оказалось, дым выходил через дыру в крыше. Площадь перед домом была загажена и воняла гнилью. Все спешились. Стражников оставили с лошадями, а монах, сержант и Волков пошли в жилище, по очереди переступая через давно сдохшую кошку.

Волков не был раньше в домах ведуний, но почему-то представлял все именно так, как было в хижине: замусоренный очаг посреди жилища, все стены в пучках высохших трав, старые вонючие тряпки по углам, рогатые черепа, сушеные гады, угри и жабы и вонь, вонь гниения, которую не забивал даже дым.

Старуха стояла у очага с лампой в руке. Была она наполовину лысая. Крючковатые разбухшие артритные пальцы дрожали. Серые губы не переставая что-то жевали, то и дело растягиваясь в страшную беззубую улыбку, как будто она была рада гостям. Во рту было всего пять желтых зубов, три сверху и два снизу, и правый глаз навыкате с бельмом. Когда старуха зашепелявила, Волков едва понимал, что она говорит:

– Налетели, налетели коршуны-вороны. Рыскали-рыскали вокруг и добрались до старухи. Ищете что, птицы жадные? Крови теплой или мертвечины пахучей?

Молодой монах стал осенять себя святым знамением трясущейся рукой, его примеру последовал и сержант. Волкову тоже стало не по себе от ее мерзкого голоса, но он только сложил руки на груди и стоял, молча разглядывая старуху, а та единственным живым глазом с любопытством смотрела на него.

– А вот и он, черный ворон, вон он каков, глаз недобрый, рука крепкая. Всю жизнь убивал и к нам приехал убивать. Скоро опять убивать будет. Кровь – еда его.

Монах, да и сержант стояли, словно в оцепенении, слушали бормотание ужасной ведьмы, а Волков, видя это, произнес:

– Хватит уже чушь нести. На меня твоя болтовня не действует. – Он глядел ей прямо в глаз.

– Силен, силен коршун-ворон, – продолжала бормотать старуха. – Ни глаза, ни руки не боится.

Она стала чуть раскачиваться из стороны в сторону, завывать и водить перед лицом Волкова лампой, а он наклонился и достал из сапога стилет. Левой рукой схватил старушечью руку с лампой, подтянул ведьму к себе, кончиком оружия коснулся нижнего века здорового глаза и сказал:

– Говорят, что сглаз сразу заканчивается, если вырезать глаз у сглазившего, слыхала про такое?

– А-ха-ха-ха! – залилась она сухим смехом, дыша в лицо солдата тухлятиной. – Силен коршун-ворон, ничего не боится, всех видит, все знает. Глаз у него черный, кровь пьет да через смерть перешагивает. Да вот только долго ли он будет через смерть шагать?