Ярость в сердце

— Вы часто здесь бываете?

— Да, довольно часто.

— И вам здесь нравится?

Его голубые глаза устремились прямо на меня. Они спрашивали. Под таким взглядом лгать невозможно. Даже полуправда становится ложью.

— Вообще — нет. Но сегодня — да, — сказала я.

Он продолжал пристально смотреть на меня.

— Зачем же вы сюда ходите?

Не зная, что ответить, я растерянно молчала.

— Не могу вам объяснить, — пролепетала я наконец, чувствуя, что краснею.

В эту минуту, к моему облегчению, возвратился Кит, неся очередную, третью по счету, порцию напитков: виски для мужчин и фруктовый сок — для меня. Пододвинув к себе бокал, я уткнула в него свое пылающее лицо.

— А я думал, будут танцы. — В голосе Кита прозвучала досада. — Когда-то у них играл оркестр. Почему его нет?

— Оркестр играет только с наступлением сезона, — ответила я. — Не помню, чтоб он бывал тут в какое-либо другое время.

— «Сезона»? — переспросил Ричард с иронией. — Какого такого «сезона»?

— Когда кончается мертвый сезон… — начала было я и осеклась. Объяснение было глупое. Ричард засмеялся:

— Все понятно. Сезон — это когда не мертвый сезон, верно?

Он сказал это так, что невольно я и сама рассмеялась. Смущение мое прошло.

— Посмотрел бы ты, что тут делается во время сезона, — сказал Кит, разражаясь громким хохотом. — Блеск!

Ричард тоже громко рассмеялся, и публика начала посматривать в нашу сторону.

— Пойдемте в бар, — предложила я.

В бар посетители заходили редко: больших потолочных вентиляторов там не было — крутился только один небольшой настольный.

Мы встали из-за стола и через турникет вышли из общего зала. Не успели мы расположиться у стойки, как к нам подошла миссис Миллер. Это была дама лет тридцати пяти. В горы она никогда не уезжала, так как ее муж, работавший здесь по контракту, не располагал достаточными средствами, Ее морщинистое лицо носило печать тяжелого климата и неудовлетворенности жизнью.

Я очень мало была с ней знакома, но она вела себя так, будто мы старые приятельницы.

— Здравствуй, Мира! Рада тебя видеть. Как ты поживаешь?

— Очень хорошо, — ответила я. — А как вы?

— Ты прекрасно выглядишь. Просто чудесно.

Наступила неловкая пауза. И что это я не умею поддерживать разговор?

Миссис Миллер спросила:

— Так что? Ты не собираешься познакомить меня со своими друзьями? Хочешь владеть ими безраздельно?

Едва она это сказала, меня вдруг охватило собственническое чувство, и я подумала: да, именно этого я и хочу. Но я лишь робко проговорила:

— Это мой брат Китсами. А это…

К ужасу своему я только тогда вспомнила, что не знаю фамилии Ричарда. В эту минуту я возненавидела англичанку, поставившую меня перед Ричардом в такое неловкое положение. Как бы он не подумал, что я невежа, которой приходится напоминать о манерах? К тому же я не знаю, как его представить… Я терзалась ненавистью к ней, к себе самой и более всего к Ричарду, оказавшемуся свидетелем этой печальной сцены.

— Ричард Марлоу, — подсказал Кит. — Мы вместе учились в Оксфорде.

Пока они знакомились, к нам подошел какой-то мужчина, а потом — еще женщина с мужем, и начались рукопожатия. Снова виски и фруктовый сок. Все вели себя как добрые друзья. Ричард был в центре внимания. Даже среди своих соотечественников он выделялся светлостью кожи. У других англичан лица уже утратили свежесть и начали увядать.

Кто-то пожаловался на духоту и предложил выйти. Вернувшись в зал, мы уселись за столик, стоявший прямо под вентилятором, и сразу стало скучно. Вечер, искрившийся вначале таким весельем, обещавший столько приятного, превратился в обычную клубную субботу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После того вечера Ричард стал получать много приглашений. Почти ежедневно приходили посыльные с записками и ждали, пока он напишет ответ. Мы уже привыкли видеть в тени мангового дерева двоих-троих посыльных. Иногда вместе с Ричардом приглашали и Кита, но это случалось реже. Сначала это, по-моему, забавляло и того и другого, но вскоре такая популярность стала явно надоедать Ричарду, хотя он и не признавался в этом. Разумеется, не было ничего удивительного в том, что члены небольшой английской колонии хотели видеть его у себя в гостях. Удивляло то, что он неохотно принимал приглашения. Складывалось впечатление, что он с удовольствием оставался бы дома и занимался своими обычными делами, хотя бы это и вызывало у других (по крайней мере, у моих родителей) недоумение.

Не знаю, нравилось ему у нас или нет, но мы изо всех сил старались угодить ему, и он уверял, что доволен. Однако всем нам, особенно маме, приходилось нелегко. Дом наш, правда, был приспособлен для приема не только индийцев, но и европейцев (две столовых, две кухни, даже два штата слуг — одни умели стряпать для индийцев, другие, прошедшие обучение в домах англичанок, знали, как разделывать мясо и как прислуживать за столом), и все же парадные покои «европейской» части дома рассчитаны были лишь на кратковременные визиты гостей: для таких же постояльцев, как Ричард, они не годились. И мы знали: чем скорее мы покончим с этим разделением, тем лучше для всех нас.

Кит настаивал, чтобы мы пользовались своей обычной столовой. В первый день, когда было наготовлено столько яств, когда в доме царило праздничное настроение, никто не возражал против этого. Но теперь надо было подумать и о приличиях… Мама, со своей стороны, настаивала, что рай уж Ричард гостит у нас в доме, то его надо кормить привычной для него пищей, а не навязывать ему индийских кушаний, которые ему приходилось бы есть из вежливости. Однако доставать каждый день свежее мясо было трудно, и в течение четырех дней она кормила Ричарда солониной. Когда солонина кончилась, мама спросила его, какие мясные консервы он предпочитает; самой ей трудно судить, какие лучше, а какие хуже. Из их разговора она вынесла убеждение, что Ричард может обходиться без мясных блюд, и перестала готовить для него отдельно. Это очень облегчило наше положение.

Потом Кит стал жаловаться на старую беззубую Додамму: вечно она путается под ногами, лезет на глаза; с какой стати она всем докучает своим присутствием? Видимо, она смущала его своим видом: расхаживала по дому, как и подобает вдове, с непокрытой стриженой головой и в сари, накинутом прямо на голое тело, что легко было заметить, так как сари сползало у нее с плеч. Но с Додаммой ничего нельзя было поделать: она жила у нас на правах бедной родственницы и члена семьи, и приходилось принимать ее такой, какая она есть.

Кит надеялся, что она спрячется; и правда, весь первый день она не показывалась. Но вряд ли можно было ожидать, что она будет прятаться все время. Говинд, у которого вдруг развязался язык, стал на сторону Додаммы. Зачем это ей, родственнице, прятаться от какого-то англичанина? Все знали, что Додамма ему не ближе, чем нам, а между тем создавалось впечатление, будто она с ним в прямом родстве. Слова Говинда уязвили Кита, и без того чувствовавшего неловкость. Ссору предотвратила сама же Додамма; большая любительница подслушивать, она стала их увещевать, ну стоит ли двоим прекрасным молодым людям ссориться из-за какой-то никчемной старухи! Додамма выражала неподдельное изумление, но это лишь ухудшило дело. Кит пришел в дикую ярость и выскочил вон.

Не знаю, замечал ли Ричард эти стычки, по его внешнему виду ни о чем нельзя было догадаться. Одно из двух: либо нам удавалось скрыть от него свои распри, либо ему — скрыть свою осведомленность. Как всякий человек, не переносящий дрязг, я была ему благодарна, но иногда его безмятежность раздражала меня, и я начинала подозревать: не скрывается ли под ней обыкновенное безразличие? Любопытно только, что, когда мы оставались с ним наедине, никаких сомнений на этот счет я не испытывала; подобные мысли приходили мне на ум только под влиянием нервозности других.

Мы часто бывали с Ричардом вдвоем. Происходило это обычно благодаря Киту. Только что вернувшись из Англии, где была весна, он плохо переносил жару и, как правило, никуда не ходил до наступления вечерней прохлады. Он постоянно напоминал о данном им в первый день обете никогда больше не сопровождать Ричарда и выполнял этот обет — по крайней мере, в дневные часы, когда так нещадно палит солнце. «Ты лучше сестренку с собой возьми, — говорил он, отхлебывая из стакана пахтанье и потирая покрасневший, покрытый волдырями лоб. — Она хорошо знает здешние места и покажет тебе куда больше, чем я. Лучшего гида не найти». Я старалась утаить свою радость, а мама — дурные предчувствия. Она боялась, что сын рассердится и скажет что-нибудь резкое, вроде: «Дорогая, а почему бы и нет?» Так опа и отпускала нас без единого звука, надеясь, что никто из родственников не увидит нас вместе, и в то же время отлично зная, что нам не укрыться от любопытных глаз; зная, что отпускает вдвоем мужчину и женщину, таящих в себе искру, которая лишь ждет своего часа, благоприятного случая, взгляда, прикосновения, чтобы вспыхнуть ярким пламенем; зная, что родственники не преминут выразить ей порицание, a она даже ничего не сможет возразить.