Страница 114 из 119
– Да, велел каждый месяц писать о вас ему, – ничуть не смущаясь, отвечал брат Ипполит. – С кем встречались, что делали.
– Соглядатаем, значит, едешь, – сказал Сыч.
– Наверное, – честно отвечал монах, не понимая смысла этого слова.
– Вот нужен он нам такой, экселенц? – спросил Сыч. – Лишнее брюхо.
– Да пусть едет, – сказал Волков. Он подумал, усмехаясь про себя, что раз не дали ему рыцарского достоинства, так хоть пусть свита будет у него как у благородного, тем более что кроме прокорма тратиться на нее не нужно. Он еще раз усмехнулся. Оброс он здесь и вещами, и людьми.
– Сержант едет! – закричал со стены один из дворовых мальчишек.
Ёган бросил таскать вещи, не поленился, полез на стену с дворовыми людьми и уже оттуда заорал радостно:
– Он Франческу поймал.
– Франческу поймали, – задорно подхватили мальчишки на стене. – Поймали ее. Везут, везут убийцу.
– Поймал, значит, – тоном, не предвещавшим ничего хорошего служанке госпожи Хедвиги, произнес Сыч.
Он покосился на Волкова, но тот ничего не сказал, стоял посереди двора и ждал, когда сержант привезет Франческу. И тот вскоре доставил ее, ничего не зная о том, что натворила служанка.
– И ведать не ведал, – рассказывал он, – я от реки ехал, туда следы вели лошадей, и вижу конный нам навстречу. Нас увидал и в лес поворотил. Ну я и думаю, гляну, кто там с нами видеться не желает. Заехали в лес, а там эта… – он указал на Франческу плетью, – в кустах прячется.
Служанка сидела на камнях посреди двора, платье разодрано, руки вывернуты и стянуты натуго сзади веревкой. Сама растрепана, на зверя похожа и со всей ненавистью глядит только на солдата. Вокруг нее дворовый люд собрался, бранят ее и даже пытаются бить, а она лишь на него одного смотрит. Если бы взглядом можно было убивать – Волкова разорвало бы. Нет у этой страшной бабы больше врагов, только он! Он единственный!
А Волков на нее даже и не глянул, стоял, слушал сержанта, чуть улыбался да похваливал его. А потом произнес небрежно:
– Сыч, а ну глянь-ка ее, поищи мое золото, вдруг она не успела в лесу его схоронить, пока от сержанта пряталась.
– Сейчас все сделаю, – заверил Сыч, – как ее обыскивать, по-честному в подвале или с позором – прямо тут?
– Никакой чести ей. Тут обыскивай, – сказал коннетабль с усмешкой. – По-доброму она все равно не понимает.
– А ну-ка, ребята, подсобите, – велел Сыч самым крупным стражникам, подходя к женщине. – На брюхо ее кладите и сверху садитесь. Держите крепко.
Франческа была необыкновенно сильной женщиной. Даже когда два крупных стражника положили ее на живот и уселись на нее сверху, раздвинув ей ноги широко, она сопротивлялась и выкручивалась как могла. Но Сыч знал свое дело; видно, делал это не в первый раз, поэтому он задрал ей юбки и, не брезгуя, запустил пальцы женщине в зад. Франческа завыла, попыталась сбросить стражника, сдвинуть ноги, но ничего у нее не вышло. Сыч вытащил пальцы из нее, вытер о ее же платье и скомандовал:
– На спину ее.
Стражники перевернули Франческау на спину, один сел на ногу, другой придавил ей лицо коленом, а она продолжала выть и извиваться, даже пыталась грызть колено стражника и проклинала Сыча на ламбрийском языке, а Сыч спокойно запустил руку ей в утробу. Плевать ему было на все ее проклятия. Фридрих Ламме делал свое дело.
А народ глядел на это бесчестье и надругательство и с отвращением, и с презрительным ехидством, мол, и поделом ей.
Наконец Сыч с колен встал. Снова вытер руки о платье женщины и, подойдя к коннетаблю и сержанту, стоявшим в стороне, сказал:
– Пусто, экселенц, золотишко она либо в лесу спрятала, либо проглотила. Если в лесу, то искать непросто будет, собаки потребуются. Или на дыбу ее вешать и пытать, где спрятала, да и то дело пустое. Баба с перепугу ежели спрятала, то потом и нипочем место не найдет, даже если и сама захочет. Они ведь, дуры, если что прячут, то и сами потом не вспомнят где. А ежели проглотила, то поить ее соленой водой, пока не вырвет ее, или кормить да ждать, кислым молоком кормить с огурцами. Что делать будем?
– Упряжь лошади осмотри, – ответил солдат и пошел к Франческе, а сержант пошел следом.
Волков подошел к ней и, стараясь не вызвать новый приступ боли в ноге, присел перед ней на корточки. Женщина смотрела на него с ненавистью.
– Вижу, не вразумил тебя сегодняшний наш разговор. Сидела бы тихо, а лучше уехала бы, а ты вон что вытворяешь. На госпожу руку подняла! Знаешь, что тебя за это ждет? – спокойно говорил солдат, глядя ей прямо в глаза. – Знаешь?
И тут Франческа как будто взорвалась, она начала осыпать солдата самыми отборными и мерзкими портовыми ругательствами на ламбрийском, какие только он слышал.
– О чем она болтает, господин? – спросил сержант у Волкова.
– Проклинает, – отвечал тот.
– Кого? – насторожился сержант.
– Тебя, – соврал Волков с ухмылкой, хотя все проклятия и ругательства адресовались ему.
– Меня? – удивился старый вояка.
– Тебя и твоих детей, – продолжал забавляться солдат.
– А меня-то за что? – искренне удивлялся сержант.
– Так это ты ее поймал, – врал Волков, которого забавляло удивление сержанта.
– Ах ты ж тварь, – разозлился сержант, пошел к коновязи и, набрав полную пригоршню конского навоза, вернулся к Франческе и левой рукой, сдавив ей щеки, разжал зубы и забил ей его в рот, приговаривая: – Жри, тварюга, жри за свой подлый язык!
Он сжал ей челюсти, чтобы она не могла все выплюнуть, и держал так. А она не сдавалась: выпучив глаза, мотала головой, старалась оторвать его руки от своего лица, плевалась. Вырывалась.
– Успокойся, Удо, – оторвал его руки от лица Франчески солдат, – ты ее задушишь, гляди, посинела уже.
Сержант встал рядом, а солдат спросил:
– Ну что, будешь еще лаяться или поговорим?
Франческа сидела, словно не слышала его, и выплевывала навоз. Отплевывалась.
– Я человек добрый, – продолжил Волков, – я обещаю, что передам тебя в руки ландфогта и не осужу сам, если ты ответишь мне на два вопроса. Слышишь меня?
Франческа не поднимала головы. Не смотрела на него.
– Два вопроса: где мое золото и где твоя госпожа? Ответишь, и тебя будет судить фогт, и кто знает, как там все повернется. А если нет, то я сожгу тебя сегодня же. Слышишь? Сегодня же! Думаю, барон будет не против.
Женщина не ответила ему.
– Упрямая тварь, – произнес сержант.
А Франческа вдруг глянула на него с такой злобой, что старого воина качнуло. Он начал свирепеть:
– Еще навоза хочешь, тварина?
– Успокойся, сержант, – остановил его Волков и продолжил: – Еще одно предложение: говоришь мне, где мое золото, и я тебя просто повешу. Никакого костра, мне уже плевать на твою госпожу. Я про нее спрашиваю больше для порядка.
Франческа опять не ответила, смотрела на камни мостовой и не поднимала головы.
– Где мое золото, ведьма?! – вдруг заорал солдат. У него начинала ныть нога, отчего он бесился и, схватив женщину за волосы, начал ее таскать, приговаривая: – Где мое золото, а? Где мое золото?
А служанка упрямо продолжала молчать. Терпела и молчала.
– Ведьма, – сурово сказал сержант.
– Ведьма, – согласился Волков, вставая, и, указывая на женщину, крикнул: – Стража, на площадь ее!
Два стражника подхватили Франческу под локти и поволокли к выходу из замка. За ними устремились все дворовые, приговаривая с благоговением:
– Жечь решили!
– Говорят, ведьма!
Сержант помог солдату сесть на коня, сам залез на своего, и они направились следом. Ехали молча, говорить им было вроде и не о чем. Участь женщины была предрешена.
Прямо за воротами замка собралась толпа. Были люди из Рютте и Малой Рютте, знавшие о том, что случилось, было много и пришлых. Все пошли за стражниками, что тащили женщину на площадь. Все ждали казни, все знали, что коннетабль не простит нападения на баронессу и молодого барона.
На площади и у нового рынка народа собралось еще больше, там были и Крутец, и монах. Стражники приволокли и бросили на землю Франческу, полуголую, в разодранном платье и нижней рубахе. Люди поначалу не узнавали спесивую прислугу спесивой госпожи, а когда узнавали ее, то начинали, не скрываясь, радоваться, что наконец-то она получит по заслугам. А Франческа сидела на земле с разбитым лицом и распущенными волосами, даже не пытаясь прикрыть наготу. Страшная. И зло смотрела на людей. Ей в голову прилетел ком земли, что вызвало у собравшихся радостный смех, и люди ей кричали: