Нечто из Рютте

– Нет, – ответил солдат машинально, он думал о своем, – сеньорат на приданое не распространяется.

Сержант изумленно молчал, глядел то на управляющего, то на коннетабля.

– А когда же вас произведут в кавалеры? – не отставал Крутец.

– Надеюсь, что в это воскресенье.

– Вон оно как! – удивленно сказал сержант. – Поздравляю вас, господин коннетабль.

Дальше сержант и управляющий были ему не нужны, и он без них поднялся в свою башню, откуда прошел по стене до покоев прекрасной Хедвиги. Потянул за ручку, дверь оказалась незакрытой. Он шагнул в покои, служанка госпожи попыталась преградить ему путь, но он бесцеремонно отодвинул ее в сторону.

– Куда? Куда ты? – шипела служанка, пытаясь его остановить. – Госпожа не одета. Не смей!

Он отшвырнул ее, как куклу, и прошел в покои.

– Кто там? – резко и с вызовом крикнула госпожа из-за ширмы.

– Ваш будущий муж, – громко сказал солдат, подходя ближе.

– Муж? – Госпожа словно осеклась, голос ее уже не звучал грозно.

А Волков смело зашел за ширму, где и увидел прекрасную дочь барона. Она только что мылась и была обнажена, она прикрыла наготу, схватив нижнюю рубаху и прижимая ее к телу.

– Да как вы смеете?! – воскликнула госпожа Хедвига. – Кто вам дал право!

Солдат усмехнулся и смотрел на нее во все глаза, а она была уже не так уверена в себе и в первый раз обращалась к нему на «вы».

– Так кто вам дал право врываться ко мне? – продолжала красавица.

– Ваш отец. Только что при свидетелях он обещал мне вашу руку.

– Вы разглядываете меня, как лошадь! – взвизгнула девушка. – Не смейте смотреть!

– Хорошо. Но после свадьбы я буду разглядывать вас столько, сколько хочу.

Он вышел из-за ширмы.

– Это мы еще посмотрим, – чуть с вызовом сказала Хедвига. – Я потребую от вас отдельной спальни.

– Даже не надейтесь, у нас будет одно ложе.

– Вы пришли, чтобы мне сказать об этом? Как храбро! Еще один ваш подвиг?

– Я пришел сказать, что перед посвящением я еду в монастырь на три дня поститься и молиться. Хочу спросить вас, не желаете ли присоединиться ко мне?

– Вы совсем умом тронулись от свадебных предвкушений? – насмешливо произнесла молодая женщина, выглянув из-за ширмы.

Служанка зашла за ширму и помогала ей переодеваться, женщины там захихикали.

– Почему же я тронулся? – удивился Волков.

Хедвига тем временем вышла из-за ширмы, села в кресло и, уже не стесняясь солдата, подобрала юбки так, что он мог видеть ее ноги по колено, а служанка села ее обувать.

– Да кто ж пустит молодую женщину в мужской монастырь? – насмехалась она.

Волков понял, что она права и еще что она была очень хороша собой. А служанка, обув госпожу, стала расчесывать ее роскошные волосы.

– Не пяльтесь так на меня, – игриво сказала молодая девушка. – До свадьбы рассматривать невесту – сглазить.

А солдат все равно стоял и рассматривал красавицу.

– Идите! Иначе буду требовать отдельную спальню, – с угрозой произнесла девица.

Тогда он поклонился и молча пошел к двери. У него, старого солдата, кружилась голова от этой женщины.

– Стойте! – крикнула она.

Он остановился, повернулся к ней. Глядя в зеркало, а не на него, Хедвига проговорила твердо и без всякой снисходительности:

– Поменьше хромайте. Я не хочу, чтобы моего жениха считали калекой.

Волков еще раз поклонился.

Три дня поста и молитв, три дня. Да за всю свою жизнь солдат молился в десять раз меньше, чем за эти три дня. В основном он читал короткие молитвы перед схваткой или сражением, а сейчас их читал часами. Правда, молитвы эти были не самыми чистыми.

Всякий раз, когда он начинал молитву, его посещали мысли совсем не о Боге. В голову лезли размышления о лесе, который тянулся от Малой Рютте до реки, и о лугах, что идут вдоль дороги. Ему хотелось бы знать, сколько лугов залито водой и сколько хороших коней они смогут прокормить. А потом, машинально бубня молитвы, он думал о том, что до зимы нужно поставить покои. Он не хотел жить в замке барона с молодой женой. Да! Еще и жена! Как только он вспоминал о ней, весь настрой на молитву пропадал. Солдат закрывал глаза и буквально воочию видел ее, там, за ширмой. Ее обнаженные плечи, и руки, и ногу значительно выше колена. Он с удовольствием вспоминал, что она перестала обращаться к нему на «ты». И ее требование отдельной спальни говорило лишь о том, что девушка смирилась, что будет его женой.

Коннетабль вставал с колен и перед монахами, что молились с ним, он делал вид, что разболелась нога. Те понимали, сочувствовали. Потом он ходил из угла в угол, машинально бубня какую-нибудь молитву, и пытался гнать от себя девичий образ, но это было непросто. Даже в трапезной, жуя варенные без соли бобы и похожий на глину черный мужицкий хлеб, Волков то и дело вспоминал о ней, мечтал о ней.

У него было много женщин. Может быть, даже сотня. Многих он брал по праву меча, многих за деньги. Некоторые искали его ласк сами. У него были даже благородные женщины или выдававшие себя за благородных, и одна из них совсем недавно. Он не был обделен вниманием и богатых горожанок, и купчих. Но ни одна из них не волновала его так, как волновала госпожа Хедвига. Ядвига. Что делало ее такой желанной, он не знал. Может, ее ослепительная северная красота, а может, заносчивость, спесь и недоступность. А может, и все вместе. Но факт оставался фактом, у него не было женщин более желанных.

Единственное, что могло оторвать его от мыслей о ней или о феоде, так это внимание отца Матвея. Настоятель монастыря каждый вечер приходил к солдату и подолгу разговаривал с ним. Эти разговоры начинались, как правило, со спасения души, но постепенно переходили в воспоминания. Отец Матвей начинал интересоваться прошлой жизнью Волкова. Где, кто, с кем, когда? Это вопросы то и дело звучали в разговорах настоятеля. Пару раз Волков ловил себя на мысли, что эти мягкие беседы смахивают на завуалированный допрос. Но скрывать ему было особо нечего, поэтому он спокойно рассказывал историю своей жизни отцу Матвею, а тот, кивая, внимательно слушал.

На третий, последний день пребывания Волкова в монастыре отец спросил солдата:

– А в чем вы видите счастье свое?

Солдат, не задумываясь, ответил:

– В покое. Жизнь у меня была нелегкой. Как только вырос – пошел на войну. Война так и не кончалась. До сегодняшнего дня я с кем-то воюю. Очень хочу, чтобы все это прекратилось. Остаток жизни хочу провести в достатке и тишине.

– И что ж вы, надеетесь пятнадцать лет прожить с женой и детьми, не думая о хлебе насущном? Чем же вы будете заниматься? Не думаю, что турниры, охота и балы будут вам интересны, – произнес настоятель.

– Меня интересует две вещи: кони и оружие. Может, буду разводить коней, а может, делать оружие.

– И рожать детей, – добавил монах, – от вас будут хорошие дети, добрые воины.

– И рожать детей, – согласился солдат.

– Ну что ж, блажен, кто верует, – произнес настоятель, и в его словах Волков уловил неверие или даже легкую насмешку.

– Думаете, у меня не получится?

– Конечно, не получится, и не надейтесь. На любой войне такие, как вы, всегда в цене. Вам дадут рыцарское достоинство и попросят воевать.

– Войны кончаются.

– Войны никогда не кончаются, уж поверьте старику, никогда. Сколько себя помню, мы всегда воевали. Еретики с истинно верующими. А до этого князья с императором. А до этого курфюрсты с князьями. А до этого сеньоры с вассалами. А еще раньше господа с мужиками. И между делом с чужаками здесь или с чужаками в землях чужаков. Вы всю жизнь воюете и думаете, что это закончится? – Монах замолчал.

Волков тоже молчал. Он подумал, что больше его эти все войны касаться не будут, но вслух этого говорить не стал. А настоятель словно прочел его мысли:

– Надеетесь, что проживете тихую жизнь? После того как стали героем? Думаете, вам дадут тихо прожить? Только если сбежите куда-нибудь, где вас не знают. Но ведь вы сбегать не собираетесь, я слышал, что вы надеетесь получить приданое здесь.