Ярость в сердце

С собой у нас почти ничего не было: ни термосов, ни пледов, только по смене одежды и один чемодан на двоих. Для меня было таким удовольствием не чувствовать никакого бремени. Мне даже чудилось, будто я отшельница, сбросившая с себя все наносное, светское, чтобы познать наконец высшую истину.

— Вот так я смогла бы прожить всю жизнь! — воскликнула я однажды в избытке чувств. — И знаю, что была бы совершенно счастлива.

Мы сидели на топчане под сенью хижины и грызли поджаренные кукурузные початки. Сначала хозяин дома смотрел на нас с подозрением, потом с любопытством, но в конце концов смилостивился и сам выбрал для нас лучшие початки на неубранном еще, шелестящем на ветру участке поля, а его жена поджарила их на огне. Запах дыма и громкое приятное похрупывание придавали кукурузе какой-то особенный вкус.

Ричард сказал:

— Мне кажется, и я смог бы; сейчас я даже в этом уверен. Но видишь ли, человек не может на всю жизнь отгородиться от мира.

— Другие-то могут, — возразила я.

— Мы не такие, как они. И время теперь не такое.

Перед нами лежали окрашенные в теплые летние тона необъятные просторы земли: светло-желтое маисовое и рисовое жнивье; красно-бурая пашня; бледный пожухлый бурьян; густое золотистое поле сахарного тростника, с острыми, как сабли, стеблями, сочащимися сладким соком. Скоро краски станут другими: стерню перепашут, сахарный тростник срежут, землю засеют. Снова зазеленеют поля, золотой могур сбросит свои огненные лепестки. Вечно повторяющийся цикл; перемены происходят, лишь повинуясь установленному порядку. Природа живет своей жизнью, она не похожа на тот, другой мир — мир партий, фракций, тюрем, бунтов, мир конфликтов, не вызываемых необходимостью, и сложностей, не поддающихся пониманию, где каждый шаг делаешь с осторожностью и стараешься уловить смысл недосказанного; мир, в котором замечаешь лишь перемены в характерах людей. Но их невозможно предсказать, невозможно предвидеть, они, эти перемены, происходят какими-то непонятными, таинственными путями, проявляясь иногда совершенно неожиданно.

Но такова наша жизнь, мы сами ее выбрали, родившись там, где родились, даже если этот выбор был предопределен судьбой. Мы создавали ее так же, как она создавала нас, и были неразделимы с нею. А эта, другая жизнь, такая короткая, служила лишь интермедией, которая неизбежно должна кончиться. И когда она кончилась, когда последняя песчинка упала в нижний сосуд песочных часов, перевернуть эти часы оказалось не так-то просто. Чтобы сохранить душевное равновесие, мы должны были вернуться в свой прежний, привычный мир; мы не могли не вернуться в него, потому что он был неотделим от нас так же, как неотделима земля от тех, кто на ней трудится. Мы не могли жить вне своего мира, подобно тому как птица не может жить вне неба, рыба вне моря и любое другое существо — вне своей родной стихии. Ричард сказал:

— У тебя озабоченный вид. Слишком озабоченный.

— Я думаю.

— Не надо. Мы ведь отдыхать едем. А размышлять у нас еще будет достаточно времени.

— Это у меня невольно получилось. Ты сам навел меня на размышления.

— Ну, это дело поправимое, — сказал он, привлекая меня к себе. — Пошли. Мы еще не осмотрели это чудесное место.

С Ричардом всегда доводилось много ходить пешком; только благодаря собственной решимости, а нередко и упрямству удавалось мне ограничивать эти прогулки.

На десятый день мы доехали до джунглей, которые начинаются у границы Майсора и уходят далеко в глубь его территории. Дальше мы решили идти пешком. Вообще-то через этот штат проходят неплохие автострады, но если вы никуда не спешите и хотите лишь приятно провести время, то вам лучше всего передвигаться, как местные жители — пешком или в повозке. И здесь мы с Ричардом, — впервые в моей жизни и, естественно, впервые в его жизни, продираясь сквозь густые заросли, совсем недалеко от кемпинга наткнулись на молодого тигра. Не будь он хромым, разумеется, он успел бы скрыться, но он ковылял так медленно, что мы смогли с близкого расстояния рассмотреть его мощные плечи и горящие злобой глаза.

Управляющий кемпингом, похожий на Даса, пожилой мужчина с коричневым морщинистым лицом, страшно забеспокоился. За всю жизнь ему ни разу еще не случалось слышать, чтобы тигры так близко подходили к туристским коттеджам. На следующее же утро, еще до восхода солнца, он отрядит группу загонщиков, чтобы отпугнуть хищника; но даже и после этого нам не следует отваживаться выходить без надежной охраны. Он содрогнулся при одной мысли о том, что могло с нами случиться!

— Он удрал, как только заметил нас, — спокойно возразил Ричард. — Не думаю, что нам угрожала какая-нибудь опасность.

Но управляющий не успокаивался. Мы у него на попечении, и он должен достойно выполнить свою миссию. Верный своему слову, он приставил к нам двоих дюжих мужчин, вооруженных палками, которые неотступно следовали за нами. Теперь наш управляющий, казалось, был удовлетворен. Но нам так надоел этот эскорт, что на следующий же день мы решили уехать. Старик провожал нас с улыбкой, и у меня невольно возникло подозрение, что он испытывает облегчение, расставаясь с нами.

К концу второй недели мы не спеша, избегая утомительных переходов, добрались до самой южной точки Индии, где кончалась суша. До прихода англичан этот мыс называли Канья Кумари; затем его стали называть мыс Коморин, и это название сохранилось вплоть до их ухода. Но местные жители знали только старое название; впрочем, как вы называли этот мыс — зависело от того, в какой школе и когда вы учились.

Если вы посмотрите на карту, то увидите, что мыс Коморин похож на вершину острого треугольника. Шагая по прибрежному песку, вы чувствуете, что здесь, под ногами, у вас кончается континент. Не требуется много фантазии, чтобы представить себе географическую карту в увеличенном масштабе и увидеть на ней два берега, сходящиеся в одной точке и отлого спускающиеся в море — море, которое на востоке называется Бенгальским заливом, а на западе — Аравийским морем. И вам приходит в голову соблазнительная мысль о том, что вы можете выкупаться сразу в обоих морях.

На песке возвышается гостиница с великолепным видом на море. В это время года там почти никто не живет, но весь обслуживающий персонал сохраняется. Никаких других жилищ поблизости не было, и мы решили остановиться в этой гостинице. Но меня тревожило то, что у нас всего лишь один чемодан и нет приличных костюмов, а Ричард жаловался на удручающее безлюдье, поэтому, пробыв в гостинице всего полдня, мы уехали, сопровождаемые изумленными взглядами слуг, не представлявших, где мы сможем найти себе пристанище.

На этот раз нам повезло: отойдя на несколько миль от гостиницы, с ее плавательным бассейном, с огороженным пляжем, защищенным от моря волнорезом и от акул — металлической сеткой, мы набрели на рыбацкие катамараны и лодки, стоявшие на суше, далеко от берега, и совершенно высохшие, точно на них давно уже никто не плавал. Здесь мы повернули в сторону и вскоре увидели небольшой рыбацкий поселок.

Староста общины — высокий, худой, почти черный от загара человек — естественно, смотрел на нас сначала с некоторой опаской; нет такого места на земле, где отклонение от обычного не отождествлялось бы с отклонением от нормального; все дело в том, что в сложном современном обществе, не имеющем ни времени, ни желания, ни способности отличить одно от другого, люди находят способ заставить вас подчиниться принятым нормам, тогда как в более простом обществе, вас еще могут принимать таким, как вы есть, без всяких оговорок.

Но когда наш хозяин убедился, что мы не причиним ему никаких неприятностей, он сам настоял на том, чтобы мы поселились в его жилище. Думаю, он нуждался в деньгах: доходы рыбака достаточно^скудны и в рыболовный сезон, а когда лодки на приколе, жизнь тем более трудна. Ну, и кроме того, это был жест гостеприимства, которого мы от него и не ожидали. Правда, мы почти не заходили в его хижину, ночи были достаточно теплыми, чтобы спать под открытым небом, а днем Ричарду и вообще ничего не требовалось, кроме солнца и моря.