Ярость в сердце

Но Ричард, казалось, не вникал во все эти сложности. Для него я была тем, за кого меня выдавал Кит: просто ребенком, сестрой Кита и, как он выразился, хорошим гидом. Меня это вполне устраивало. Впервые, со времен своего детства, я ощущала сладость свободы. Если я шла в храм, то меня сопровождала мама; бродить пешком по торговым улицам я не могла — полагалось ездить в автомобиле; а если я непременно хотела идти пешком, то со мной посылали няню или пеона, которые неохотно, как подневольные, плелись сзади и ворчали, если я ходила слишком долго или слишком быстро.

Ричард был мне товарищем, а не докучливым стражем, он хотел видеть все, что бы я ни предлагала, и жаловался только на то, что слишком короток день. Он не знал усталости и доводил меня почти до полного изнеможения.

— Можно подумать, вам осталось жить не более месяца, — сказала я ему однажды и, обессиленная, опустилась на ступеньки лестницы, врубленной в скале, по которой мы карабкались вверх.

— Возможно, вы и правы, — ответил он, вставая и окидывая меня взглядом. — Кто знает?

— А что? Разве у вас?.. Разве вы?.. — начала было я, запинаясь.

— Разумеется, нет. Что за глупости! Разве я похож на умирающего? — Он тронул меня за локоть и сказал, что пора идти дальше.

— Нет, — ответила я, послушно карабкаясь на гору впереди него. — Только мне непонятно, что вы хотели сказать. — В ожидании его ответа я остановилась.

— Что я хотел сказать? — переспросил он и подтолкнул меня вперед. — Ну, начнется служба… пройдет какой-нибудь месяц, и я уже не смогу бродяжничать, как сейчас.

Когда он это сказал, я все поняла, слишком хорошо поняла. Но мне не хотелось думать о том, что будет через месяц; мне было хорошо сегодня, в этот миг; хорошо стоять вот здесь, высоко над землей, вдали от городского гула и, прислушиваясь к горячему шепоту ветерка, смотреть сверху вниз на верхушки деревьев и на россыпь поблескивающих на солнце камней.

На вершине скалы была пещера. У входа стоял сторож в тюрбане, с бляхой на груди. Он прилип к нам, точно пиявка, требуя с нас деньги. Но когда мы наконец избавились от него, очарование вернулось.

Мы шагнули внутрь, в кромешную тьму, навстречу холодному смраду сырой земли, камня и плесени — запаху самой вселенной — и, постояв немного в молчании, двинулись дальше, достав свечи, сложенные кучкой на выступе стены. Когда свечи разгорелись, тьма стала медленно отступать. Нашему взору одна за другой открывались высеченные из камня фигуры. Кто-то — конечно, не один человек — терпеливо, вдохновенно трудился здесь, щедро одаривая людей богатством форм и линий.

Мы вышли оттуда, щурясь от яркого света, задумчивые и молчаливые, и сразу наткнулись на сторожа; тот уже протягивал нам почтовые открытки с желтой каймой и гипсовые слепки резных фигур — жалкие копии с оплывшими контурами и неровными грубыми швами по бокам.

— Фигурки чудесные, — сказал он. — Возьмите, они принесут вам счастье. — Поняв, что мы покупать не собираемся, он перегнил тон и захныкал: он-де бедный человек, живет только продажей сувениров, а посетителей почти не бывает… Ричард не устоял, купил у него фигурку и дал мне; отойдя шагов на сто, он взял ее обратно и швырнул вниз с горы. Сама я так не поступила бы — это было изваяние богини, — но его поступок одобрила. Безмолвие нарушил Ричард:

— Это правда, что здесь мало посетителей?

— Очень немногие знают об этой пещере, — ответила я. — Да и подниматься сюда трудно. Многих это отпугивает, особенно летом.

— В любой другой стране построили бы подъемник, фуникулер или еще что-нибудь, — сказал он.

Я кивнула.

— Жаль, что у нас ничего этого нет.

— А если было бы, тогда что? — с любопытством спросил он. — Больше гидов, больше посетителей, свечи по рупии за штуку…

— Я не о том, — нерешительно сказала я, не зная, как лучше выразить свою мысль. — Мне только жаль, что все это — для немногих… А здесь столько интересного.

Ричард не отвечал, и мы продолжали путь в задумчивом молчании, пока не спустились на равнину. Здесь мы обернулись и, стоя на серой от пыли тропе, задрали головы: вершина скалы маячила где-то далеко-далеко, а деревья утратили свое загадочное очарование.

Днем Кит почти не выходил из своей комнаты, и только в предвечерние часы он отправлялся с Ричардом в клуб поиграть в скуош или в теннис. «Надо размяться», — говорил он. Заспанный, опухший, со взъерошенными волосами, зевая, поднимался наверх принять ванну, а через четверть часа возвращался — посвежевший, подтянутый, неотразимый в своем белом теннисном костюме; родители с довольным видом смотрели, как они с Ричардом садятся в машину и уезжают. Но так длилось недолго — меньше недели.

— Больше не могу, — сказал он однажды. — Это все равно, что тяжелая работа. В нашем климате нельзя надрываться.

— Но надо же что-нибудь делать, — возразил отец. Он тоже верил в пользу физических упражнений и старался не пропускать своих ежедневных пятимильных прогулок.

— Разумеется, — согласился Кит и обещал заняться чем-нибудь полегче.

На следующий день отец подарил ему гантели, сказав, что на первое время и их будет достаточно, а тем временем он отыщет аппарат для тренировки гребцов. Если бы не его настойчивость, Кит, наверное, и не вспомнил бы о необходимости физических упражнений, но тут он оживился и объявил, что намерен регулярно заниматься плаванием.

— Где же ты будешь плавать? — удивилась мама. — Реки-то высохли.

— А плавательный бассейн?

— В жаркое время года он закрыт, — осторожно напомнила она. — Забыл разве?

— Ничего, найдем, где искупаться, — не сдавался Кит. — Пошли, Ричард. Мира! — Загоревшись, он сбегал наверх, принес полотенца и купальные трусы для себя и Ричарда и швырнул их на заднее сиденье автомобиля. Мама помалкивала, хотя и была уверена, что мы не найдем никакого подходящего водоема.

Сначала мы ехали вдоль извилистой реки, а потом, оставив машину в роще, пошли по пересохшему руслу. Ноги вязли в сухом серебристом песке, подернутом рябью, словно река в ветреную погоду, и каждый фэрлонг[8] пути казался нам милей. Но воды все не было, мы решили, наконец, подняться на берег и пошли между деревьями по толстому слою хвои, мягко, точно пухлое стеганое одеяло, стлавшемуся у нас под ногами. Вскоре мы оказались в густой лесной чащобе и там, к своему удивлению, наткнулись на прозрачную стоячую заводь, неведомо как уцелевшую в летнюю засуху.

— Что я вам говорил? — ликовал Кит. — Нет ничего невозможного, надо лишь сильно захотеть. В том-то и беда нашей страны, что никто не хочет потрудиться.

Он побежал в кусты, мгновенно натянул купальные трусы и ринулся, головой вниз, в воду. Вынырнув, встряхнул волосами и позвал Ричарда. Я не думала, что мы сможем выкупаться, и не взяла ничего, во что бы переодеться, поэтому осталась сидеть на берегу. В заводи плавали не только Кит и Ричард; неподалеку от них копошилась стайка потревоженных ими небольших зеленых змей; это были молоденькие, безвредные змейки, и я ничего не сказала, не желая пугать Ричарда, еще не привыкшего к нашей стране. Но Кит заметил их сам и поспешил на берег. Я видела, как он содрогнулся, но не от страха; вид склизких ползучих тварей всегда вызывал у него отвращение. Следом за ним вылез и Ричард. Не знаю, о чем он тогда подумал, только больше мы туда не ездили.

Кит, однако, отказывался признать себя побежденным; купание, хотя и очень недолгое, возбудило в нем еще большую жажду удовольствий, и он предложил на следующий день поехать на морской пляж.

— Туда всего час езды, — объявил он. — Устроим пикник. Ну, как?

Ричард с удовольствием согласился, я — тоже. Даже Говинд, неизменно отказывавшийся ездить с нами — он предпочитал проводить время в кругу своих друзей, — и тот, казалось, вот-вот скажет «да», хотя все-таки сказал «нет». Возбужденная, я побежала сообщить маме, но та, выслушав до конца мою торопливую речь, сказала, что не пустит меня.

— Почему? — спросила я, а сама подумала: «Отчего она никогда ничего не разрешает?» Но спорить было бесполезно, и мои крылышки поникли.