Нечто из Рютте

– Белее не бывает, – произнес мельник.

– Значит, он это, – сказал Сыч. – Наверное, спрятался и ждал нас, пока мы сюда поедем, а как мы проехали, так к замку поскакал.

– Он, – согласился Волков, – вместе они тут промышляли с барским сынком. Того мы убили, а этот бежать решил и нас из замка зачем-то вызвал. Что ему в замке нужно?

– Поедем и узнаем, экселенц, – произнес Сыч. – Может, и догоним.

– Нет, не догоним, уж больно много времени потеряли. Надо Агнес спросить, где он.

Обратно ехали, коней не жалея, и чувствовал солдат, что не напрасно его из замка вызвали. А нога болела уже немилосердно, но гнал и гнал он коня.

В замке был переполох. Волков въехал во двор и, не найдя на воротах стражников, сразу направился к донжону, спрыгнул и едва сдерживался, чтобы не пнуть кого-то из дворовых, которые толпились у входа.

– Дорогу коннетаблю! – рявкнул Ёган, вслед за господином спрыгивая с коня.

– Коннетабль, коннетабль, – заголосили бабы.

– Ну наконец-то, – сказал конюх.

Солдат растолкал всех, вошел внутрь и там на столе увидал старого мертвого слугу барона Ёгана. И Агнес, которая вскочила и кинулась к нему.

– Господин, Франческа…

Волков подошел к мертвецу, оглядел его. У старика была искромсана вся шея, кровь, видно, рекой лилась, одежда вся почернела от нее.

Солдат молча посмотрел на Агнес, ожидая рассказа, его сейчас волновал только один вопрос, и девочка сразу поняла какой:

– Баронесса, жива, ее Франческа порезала, но не до смерти, и молодой барон тоже жив, его она тоже ножом порезала, но живы они, их уже в монастырь повезли к монахам.

– Давно? – спросил Волков.

– Как вы уехали, так она и начала всех резать. Так сразу мы и коня нашли у мужиков, и телегу и их отправили в монастырь.

– А зачем же она всех резала?

– Так деньги барона красть надумала, ларец взяла, открыла, а Ёган старый ее и застал. Она его и взялась резать, да баронесса услыхала. А она и на нее кинулась. А потом и на барона молодого.

– Откуда знаешь ты все?

– Баронесса говорила, пока лошадь ей искали.

Волков сел на лавку, принялся тереть больную ногу, подозвал слугу своего. Тот подошел, и солдат сказал тихо:

– Собирай вещи, уезжаем мы.

– День-то к вечеру пошел, – так же тихо отвечал Ёган, – до утра не дотерпим?

– Нет, – зло рыкнул солдат, – сейчас поедем!

Ёган ушел, а к нему подошла Агнес, стала ладонями трогать ногу, там, где болело. И говорила при этом:

– Видела я ее. В стекле.

– Франческу? – спросил солдат, с надеждой смотря на руки девочки.

– Госпожу, – бесстрастно произнесла та. – Ее руки в воде. И с мертвецом она.

– Руки в воде? На болотах она, что ли, где-то?

– Нет, вода течет вокруг рук ее, на реке она, плывет куда-то, – говорила Агнес, и боль в ноге начинала затихать. – И мертвец ей служит. Их догнать можно.

Волков некоторое время молчал, думал, а потом, глянув девочке в глаза, сказал устало:

– Зачем? Пусть катятся. Не нужна она мне больше.

– Если нужно, найду их. Поймаем их. Мертвеца убьем, госпожу вернем с позором, на веревке приведем – пешую, – со злобой говорила девочка.

– А тебе-то это зачем? – спросил солдат удивленно, не ожидал он от нее такого.

Агнес молчала, продолжая лечить ногу, косилась на него.

– Со мной уехать думаешь? – продолжил Волков. – Ты из свободных?

– В крепости я, – ответила девочка и с надеждой поглядела коннетаблю в глаза.

– И как же мне тебя забрать? За воровство крепостных и повесить могут.

– Я пригожусь вам, господин, – произнесла Агнес, – я все буду делать. Все, что пожелаете.

Боль в ноге прошла, солдат встал.

– Забудь, не буду я крепостных уводить.

А Агнес стояла у стола, на котором лежал мертвец, и смотрела солдату вслед, и не было в ее взгляде ничего, кроме тоски беспросветной. Даже слез не было.

Он пошел на двор, даже не глянув на покойника, что лежал на столе. Это было уже не его дело. Франческа украла его деньги, так что ждать барона не требовалось. Волкова снова посетило чувство, которое приходило к нему после долгой и изнурительной войны. Чувство пережившего войну солдата. Все закончилось, он жив. Это было радостное ощущение покоя. Даже воспоминания о прекрасной женщине, сбежавшей от него, уже почти не беспокоили. И пусть ему даже ничего не заплатят, но все закончилось, и он жив. У входа в донжон его остановил Фридрих Ламме по кличке Сыч.

– Чего тебе? – спросил его солдат, когда тот робко и как бы извиняясь преградил ему дорогу.

– Уезжать надумали, экселенц? – спросил Сыч.

– Откуда знаешь?

– Так Ёган с дворовыми мужиками вещи ваши в телегу носят. Много ума не надо, чтоб скумекать.

– Уезжаю, – произнес солдат.

– Значит, обманул вас барон, не дал вам рыцарства. И дочка его сбежала? Значит, и свадьба отменяется?

– Тебе-то что за дело, – сухо сказал Волков, – чего хочешь?

– Может, возьмете меня с собой?

– Куда, дурень, я тебя возьму? Я сам не знаю, куда еду и где жить буду. И денег жалованье тебе платить у меня нет.

– Так мне и не надо, пока с вами буду, авось еду мне купите, а как куда приедем, так я и сам прокормлюсь. Либо в должность пойду, либо при вас буду, коли вы должность сыщите. А в дороге от меня завсегда польза будет. Вы ж знаете, экселенц, от меня польза завсегда есть.

Сыч говорил, заметно волнуясь и уговаривая, – он боялся, что Волков его не возьмет.

– Зачем тебе со мной, Сыч? – спросил солдат. – Ты ловкач еще тот, ты и без меня должность найдешь.

– Добрый вы и честный, – сказал Фридрих Ламме. – Таких, как вы, мало.

Волков понял, что он врет или привирает.

– Правду говори, Сыч, а то не возьму.

– Ну раз так, то скажу. – Сыч заговорил заметно иначе, серьезно, обдуманно: – Люди говорят, что вы непросты, что вы птица большого полета, с такой птицей и другим легко взлететь будет. И я думаю, что людишки обычно дураки, а тут-то они правы будут.

– Что ты несешь, говори, что удумал, – опять не поверил ему солдат.

– Раз так, ладно, скажу. Монах надысь с Агнес, этой блажной, разговаривал, а я на лавке спал, ну как спал, дремал. Так вот, блажная наша и говорит: господин наш – птица большого полета, так и сказала, – уточнил Сыч. – Большого полета и здесь свой путь только начинает. Вот я и думаю, может, мне с вами полететь.

– Дурак ты, Сыч, – вдруг засмеялся солдат, – девчонке косоглазой поверил. Птица… Чушь глупая.

– Так ей все верят, экселенц, даже вы. А раз чушь, то чего вам бояться? Погоните меня потом. Ну так берете меня?

– Жалованья не будет, только корм, – сказал Волков, заканчивая разговор.

– И то добро, пока я на это согласен. – Сыч поклонился.

– О, согласен он, – съязвил солдат и тут же увидал монаха.

Тот нес секиру, копье, алебарду и еще какие-то вещи в телегу. И главное, он положил свою большую книгу в телегу. Волков позвал его к себе, брат Ипполит быстро покидал все остальные вещи и поспешил к солдату.

– Я уезжаю, – произнес Волков.

– Да, господин, я знаю. Ёган велел вещи в телегу снести. Я помогаю.

– Помог ты мне, монах, хотел спасибо тебе сказать на прощанье. А книгу ты мне что, даришь, что ли?

– Книгу? На прощанье? – Брат Ипполит замялся. – Господин, я прощаться-то не желаю.

– Ты что, монах, никак с нами собрался? – на правах хозяина спросил Сыч. – А монастырь свой бросишь, что ли? В расстриги подашься?

– Зачем в расстриги, я благословение от аббата получил. Благословил он меня на путь с господином коннетаблем.

– И куда это ты собрался с господином коннетаблем, если он сам не знает, куда поедет? – допытывался Сыч.

Волков стоял в растерянности.

– Почему же не знает, знает он, он к…

– Помолчи, – прервал монаха солдат, – так что ты говоришь, настоятель тебя благословил со мной ехать?

– Благословил, – кивнул монашек, – даже книгу разрешил из библиотеки забрать.

– И велел, наверное, писать ему обо мне.