Призрак Заратустры

Приват-доцент стушевался, но всего на долю секунды.

– Арциховский… который вам с арабского переводил – мой закадыка. С гимназической скамьи дружим. Он мне все рассказал, показал карту, я с нее фотокопию сделал, ноги в руки – и сюда. Надо было вас опередить, пока национальное достояние не растащили.

– Кто тащил? Я? – взвился научник. – То е поклеп!

– Тихо, тихо! – Вадим придержал его, рвавшегося в бой, и продолжил активный допрос Хруща: – Так вы, стало быть, патриот? Защитник интересов Р-родины?

– А что, не похоже? – Приват-доцент вдруг прервался и рявкнул: – А вы, сударь, кто таков, чтобы из меня жилы тянуть?

Вадим пришел в некоторое замешательство. В азарте он и позабыл, что играет роль мелкой газетной сошки, поэтому ухватка агента ОГПУ вовсе неуместна и вызовет подозрения не только у господина-товарища с ярко выраженной дворянской фамилией и зверообразной внешностью, но, того и гляди, у своих же компаньонов. Прикусил язык, смолк, предоставив отдуваться начальнику экспедиции.

Серб не подкачал. Доходчиво объяснил самозваному исследователю, что тот не имеет права без разрешения изучать данный объект культурного наследия и тем паче изымать его содержимое, ежели таковое имеет место быть. Соответствующая санкция выписана только отряду Вранича. Более того, в случае самоуправства кого-либо из посторонних, вне зависимости от его чина и общественного статуса, дозволяется применять силу, вплоть до вооруженного отпора. Произнеся это, научник красноречиво указал на красноармейцев с винтовками.

Их вид, а также очевидное численное превосходство, сбили форс с Аркадия Христофоровича. Он поджал плечи, ворохнул бородищей.

– Х-ха… – Это прозвучало уже без гонора, квело. – Что же вы меня, поганой метлой погоните? Как мазурика какого-то?

Павлуха с Сивухой взяли винтовки наперевес, готовые вытурить чужака штыками в три шеи. Но решение следовало принимать не им, а Враничу. Он, прежде чем дать отмашку, заглянул в дыру, прокопанную в холме.

– Колико дён вы здесь знаходиесь?

– С позавчера.

– И уже столько грунта извлечь успели? Дивно!

Вадим следил за ходом мыслей серба. Хрущ-Ладожский со своей мускулатурой один стоил двух землекопов. Если привлечь его к работе, она пойдет куда быстрее. Да и как знать, что предпримет этот вспыльчивый верзила, когда получит от ворот поворот? Ему известно местонахождение крепости, он может нанять ораву нищебродов, привести ее сюда и, что называется, задавить экспедицию массой. С него станется! Вон сколько злобы перекипает под нависшими бровями… Нет, безопаснее и рациональнее держать его при себе.

К этому же выводу пришел и серб. Подвел черту под раздумьями:

– Соглашаю вам зостаться с нами. Але должны будете исполнять мои указы яко началника раскопания.

Вадим думал, что заносчивый приват-доцент распетушится, начнет качать права и заявлять, что ничьим указам он подчиняться не намерен. Однако тот при всей своей кичливости был неглупым и уразумел, что предъявлением претензий ничего не добьешься. В знак примирения он протянул Враничу косматую лапищу.

– Лады. Но учтите: я – личность вольная, холопом к вам не нанимался. Будет что не по душе – уйду.

Неведомо, пожалел ли сербский научник о своем вердикте, но отношения между ним и приват-доцентом так и не потеплели. Хрущ-Ладожский вел себя независимо и при любой попытке командовать им цедил свое излюбленное: «Х-ха, твари…» Это выводило из себя всех, за исключением, может быть, вечно невозмутимого Мансура. Хорошо еще, что Аркадий Христофорович отселился от экспедиции в отдельную палатку, которую привез с собой. Там он и просиживал, как филин в дупле, свободные от работ часы. Чем занимался – Бог весть.

Раскопки повелись одновременно с трех сторон: через воротца, уже отрытые Хрущом, и через два пролома в крепостной стене, обнаруженные неподалеку от входа. Сухой песок поддавался легко, но обладал противным свойством – текучестью. Не успевали вынуть кубометр, как освобожденное пространство тут же заливали сыпучие струи, наползавшие из соседних слоев. Морока, да и только!

Прошло два дня, похвастаться было нечем. Удалось продавить рыхлую субстанцию на восемь-девять метров и достичь круглого, судя по обводу стен, помещения. Это было что-то вроде зала, чьи размеры пока не представлялось возможным установить, ибо он, как и все остальное в крепости, являл собой гигантское вместилище песка. Возникли разногласия и относительно его предназначения. Вранич безапелляционно заявил, что в этом зале совершались обряды, о чем свидетельствовали остатки кострищ и черепки посудины, которую, по его утверждению, использовали огнепоклонники для своих ритуалов, наливая в нее смесь воды, молока и сока эфедры – небольшого травянистого кустарника, напоминавшего хвощ. Хрущ-Ладожский поднял его на смех и сказал, что крепость по своим слабо угадывавшимся контурам не похожа на храм. Это защитное сооружение, в котором, правда, могли проводиться и культовые действа. Археологи собачились по данному поводу часа полтора, а потом возвращались к прерванной полемике еще трижды или четырежды, что никак не способствовало ускорению проходки.

Никто и не ждал, что крепость как по волшебству раскроет свои секреты. Не знали даже, что ищут. А Вадим спрашивал себя и других, каким образом карта с маловразумительной припиской оказалась в центре пустыни у неизвестно кем застреленного человека. Все это его изводило, лишало покоя и сна.

Нужно ли упоминать, что, помимо морального дискомфорта, присутствовал и физический? Жара давила, мешала работать, очень хотелось освежиться, но где? В радиусе полукилометра от лагеря не нашлось ни грамма воды. Приходилось довольствоваться запасами в объемистых бурдюках, которые экспедиция взяла с собой. Их при экономном расходовании должно было хватить недели на две.

Заходить далеко в пустыню Вранич категорически запрещал: во-первых, не любил, когда отлынивали от обязанностей, а во-вторых, не ровен час могли налететь басмачи и порубить одинокого гуляку в капусту. На расспросы о пополнении ресурсов для питья он неизменно отвечал, что когда придет время, кто-нибудь из бойцов съездит в кишлак и привезет свежей воды.

Вадим не успокаивался. За свою жизнь он неоднократно бывал на северах, мерз за Полярным кругом и на якутском полюсе холода, но даже снежное, покрытое теменью безмолвие не угнетало его так, как освещенная солнцем и пышущая жаром туркестанская пустыня. Перспектива свариться заживо или иссохнуть от обезвоживания представлялась куда более пугающей, чем околевание на стуже.

Шеф Александр Васильевич определил бы это как индивидуальные психологические характеристики. Они-то и подвигли Вадима нарушить запрет Вранича и погнали его однажды вечером на разведку.

На юго-восточную часть Узбекистана уже надвинулась ночь, никто, кроме обладателя уникального зрения, не разглядел бы ни зги. Воспользовавшись этим, он улизнул из лагеря, взяв с собою револьвер с полным барабаном. Его исчезновение, как он и надеялся, прошло незамеченным. У лениво горевшего костра дремал часовой Павлуха, на отдалении посапывал Мансур – он всегда ложился спать под открытым небом, не признавал ни тентов, ни тем более крыш. Сивуха дрых в палатке, а серб с приват-доцентом затеяли диспут в крепости, обсуждая обнаруженный на кирпичах оттиск миртовой ветки.

Умение видеть без света отнюдь не исключало возможность заблудиться. Понимая, что идти придется почти наугад, Вадим взял компас, чтобы, по крайней мере, найти потом обратное направление. По счастью, пустыня на северо-западе, куда он двинулся, оказалась не такой уж голой – тут и там встречались какие-никакие вешки: саксаул-переросток, скелет джейрана, обглоданный падальщиками, невесть откуда занесенный камень. Вадим шел от вешки к вешке, стараясь не отклоняться от прямой.

Истек приблизительно час или час с четвертью, как вдруг впереди показалась ложбина, а в ней что-то белеющее. Озеро? Вадим не поверил глазам, прибавил ходу, сбежал вниз и с разгону влетел в нагретую дневным жаром воду. Она дошла ему до колен, он, не зная глубин водоема, остановился, зачерпнул ее пригоршней и плеснул в лицо.