Страница 9 из 12
На железнодорожной горке пыхтел тепловоз, формируя составы. Он чуть раскатывался и отцеплял по одному свои вагоны. Они катились под горку, и где-то там, на пульте управления, невидимый отсюда диспетчер переводил стрелки, и каждый вагон бежал в тупичок, нужный ему…
В разных углах сортировки нет-нет да гремели соединившиеся вагоны…
Саблин, сменивший лейтенанта Зиновьева, прохаживался вдоль нашего эшелона то с одной стороны, то с другой, изредка позевывая от скуки, покуривал папироску, жмурился на солнышко, а гимнастерку не расстегивал. Такой уж, видно, был человек, капитан Саблин.
Потом он присел на ступеньку вагона с то стороны, где дверь не открывалась, и задремал, На скажешь, что он уснул, просто забылся, приморенный осенним солнышком. Дремал он очень недолго, привыкший к сторожким солдатским снам, когда и спишь и не спишь сразу, когда просыпаешься ровно на мгновение раньше, чем надо.
Саблин открыл глаза и увидел перед собой серебряные струны рельсов, блестевшие на солнечном огне. Струны прогибались, как туго натянутая тетива, и ползли чуть вверх, в горку, где пыхтел паровозик.
Капитан по привычке мгновенно увидел все сразу: и паровозик, и рельсы, и вагон, который катился под горку. И в ту же секунду он увидел парня, который сидел на рельсе.
Сначала Саблин не обратил внимания на все это. Ну, катится вагон и катись на здоровье. И парень пусть сидит, жалко, что ли. Только вот непорядок, если это новобранец. Ему место в вагоне или поближе к эшелону.
Саблин крикнул парню, чтобы тот обернулся. Но тот сидел по-прежнему на рельсе. А вагон катился где-то там, наверху, погромыхивая на стрелках. Капитан, потянувшись, прыгнул с подножки, присел пару раз, развел резко руками, чтоб вконец прогнать сон, и потихоньку пошел к парню, чтобы узнать, новобранец это или нет, и отправить его поближе к эшелону, если новобранец.
Он шел не торопясь, переступая через блестящие теплые рельсы, сунув не по форме руки в карманы широких галифе, делавших его фигуру еще ниже, коренастее.
Потом что-то громыхнуло совсем рядом, и он повернул голову. Вагон, который толкнул паровозик на горке, катился в тупичок по рельсам, на которых сидел парень. Саблин сжался, как пружина, и крикнул парню:
— Эй, берегись! Берегись!
Парень, понурив голову, сидел. Капитан, собравшись в комок нервов и мускулов, рванулся вперед, перепрыгивая через серые рельсы, похожие на змей.
Вагон, железная утроба, наполненная каким-то грузом, многотонная махина, разогнанная инерцией, и человек. Они мчались наперерез друг другу. Махина — чтобы смять парня, Саблин — чтобы спасти его.
На какое-то мгновение капитан опередил разогнанную массу. Он, ни на секунду не задумавпгись, кинулся под вагон, перепрыгнул перед самым его носом рельсы и рукой сильно толкнул парня вперед. Тот упал в шлак, а Саблина чуточку оттолкнуло назад. И вагон, обрадовавшись, отомстил ему. Саблин задел головой о какую-то железяку на вагоне. Он упал рядом с парнем и не шевельнулся.
Ребята видели, как Саблин дремал, как потом пошел по шпалам и побежал, и как он прыгнул перед самым вагоном…
Парень оказался чужим, не из нашего эшелона. Какойто слесарь из железнодорожной мастерской. Был выпивши и уселся передохнуть…
Когда ребята, а за ними и Никитин, подбежали к Саблину, с парня хмельную одурь уже как рукой сняло. Он стоял на коленях перед капитаном и выл. Ребята сказали мне, что от этого воя мороз продирал по коже…
Это было очень скоро после нашего с Димкой ухода. Ребята унесли тело капитана к дороге, и «скорая помощь» увезла его в город. Иваницкий и Зиновьев уехали вместе с ним. Военный комендант и представители железной дороги, которых вызвал майор, составили акт и признали, что виноватых, в общем-то, нет. Парня-слесаря, побелевшего и протрезвевшего вконец, они забрали с собой.
Ровно в назначенный срок наш эшелон тронулся дальше, оставив навсегда капитана Саблина. И разгильдяя Димку. Но об этом никто не знал. Сказать Никитину я не решился.
Никитин сидел в прокуренном купе, расстегнув гимнастерку, лохматый, с синяками под глазами и писал письмо жене Саблина. Когда я вошел, он поднял на меня измученные глаза, смял листок и сказал:
— Нет, не смогу… Не смогу я написать… С фронта каждый день похоронки слал, а тут не могу… Что написать, не знаю…
К вечеру он написал все-таки это письмо. Я взял листок и приписал печатными, ясными буквами:
«Мы, новобранцы, будущие солдаты, всегда будем помнить капитана Саблина Ивана Петровича»
Потом я шел по вагонам и каждый мальчишка ставил свою подпись. Они подходили один за другим, завтрашние солдаты, стриженные под нулевку. Подходили молчаливые и суровые. И писали ученическим ясным почерком свои фамилии. Последним расписался я.
Пакет жене капитана Саблина получился толстым. Письмо было небольшое. Написанное корявым майорским почерком, оно умещалось на двух страничках. Подписи занимали целых десять.
Через сутки нас нагнал пассажирским поездом Димка. Пришел с повинной головой.
ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ ЗАНИН
Сеголня дежурить по эшелону должен был капитан Саблин.
Сегодня по эшелону дежурю я.
После отбоя опять иду я вдоль вагонов от хвоста к голове поезда. От головы к хвосту. Мерно громыхают колеса на стыках. Покачивает вагоны из стороны в сторону. Спят ребята. Кто-то читает книжку, подстелив ее под желтый глазок лампочки.
Петя Федя и Ефим, трио Диогенов, закрывшись в купе, где в обычных поездах дежурят проводники, режутся в козла.
— Вы только не очень грохайте,—говорю я, — а то всех ребят перебудите.
В каждом вагоне есть дневальный. Сегодня дневальный тут Ефим. Но Диогены даже дежурят втроем.
Тускло мерцают лампочки. Я иду по вагонам. В одном меня встречает зеленоглазый. Тот самый. Его фамилия Занин, и с тех пор ведет он себя очень тихо. |
У меня к этому парню с тех пор какое-то подозрение. Все мне кажется, что он что-то затевает недоброе. Хочет рассчитаться. Может, это ерунда? Предрассудок какойто?
Я думаю о том, как мешают нам жить вот такие предрассудки. Сколько раз, когда я работал уже в обкоме, да и рньше, на заводе, сам себя ловил на мысли: вот этот человек мне неприятен. Что-то, когда-то, где-то он сказал не так, как я бы хотел услышать, или что-то сделал, или кто-то о нем сказал худое слово. И — раз! — где-то в мозгу засело, что это человек дурной, неважнецкий, нестоящий.
Правда, потом иногда оказывалось, что и в самом деде человек был неважнецкий. Зато сколько раз бывало наоборот.
Или, бывало, выступит какой-нибудь секретарь на пленуме обкома. Плохо выступит. И тут как тут мнение о нем: зачем такого держат…
Признаться, я сам такой. Сейчас я научился не только слушать, а и головой сам работать, увидев человека в деле, узнав его поближе.
Вот и сейчас. Может, зря я к этому зеленоглазому Занину так? Может, хороший парень он, только просто задира?
Вот он стоит передо мной, ждет, что я скажу. Сейчас он подчиняется мне.
Я достаю пачку сигарет с фильтром.
— Закурим?
Мы садимся рядом и закуриваем. Занин глубоко затягивается, смотрит куда-то в сторону. Ему, наверное, хочется, чтобы я поскорее ушел.
Я спрашиваю его, как идет дежурство.
— Нормально, — отвечает он.
— Все спят? — задаю я глупый вопрос.
— Все.
Разговор не клеится. Спросить его, не обиделся ли он тогда? Ничего глупее не придумаешь. Надо про то забыть.
— Ну, расскажи мне про себя, — говорю я.