Страница 12 из 12
— Дмитрий Серегин, комсорг обкома…
Полковник улыбнулся мне, пожал руку и сказал:
— Я вас попрошу, следуйте в замыкающей машине, а майор будет в ведущей.
— Ну, — он снова пожал мне руку,— еще увидимся. Будем принимать новобранцев от вас.
Полковник махнул рукой кому-то, и сразу возник мощный гул. Из-за избушек, медленно, один за другим, пятясь назад, выехали бронетранспортеры. Ревели мощные двигатели, выплевывая черный дым, закружилась мягкая дорожная пыль.
Взводы садились по машинам, галдя от восторга. Полковник стоял в открытом газике, оглядывая маленькую площадь, где грохотали транспортеры. Я сел в последнюю машину со взводом Занина. Ребята, сначала оторопевшие от техники, на которой им придется проехать первый раз, сейчас, возбужденные, хлопали друг друга по плечу, гордо поглядывали по сторонам.
А бабки смотрели на нас пригорюнившись, будто на поминках, Я задумался на минуту, глядя на высокую бабку. Наверное, вот смотрит она на пацанов, на этих безусых вояк и вспоминает такой же теплый осенний день… Или, может, когда шел проливной ливень и капли, падая в желтыь лужи, пузырились, предвещая долгие дожди. Ав сером вагоне, медленно отъезжающем в сторону, на последней ступеньке с мешком, сползшим из-за плеча на руку, стоял бритоголовый парнишка, И на белую, незагорелую голову, рассыпаясь, падали капли с вагонной крыши, а мальчишка улыбался широкой, открытой улыбкой и махал рукой. Может, таким запомнила мать своего сына, А может, другим…
Загрохотали моторы, и бронетранспортеры подползали поближе друг к другу, чуть выровнялись перед маршем.
Бабки у навеса вдруг зашевелились, заговорили о чем-то. Высокая сошла со своей кочки и быстро заторопилась к прилавку. Другие побежали тоже, схватили банки с вареным, кислым, свежим и топленым молоком и кинулись к ревущим машинам. Высокая подбежала к нам, протянула банки с молоком, приговаривая:
— Пейте, сынки, пейте на здоровье!
Ребята нерешительно смотрели то на нее, то на меня, будто требуя разрешения.
— Пейте, говорю! — прикрикнула высокая бабка, и к ней потянулись руки ребят.
По площади к транспортерам три тетки, тои дело останавливаясь, волокли белый, многоведерный бидон, а одна из них размахивала литровым черпаком, которым меряют молоко на базарах. Старухи бегали от навеса к машинам, и белые банки с молоком исчезали за зеленой броней.
Впереди, на газике, полковник, стоя, тоже допивал свою банку. Время от времени он отрывался от нее и, глядя на веселый переполох, улыбался. А машины хлопали моторами, стреляли газом.
Наконец, тетки напоили нас и, довольные, отошли от колонны. Пустые пол-литровые банки стояли возле них на земле расстроенными, не боевыми шеренгами.
Полковник еще раз оглядел машины, помахал старухам рукой, отдал им, улыбаясь, честь и сел. Газик неслышно пошел вперед, взревели моторы транспортеров, и колонна двинулась.
Старухи, прикрыв ладошками глаза от солнца, смотрели нам вслед и махали руками. И каждому, наверное, показалось, что это матери еще раз вышли проводить их к военной дороге…
Удивительное теплое солнце, словно желток, плавало в пыльном мареве, поднятом транспортерами. Впереди лежала наезженная дорога…
Ребята притихли, глядя вперед, стараясь различить что-то неожиданное, секретное, важное. Обернувшись украдкой, я гляжу на них. Вон прищурился зеленоглазый Занин. Вон Димка, тезка мой. Смотрит вперед, о чем-то думает. Вон прижались три воробья, три кореша — голенастый, как кузнечик, Ефим, ушастый Федя и третий, Петя—Диоген без особых примет. Это мне тогда, в первый раз так показалось, что он без особых примет,
А примет у него много. Нет человека без примет.
Едут ребята в военной машине. Пока одинаковые. Стриженные под нулевку. Наденут солдатские сапоги, брюки и гимнастерки, прицепят одинаковые погоны и еще больше одинаковые вроде станут, Нет, это только на первый взгляд. Там-то, впереди, они сразу станут разными. Какие есть в самом деле, Такая уж у солдатской формы особенность,
Расплывается солнце в пыли. Плетет круги Желтая дорога. Стреляет черными выхлопами дизель бронетранспортера…
САМОЛЕТ ИДЕТ НА ПОСАДКУ
Вспыхнули на табло буквы: «Не курить! Пристегнуть ремни». На русском и английском. Пришла длинноногая стюардесса, принесла конфеты и улыбку. Мы идем на посадку.
«ТУ» прорезает облака и слегка дребезжит крыльями. Крылья у него хоть и гибкие, а крепкие. На них не страшно летать.
Я достаю записную книжку. Значит, так, что надо сделать сегодня же. Зайти к жене Мишки Балалайкина и отнести ей шесть писем. Рассказать, что Мишка жив и здоров, скоро пришлет фотографию — в сапогах, при эполетах. Написать и заверить три рекомендации в комсомол. Пете, Феде и Ефиму. А когда пошлю им письмо е рекомендациями, на конверте так и напишу: в/ч такая-то, Пете, Феде и Ефиму. Дойдет. Обсмеют их, правда, да бог с ними. Сами придумали себе наказание.
А вечером, наверное, соберемся в кабинете у Бориса. И я попробую рассказать, как все было. И что нужно делать нам дальше, если будем посылать комсоргов еще.
Потом, когда разойдемся, я помчусь ловить такси, И буду торопить шофера, дескать, я очень спешу. А потом забегу на третий этаж и не отпущу кнопку звонка, пока не откроется дверь.
Первое, что я сделаю, упаду на колени перед Людкой. Чтоб простила, что так ни разу и не написал. А потом я сниму свою гимнастерку, побелевшую уже совсем, и Людка, наверное, снова сложит ее в чемодан,
Может, пригодится.
1964 г.