Нечто из Рютте

– Что, лошадиная морда, получила на орехи!

– Валяешься вон в грязи, а раньше ходила барыней, через губу не переплевывала!

– Наш коннетабль тебя скрутит в бараний рог, не таких крутил!

– Повесьте ее, господин! Нехай ногами подрыгает! Нас потешит!

А она всех их ненавидела, люто ненавидела. И больше всех его. Женщина глядела, как с трудом солдат слезает с коня и идет к ней, и проклинала его про себя. Проклинала, словно надеясь, что его прямо тут убьет молнией или здесь и сейчас разобьет паралич. Но с ним ничего не происходило, он опять опустился на корточки рядом с ней, а с ним пришел и стоял рядом сержант. И солдат спокойно заговорил:

– Повторяю тебе еще раз, может, к тебе, дуре, разум вернется: я не буду казнить тебя прямо сейчас, а может быть, даже отпущу, и сбежишь, когда тебя к графу повезут, если ты ответишь мне на два вопроса. Где госпожа Хедвига и где мое золото?

Франческа взглянула на него, попыталась даже встать, но стражник, стоявший сзади, врезал ей древком копья по пояснице. Женщина скривилась от боли и уселась на землю опять, чем вызвала новый всплеск радости у людей.

– Ишь, как перекосило паскуду, – веселились собравшиеся. – Врежь ей еще разок!

– Да, не милосердствуй, бей как следует!

– Ну так где мои деньги? И где госпожа? Ответишь, где деньги – повешу, ответишь на оба вопроса – помогу сбежать, не ответишь ни на один, – он помолчал, – сожгу.

Женщина снова убрала волосы с лица и произнесла:

– Ты выродок, ублюдок, сын портовой шлюхи, сосавшей у прокаженных, и сам шлюха, который давал матросам в детстве, ты виноват во всех бедах, чтоб ты сдох, будь ты проклят. – Закончив, она плюнула в лицо солдата.

Волков встал, вытер лицо, а сержант стал бить эту злобную бабу здоровенным кулаком по башке, на радость толпе.

– Тихо, тихо, сержант, успокойся, – чуть усмехаясь, говорил Волков, – убьешь раньше времени.

Затем он повернулся и крикнул:

– Крутец!

– Да, господин коннетабль, – тут же подбежал к нему управляющий.

– Мне нужно двадцать вязанок хвороста. Скажи людям, что дашь по крейцеру за вязанку, и еще мне нужно вкопать жердину на три локтя в землю в центр площади. Хворост сложить вокруг жердины. Распорядитесь.

Крутец что-то хотел спросить, но по виду коннетабля понял, что вопросы сейчас не совсем своевременны. Волков же в упор смотрел на него – ждал вопроса.

– Я немедленно распоряжусь, господин коннетабль, – заверил управляющий.

Солдат залез на коня, выехал на середину площади и закричал:

– Сегодня эта бешеная собака, – он указал плетью на Франческу, – укусила руку, которая ее кормила, и украла деньги у господина вашего и моего, у барона Карла фон Рютте. Ее поймал слуга барона, старик Ёган, и она располосовала его ножом. Дальше эта взбесившаяся тварь напала на госпожу нашу, на добрейшую нашу баронессу, и даже на сына барона – и он, и его мать ранены, но живы, их уже отвезли в монастырь.

Люди стояли в полной тишине и даже не осуждали женщину, действия Франчески повергли их в ужас, ведь напасть на госпожу было сродни святотатству. А солдат продолжил:

– Еще она же помогала людоеду, что жил на старом кладбище, и якшалась с ведьмой. И людоед, и ведьма – слуги сатаны, и я хочу спросить вас, добрых людей, что ходят к причастию, чего заслуживает эта тварь?

– На костер ее! – крикнул кто-то.

– На костер, – тут же поддержал еще кто-то, – на костер!

– Спалите ей патлы, господин!

– Или все-таки передадим ее в руки ландфогта? – спросил Волков, хотя знал ответ заранее.

– В огнь эту тварь! Пусть катится за своими дохлыми людоедами!

– В огонь ведьму! Сколько людей извели!

– Зажарим спесивую!

– В пекло! – не унимались люди, они явно не хотели отдавать Франческу на суд графа, уж больно ненавидели ее все. Все!

Волков согласно кивал.

Ценник, назначенный им за хворост, был очень высок. И Крутец тут же набрал столько хвороста, сколько было нужно. Люди с радостью несли хворост за хорошую деньгу, да и для доброго дела. И тут на площади появился настоятель местного храма, отец Виталий. Растолкав людей, он пробрался к коннетаблю, схватил его за стремя и спросил:

– Господин коннетабль, что здесь происходит?

– Собираемся казнить ведьму, – ответил солдат.

– Да вы с ума сошли? – искренне удивился поп. – Если она ведьма, то ее должен судить Священный Трибунал инквизиции.

– Да? – Волков чуть подумал. – Тогда казним ее за попытку убить молодого барона и баронессу.

– Я был в монастыре, баронесса в порядке и ее сын тоже, она решила простить эту несчастную.

– Вот как, а убитый слуга Ёган тоже ее прощает?

– Это будет решать барон или ландфогт, – ответил отец Виталий.

– Ландфогт – это слишком долго, а барон черезчур добрый, он ее уже один раз отпустил из подвала, и вот что из этого получилось.

– Ее должны судить не вы, не берите на себя столь тяжкий груз, ноша сия не каждому по плечу, Господь наш…

Волков вдруг положил руку на голову попу, склонился к нему и, повернув его лицо к себе, тихо сказал:

– Убирайся отсюда к дьяволу!

– Что? – растерялся священник.

– Пошел вон! – рыкнул солдат.

Слез с коня и снова подошел к Франческе:

– Последний раз спрашиваю тебя, ответишь…

Она не дослушала – заорала с радостью и что было сил и злобы:

– Сдохни, пес, мать твоя была…

Он тоже ее не дослушал, пнул в зубы сапогом. Женщина упала на землю, замолчала.

– И для этой бешеной собаки ты просишь суда барона? – возвращаясь к коню, спросил солдат у попа. – Он опять по доброте своей ее отпустит, и она по злобе своей опять будет служить дьяволу. Нужно сжечь эту тварь.

– Вы не вправе! – воскликнул отец Виталий.

– Ты вообще на чьей стороне, поп? – холодно спросил Волков. Он остановился и пристально глядел в глаза священнику. – Ты в этой войне за кого? За людей или за людоедов?

– Я за людей, – быстро заговорил отец Виталий. – Все люди – дети Божьи, и она, – он указал на Франческу, – тоже, просто она…

– Не все люди дети Божьи, – перебил его солдат, – я тут у вас повидал сатанинских выродков, и она служила им. И вот ты стоишь здесь, в сутане, и пытаешься спасти эту бешеную собаку от справедливого возмездия.

– Господь наш есть милосердие?! – воскликнул поп. – Не забывайте об этом, да и не прячу я ее от возмездия. Я прошу лишь снисхождения и справедливости для нее! Суда, справедливого суда.

– Сынок барона и его дружок жрали людей, – говорил солдат, – они особо не милосердствовали, и суд им был не нужен, выпивали детей досуха – сходи на старое кладбище, они там, в воде плавают, разлагаются, черные. Нет у тебя желания рассказать им про милосердие, поп?

– Но мы же не они, мы не должны быть такими.

– Заткнись ты! – зарычал солдат сквозь зубы, наливаясь холодной яростью. Говорил он тихо, но попу все равно стало страшно. – Заткнись лучше, вы и они одно целое. Они жрут – вы их защищаете, казуисты, мастера болтовни, адвокаты дьявола, готовые заболтать любое возмездие и объяснить любое скотство, все вывернуть наоборот, все запутать. – Он вдруг схватил священника за шею и сжал ее так, что тот стоял, кривясь от боли, и заговорил ему прямо в ухо: – Ты будешь ее причащать или мне сжечь ее без причастия?

– Я буду, – выдавил поп, – но я…

– Заткнись, ни одного слова больше, иначе… – Волков поднес к носу отца Виталия кулак. – Пошел вон!

Два мужика быстро вкопали в центр площади жердину, вокруг нее сложили грудой хворост. Народ, как спектакль наблюдавший общение коннетабля и местного попа, теперь ждал казни, люди все прибывали. Но Волков не начинал: во-первых, ждал, пока поп устанет убеждать Франческу принять причастие и покориться, а во-вторых, он все-таки хотел дождаться барона. Так было бы правильно. И тут до людей дошел слух, что коннетабль уезжает, что Ёган собрал все вещи в телегу и вывел всех коней господина со двора замка.

Пошли разговоры.

– Господин, вы что ж, уезжаете? – крикнула бойкая селянка. – Не приглянулось вам у нас?