Признаю себя виновным...

Стук повторился. Громкий, требовательный, властный. Кто бы это мог быть?… Сурайе посмотрела в зеркало: не надо обнаруживать волнения. Нехорошо, что слова маленькой Мухаббат произвели на нее столь сильное действие. Болтушка — она не понимает, что затронула больные струны души своей мамы. «Тетя Зайнаб — красивая… Я буду такая…» — мелькнуло в ее уме. Она вздохнула и пошла отворять дверь…

Глава 11.

Еще один совет: ты послухам не верь!

Молва всегда молва: шумит! Но тем не менее

Услышанным словам, услышанным вестям

С увиденным тобой-не может быть сравненья.

Поэтому слушков, как зайцев, не лови:

Всему, что услыхал, потребуй подтвержденья.

И, наконец, еще: слова не есть дела.

Деянье это плоть! Слова же — только тени.

Носир Хисроу.

Как появилась у него эта идея? Скверная мысль, скверный поворот. Что толкнуло его в этот дом — страсть, ревность? Мухтар не мог владеть собой. Правда, говорят, что алкоголь, даже и в том случае, если ты не пьянеешь, — медленно и верно разрушает нервную систему: ты перестаешь отвечать за свои поступки, контролировать их.

Он действовал по плану. Как будто план всё решает. Как будто — если есть план, то он обязательно должен принести успех. Планы бывают разные. Некоторые из них возникают в затуманенном мозгу, продиктованы темными помыслами, страстью или глупостью, — а это одно и то же.

Как громыхал он в дверь Сурайе! Этот грохот тоже был частью плана: поразить воображение. Человек, который боится ночного стука в свою дверь, такой человек думает, что и другого стук непременно приведет в замешательство, вызовет животный страх, опасение за свое благополучие. Давно уж Мухтар не мог совладеть с ночными страхами…

А на его стук даже не сразу откликнулись. Он повторил. И в этом повторном стуке уже не было должной уверенности, было сомнение. В голове возникла запоздалая мысль о том, что он поступает подло. Но ничего уже нельзя поделать. Ему открыли. Как он рассчитывал, дверь отворила Сурайе. Единственная женщина, единственный человек во всем мире, которого он боялся.

Почему? Что страшного таит в себе обыкновенная сельская учительница, не умеющая даже хорошо одеваться? Если бы он шел сейчас к женщине, имя которой было бы чем-нибудь опорочено. Если бы он шел сейчас к женщине с предрассудками, которые может использовать любой мулла — как всё было бы просто… Еще в то время, три года назад, когда он входил в этот дом, куда его взяли жить добрые люди, он впервые испытал на себе силу женского характера. Впервые узнал, что таджикская женщина может и мыслить и действовать самостоятельно. Если бы Сурайе пожаловалась тогда Анвару — Мухтар обиделся бы на нее, затаил злость. Если бы Сурайе приняла его ухаживания — он презирал бы ее, он разговаривал бы с ней снисходительно, как говорит сейчас с той учительницей, с той молодой дурочкой, которая плакала, ждала, да и теперь еще ждет его к себе.

Нет, Сурайе не сама испугалась — его напугала. Ничем не грозила, никому не жаловалась. Страшно, в самом деле страшно, что женщина может быть сильнее тебя. Но ведь и она не камень. И у Сурайе должны быть чувства, которые умный человек может обратить себе на пользу.

Она открыла дверь широко, как желанному гостю. Так открывают простые души, люди, которым ничего не страшно. Люди, которых не обременяют ни опасение за свою судьбу, ни богатство.

— Пожалуйста, прошу вас, — сказала Сурайе, еще не зная, кто войдет в этот поздний час в ее дом.

И радушие смутило Мухтара.

Он не вошел. Он вполз. Дверь была открыта настежь — в прихожей, в теплом семейном доме, светила яркая лампочка: сейчас хозяйка увидит его лицо. Уж не разгадает ли она по первому же слову грязный замысел, таящийся в его голове?

Мухтар мнил себя человеком, способным разыграть любую сцену. Сейчас он изображал встревоженного нарушением морали представителя общественного мнения.

— Я… Я, — казалось, он задыхался от волнения.

— Вижу, что это вы, Мухтар-джон, — улыбаясь произнесла Сурайе. — Не закрывайте за собой дверь… Пожалуйста. Мужа дома нет, дети спят. Лучше пусть дверь останется отворенной.

— О, Сурайе-хон, вы всё еще помните о том ничтожном эпизоде, продиктованном безумной страстью… Но если уж вспоминать, если упрекать меня, — он снизил голос до шопота и с опасением оглянулся, — там…

— Что там? — Сурайе усмехнулась, — джины[10]? — она продолжала серьезно и холодно: — Вы ничем не сумеете меня напугать, Мухтар-джон. Моя совесть чиста. Прошу вас — садитесь и спокойно расскажите, что заставило представителя власти в столь поздний час явиться в наш скромный дом.

— Я сейчас не представитель власти. Я человек. И только человек. Прежде всего — ваш друг. Друзья познаются в беде, не так ли?.. Простите, а где ваш муж?

— Вы знаете об этом не хуже, чем я, — не задумываясь и ничего не подозревая, ответила хозяйка дома. — Он на партсобрании в колхозе.

— Партсобрание окончилось полтора часа назад.

— Значит, он задержался. Мой муж — член бюро.

— Член бюро! — Мухтар расхохотался неестественно громко. — Непорочный коммунист и примерный семьянин, Анвар Салимов! А где ваша гостья? Тоже на партсобрании? Может быть, и она член бюро колхозной парторганизации?

Сурайе невольно покраснела. Мухтар с удовольствием обнаружил в выражении ее лица растерянность. Он продолжал уже гораздо нахальнее:

— Сурайе-хон, не тешьте себя наивной уверенностью… В некотором роде я сам виноват: навязал вам эту городскую штучку. Я чувствую себя ответственным перед вами. Сам привел ее к вам, в семейный дом… — Мухтар вскочил, схватил Сурайе за руку: — Идемте, идемте! Я покажу вам на каком партсобрании…

Сурайе брезгливо выдернула руку.

— Уходите, — спокойно и негромко сказала она.

В голосе ее было столько презрения и отчуждения, что Мухтар перенес на нее всю ненависть, которую до того питал к Анвару. Понял: Сурайе, и только она, разрушила дружеские отношения, возникшие вначале между ним и директором школы, добилась увольнения Мухтара и, если дело пойдет так дальше, добьется того, что он будет разоблачен до конца.

— Уходите! — повторила Сурайе чуть громче и показала на дверь… — Никогда больше не смейте появляться в нашем доме… Грязный человек!

Если б только можно, Мухтар готов был впиться в горло этой женщины. Нет врага хуже ее.

Согнувшись, опустив глаза, выскользнул он на улицу, и трава так зашуршала под его ногами, как будто проползло пресмыкающееся.

Глава 12.

Вся поникнув, дрожа, подбежала ко мне,

Словно птица, что насмерть стрелой сражена,

Охватила мне шею любовной петлей, —

Та петля захлестнулась, туга и нежна.

Абульнаджм Манучехри.

Директор кишлачной десятилетки — что это? Только должность?

В том-то и дело, что директор школы в сельской местности это человек, общественное положение которого волей-неволей обязывает его помнить об уважении народа, помнить, что он всегда в центре внимания. Любой его шаг будет замечен. И любой шаг необходимо, раньше, чем его сделаешь, обдумать. Можно быть ребячливым дома, в кругу семьи, можно повалять дурака где-нибудь в горах, на прогулке. Но в кишлаке, даже если ты идешь один поздним вечером, помни, Анвар — окна домов это те же глаза.