Ярость в сердце

— Не забывай о том, что случилось в тот раз с тобой и Китом, — с тревогой напомнила я. — Будешь знать, как ходить нагишом.

— Разве я тебе таким не нравлюсь?

Я смотрела на его мокрое, сверкающее на солнце тело и молчала. Не прошло и трех дней со дня нашего приезда, а он уже успел загореть. Все его тело покрылось ровным загаром. Казалось, он был изваян из золота, даже капли воды, скатывавшиеся на лоб, даже волосики на светло-коричневой коже отливали золотом, а сама кожа, тугая и упругая, напоминала атлас.

Ричард вполне мог бы послужить натурой для превосходного изваяния, только не из мрамора. Тело у него было гладкое и твердое, с четко очерченными линиями, с ровными поверхностями, без каких-либо изъянов, и от него струилось тепло, которое сперва обволакивало нежностью, потом наполняло истомой, зажигало вас и зажигалось обжигающим пламенем само.

И все же, глядя сейчас на Ричарда, такого спокойного, безмятежного, даже апатичного, трудно было бы заподозрить в нем страстность. Каждый раз он удивлял меня невообразимым экстазом, и каждый раз казалось, будто это для него внове. Но я держала это открытие при себе/тщательно храня тайну, ту высшую тайну, изумительную, великолепную, которая существует в отношениях между мужчиной и женщиной.

Приподнявшись на локоть, Ричард спросил:

— О чем ты думаешь?

— О тебе.

— Что именно?

— Думаю, какой ты страстный.

— Это тебя удивляет? Напрасно. Я тебя долго ждал.

— Слишком долго. Я все спрашивала себя…

— Течет ли по моим жилам кровь?

— Нет, нет, — решительно ответила я. — Это мне и в голову не приходило. Меня лишь озадачивала… твоя выдержка.

— Мужчина не должен добиваться близости с девушкой только потому, что испытывает к ней влечение. Если, конечно, ее любит.

— А потом? Когда это было уже не просто влечение, когда ты сказал, что любишь меня?

— Разве ты не знаешь причины?

— Ты не был уверен в себе?

— Нет, не поэтому. Потому что у тебя никого меня не было. Ты сама мне это сказала, хотя могла и не говорить.

Наши мысли и чувства то светлели, то мрачнели, меняясь так же быстро, как окраска окружавших нас дюн менялась оттого, что мчавшиеся над нами тучи то и дело заслоняли солнце.

Его глаза были устремлены на меня, и я видела, как они темнеют. Даже при свете яркого летнего дня они казались скорее черными, чем голубыми.

— Мужчина не сразу ложится с женщиной, если знает, что он у нее первый. Особенно, если он. ее любит. Лучше дождаться, когда она сама к нему придет.

Я сидела и молчала. Он протянул руку и заставил меня лечь рядом.

— Я так долго жаждал тебя. Это было похоже на мучительный недуг. Ты можешь меня понять?

— Да.

— Я и сейчас жажду, — сказал он, целуя меня. Его губы утратили мягкость, и в теле не чувствовалось прежней пассивности. Повинуясь какому-то странному инстинкту, я вырвалась и отстранилась от него; меня пугало его нетерпение.

— Только не здесь, — взмолилась я. — Потом…

— Нет, здесь! Сейчас.

— Не надо, — попросила я, задыхаясь. — Ведь тут…

— Мы одни, — сказал Ричард, не выпуская меня. — Совсем одни.

Я окинула взглядом небо, дюны… Везде было пусто. До слуха доносился только шум моря.

— Вот видишь, — тихо проговорил Ричард. — Кругом — ни души. Мы одни.

Во мне медленно пробуждались ответные чувства. Они набухали и лопались одно за другим, точно бутоны. В этой трепетной тишине я слышала, как шумит в ушах кровь, чувствовала ее бешеную беспорядочную пульсацию; я забыла обо всем на свете, утонув в диком, необузданном ритме любви.

Когда я проснулась, солнце уже садилось; его блестящий оранжевый диск опустился почти до линии горизонта, заливая ярким янтарным светом и землю, и море, и небо. Это сияние не грело нас, но придавало нашим телам цвет огненно-красной меди.

Ричард спал еще, «го тяжелая рука лежала на мне, волосы на голове были взъерошены, лицо раскраснелось. Я не двигалась, боясь потревожить его, но надежно эта неподвижность, очевидно, и заставила его очнуться. Он приподнял голову.

— Мира?

— А?

— Я думал, ты спишь. — Он повернулся ко мне лицом.

— Я только-только проснулась, — сказала я, пододвигаясь к нему. Моя сонливость еще не вполне прошла, мне было тепло и уютно.

— Милая, мне так хорошо! Чудесно быть вместе с тобой. И не только сейчас, а всегда. — Голос Ричарда был полон нежностью.

— Жаль, что мы не можем быть всегда вместе.

— Скоро будем.

— Но тебе, возможно, придется уехать.

— Я вернусь. Я всегда буду к тебе возвращаться.

Я верила ему, верила, что он сдержит свое обещание, как будто любовь — талисман, который не даст нам разлучиться, защитит нас от войны и от всего, как будто до нас не было уже миллионов людей, которые тоже этому верили и тоже были обмануты.

— Я никогда не покину тебя, — сказала я. — Никогда.

Этому я тоже верила. Я обвила его руками и прильнула к нему всем телом. Самый дорогой на свете! Мой любимый!

— А я никогда не захочу, чтоб ты меня покинула, — ответил он.

Он тихонько гладил мои волосы, кончики его пальцев нежно касались моего лица, затылка, шеи, плеча… Я лежала спокойно, отдаваясь этой нежной ласке. Ощущение было очень приятное, не слишком острое и, пожалуй, даже умиротворяющее. Я была счастлива, понимала, что счастлива, но это было не то абсолютное счастье, какое испытывают люди, не раздумывая, бросающиеся в бездну любви.

Наконец я села и с сожалением сказала:

— Пожалуй, пора возвращаться.

— Да.

— Поздно, надо идти.

Но мы продолжали сидеть. А между тем быстро смеркалось, с моря на нас надвигалась тьма. Мы встали и пошли по берегу. Волны светились изумрудной россыпью. Ступни наших ног оставляли на мокром песке багровые фосфоресцирующие следы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Чувствовалось, что жаркое время года подходит к концу: солнечный свет был уже не белым, а желтым. Приближался дождливый сезон. В горах, видимо, шли дожди, потому что оттуда почти все вернулись, но на равнине было еще сухо.

Купе во всех четырех вагонах «Горного экспресса» были заполнены до отказа. Девять месяцев в году даже администрация железной дороги, вероятно, не помнила об этой небольшой ветке; зато остальные месяцы экспресс, если он, конечно, заслуживает этого названия, был набит пассажирами. И вот он с шумным пыхтеньем подкатил к вокзалу. За стеклами виднелись бледные растерянные лица людей, неожиданно окунувшихся в зной, от которого они уже успели отвыкнуть за несколько прохладных месяцев жизни в горах.

Ричард окинул критическим взглядом пассажиров, вылезавших из вагонов, и сказал:

— Когда мы вернемся с гор, ты будешь выглядеть точно так же.

— Ну, уж нет. Я не стану пудриться, не стану подводить глаза и красить губы, и тогда пот не причинит урона моему достоинству.

Мы расхохотались, как школьники. Ричард прошептал:

— У мужчин тоже ужасный вид, милая? Ты только взгляни!

И действительно: те, у кого когда-то была белая кожа, стали пятнисто-красными, а смуглые окрасились в странный багровый цвет. Лица женщин, напудренные и накрашенные в горной прохладе, походили на стену с облупившейся штукатуркой. Окруженные капризными детьми и нерасторопными слугами (без которых они, однако, никогда не обходятся во время своих поездок), пассажиры с раздраженным видом. стояли на перроне, где и без того, как это всегда бывает в Индии, толпилось слишком много народа.

Каждый из них вез кладь, считающуюся неотъемлемой принадлежностью индийского путешественника: мешки с одеялами, постельными принадлежностями и противомоскитными сетками; большие корзины с бутылками содовой воды, питьевой воды и молока; корзины поменьше — с пахучими склянками, наполненными нашатырным спиртом, маслом лимонного сорго и различными порошками и жидкостями для борьбы с насекомыми; теплые пледы, тропические шлемы, солнечные очки, термосы, в которых позвякивали либо кусочки льда, либо (это опасение преследует вас на всем протяжении пути) — разбитое стекло. А тут еще шумные, суетливые, несносные слуги со своими бесформенными узлами, бог весть чем набитыми и перевязанными грязными полотенцами, с глиняными кувшинами и помятыми железными сундучками.