Не может быть

— Моль там есть, — усмехнулась Оля.

— О, смотри, — воскликнула подруга. — Тут свидетельство об удочерении…

Не понимая, о чем говорит Сальская, девушка подошла и взяла документ из ее рук.

— Свидетельство об удочерении Смирновой Ольги Ивановны… — зачитала она вслух. Туман в голове сгустился. — Кусь, я что… приемыш?

— Лель, так тут написано, — заметно занервничала подруга.

— А как же мне теперь…

Как-то в момент Оле стало не по себе. Пусто и горько. Будто она одна-одинешенька во всем мире. Выброшенный за ненадобностью приплод, который подобрали из жалости, а может, по другим причинам, о которых она даже не догадывалась. В груди неприятно ныло, саднило, пекло́. Слезы выступили на глазах и многое стало понятным. И про отсутствие фотографий, и про внешнее различие, и про нежелание бабушки говорить о родителях. Только как теперь жить с этим знанием — не знала.

— Эй! — встряхнула ее за плечи Вика. — Смотри, тебя удочерила Наталья Тимофеевна почти сразу, как ты родилась. Спустя месяц после твоего рождения.

— И что?

— А то, что твоя бабушка тебя с первых дней воспитывает и заботится! — потыкала Сальская Смирнову пальцем в лоб. — Мозги твои где? Не тот родитель, кто родил, а тот, кто воспитал! Я слышала, как моя тетка говорила это своему сыну. Твоя бабка кучу детей приняла, а тебя забрала себе — значит, полюбила сразу.

— Или пожалела, — всхлипнула Оля.

— И что теперь? Любить ее не будешь? — вскинула руки подруга. — Что меняет эта бумажка? Да твоя бабуля — герой!

Растерянность Смирновой стала отступать. В словах Вики был здравый смысл. Обидно, конечно, что она оказалась брошенным ребенком, — отказничком, как их называла бабушка, — но… таковой девушка себя никогда не чувствовала. Всегда была окружена заботой и любовью.

— Как думаешь, стоит сказать бабушке, что я знаю? — вытерла она слезы.

— Я бы скрыла, — подумав, ответила подруга, убрала бумаги на место и уселась на диван. — К чему объяснения? Бросили, ну и фиг с ними. Она же не бросала, хоть и одна была. Зачем причинять боль своими признаниями? Захочет — сама расскажет. Или ты решила найти своих родственников?

— Нет! Зачем искать тех, с кем я и дня не жила?

— Тогда забудь и живи дальше, — Вика засунула в рот конфету и запила чаем. — Да и Наталью Тимофеевну не надо огорчать. Человек пожилой, мало ли, разнервничается…

— Куся, давай больше без перебирания серванта, а? Я с ума сойду от новых открытий, — вздохнула Оля.

— Честное пионерское! Никогда больше, — то самое «пионерское» Сальская изобразила забавным жестом, который подсмотрела в одном из фильмов.

После ухода подруги Оля долго думала над тем, что открылось. Чем больше вопросов рождалось, тем меньше хотелось погружаться в правду. Бабушка стала родным человеком, и Вика права, напомнив о ее здоровье. Лучший выход — не лезть с расспросами. Захочет — поведает все секреты. Плохого точно ей никогда не сделает, а доверие — это важная составляющая в их отношениях.

И Смирнова продолжала изображать неведение, оберегая себя и единственного близкого человека от ненужных переживаний. Где-то в душе хотелось еще больше угождать пожилой женщине во всем, в знак благодарности. В душе поселился иррациональный, но осязаемый страх, что бабушка может отказаться от нее сейчас или пожалеть об удочерении…

Глава 5

Спустя три месяца после обрушившейся правды Оля более-менее успокоилась и смогла отвлечься от загоняющих в тупик мыслей.

В один из последних апрельских дней, когда на улице уже стало значительно теплее, Оля с Натальей Тимофеевной отправились в гости. К знакомым бабушки она ходила неохотно. Приходилось тихо сидеть, улыбаться. Создавать образ примерной внучки, чтоб не позорить единственного родного человека. Глаз почесать и то неловко. Она бы с радостью пропускала подобные мероприятия, но старушка обижалась. Ворчала, мол, вот приду я без внучки, а люди скажут, чегой-то, Тимофевна, Олька носу не кажет, знаться не хочет? Словом, не вариант тот самый нос воротить. Да и глядя, как Наталья Тимофеевна воодушевленно собиралась, надевала самый красивый костюм серого цвета, Смирнова лишь покорно вздыхала.

— Олюшка, захвати мои очки, — крикнула старушка из прихожей, копающейся в комнате внучке, и тут же добавила тише: — А то станет мне показывать фотографии, а я ни черта не увижу.

— Ба, а кто этот Андрей Сергеевич? — аккуратно уложив окуляры в футляр, Оля еще раз окинула свой внешний вид в зеркале прихожей.

Сносно. Барышня-крестьянка во всем великолепии. Классики аплодировали бы стоя. Тёмно-синее платье в мелкий малиновый цветочек, с пояском на талии и воротничком прилежной ученицы под горло. Платье, само собой, по колено.

Поправив складки на подоле, Смирнова покрутилась в разные стороны и одобрительно кивнула своему отражению. Бабушка, открыв двери, пропустила ее вперед и сама вышла следом.

— Он, Олюшка, очень известный человек. Бизнесмен, — ответила Наталья Тимофеевна, закрывая дверь на три оборота. До упора. — Много лет назад я принимала роды у его жены. Сложно его Лиза рожала первенца. Мальчишка крупненький, да еще ножками лежал. Намаялись тогда всей сменой, но справились. Выходили и роженицу, и мальца.

— Понятно, — вздохнула Оля.

Радовало, что сегодня скорее будут благодарить бабулю, нежели изучать ее саму как под микроскопом.

Такси остановилось у красивого трехэтажного загородного дома. Все говорило о богатстве и роскоши. Хотя, само местоположение уже говорило, что тут не простые смертные живут. Дорогое место. Статусное.

— Раз он такой крутой, мог бы за тобой машину прислать, — буркнула Оля, наблюдая, как бабушка рассчитывается с таксистом.

— Олюшка! — посмотрела та осуждающе, серьезно. — Откуда такие мысли в голове? Разве такому я тебя учила? Андрей Сергеевич ничего мне не должен. Я свою работу выполняла. А то, что пригласил нас, так это мы должны быть благодарны. Я от пятисот рублей не обеднею, а ты, милая моя, не разбогатеешь.

— Извини, — устыдилась Оля своих слов.

Правда, зачем она ляпнула не подумав?

У ворот их встретил мужчина лет пятидесяти. Некогда темноволосый, хотя сейчас на его висках была отчетливая седина. Увидев Наталью Тимофеевну, мужчина оживился, заулыбался и шагнул навстречу.

— Как же я вам рад, моя дорогая фея-крестная, — смех у Андрея Сергеевича был глубокий, низкий. — Говорил же, что отправлю за вами водителя, но вы как всегда… Все по-своему делаете. Пойдемте в дом. Ей-Богу, заждался вас и извелся!

— Ох, Андрюшенька! — засмеялась пожилая женщина. — Как был оболтусом, ты уж меня извини, так и остался.

— Это ж хорошо! Значит, не старею, Наталья Тимофеевна! — тут же нашелся с ответом мужчина.

Казалось, об Ольге все забыли. Она плелась позади радостно щебетавшей парочки и от нечего делать осматривалась. Ухоженная прикоттеджная территория с деревьями, стриженым газоном. В стороне, на лужайке, зона барбекю и беседка. В отдалении что-то напоминающее искусственный водоем.

— А это и есть ваша внучка Оля? — внезапно долетело до Смирновой, а Андрей Сергеевич оглянулся и посмотрел на нее внимательно, оценивающе.

— Да, Андрюшенька. Моя отрада на старости лет, — гордо усмехнулась старушка.

— Хороша. Настоящая красавица растет, Наталья Тимофеевна, — дежурные фразы Оля слышала часто, так что значения не придала. Лишь вежливо улыбнулась. — А мой второй оболтус как раз дома со своим другом, так что будет, кому ее развлечь, пока я вас чаем угощу или чем покрепче. Вы только скажите!

— Лучше чая, — похлопала его по руке женщина, как всегда, испытывая радость от встречи со своей прошлой жизнью. С той, где она была важна и нужна многим. Той, что была смыслом ее жизни. Пока не появилась Оля, затмившая все остальное.

Внутри дом блистал еще большим великолепием, чем снаружи. Подобное Оля видела разве что в дорогих журналах, которые у Куси рассматривала. Все в мраморе, со вкусом. Мебель вся сделана по индивидуальному заказу, не иначе. Света много. А размеры помещения и вовсе поражали. Их с бабушкой однушка была меньше местного санузла, даже если считать с балконом.