Остров

Даже открывались на час раньше, не в девять, как обычно, а в восемь. Все для покупателя, все для клиента.

Кярим Ахметович уже стоял у стола номер тридцать четыре, перебирал огурцы в выставленном ящике, качал головой. Вокруг происходило деловитое шевеление, стелились бумага и полотно, ставилась внаклон фанера, глухо постукивали на неровностях колеса тележек. Перекрикивались продавцы и птицы под фермами. Небольшие желтые дыни смотрели на бледных потрошенных кур, а те в свою очередь таращились на ранние иранские груши.

– Доброе утро, Кярим Ахметович.

Подойдя, Лаголев достал с полки под столом халат.

– А-а! Александр! – изобразил полнейшее радушие хозяин места. – Ты вовремя сегодня. Ай, молодец!

– Спасибо, – сказал Лаголев.

Взяв пластиковое ведерко, он сходил в туалет и набрал воды, затем несколько минут под пристальным взглядом Кярима Ахметовича оттирал прилавок от грязи и овощного сока. После острова все было легко.

Кярим Ахметович засопел. В сопении слышались недоумение и растерянность.

– Говорят, ты искал меня позавчера, – сказал он, торопливо отступив перед Лаголевым, закончившим с одной половиной стола и переместившимся на другую.

– Да, – ответил Лаголев.

Он сходил сменил воду и вновь принялся за прилавок.

– Дыру протрешь, Саша, – пошутил Кярим Ахметович.

– Я аккуратно.

– А зачем искал меня?

Лаголев выпрямился и улыбнулся.

– Вы же знаете, Кярим Ахметович.

– Саша, – прижал руку к груди владелец стола под номером тридцать четыре, – самому стыдно! Обнадежил человека, а денег нет, все деньги в обороте. Этому дай, тому дай, брат приехал – ему помоги, аренду плати, Тофику плати, Гульнар и жене приятное делай. Когда до тебя дело дошло, в кошельке, Саша, веришь, всего один рубль оставался, и тот юбилейный.

– Ничего, – сказал Лаголев.

– Именно, что ничего, Саша, – растянул губы Кярим Ахметович и по-приятельски потрепал работника по плечу. – Может, подождешь еще недельку?

– Нет, Кярим Ахметович.

– Но нет денег, Саша.

Лаголев отжал тряпку и посмотрел на хозяина места.

– Вы думаете, что счастливы?

Кярим Ахметович моргнул. Его крупное, носатое, в оспинках лицо на мгновение сделалось бледным.

– Это угроза, Саша?

– Нет.

Кярим Ахметович постучал пальцем по прилавку.

– Ты не смеешь мне угрожать, Саша. Меня здесь все знают. Я – уважаемый человек. Эй, Рахматулла, салам! – поздоровался он с продавцом-соседом. Махнул рукой куда-то дальше: – Акиф, Тимур Леонидович, салам!

Ему ответили.

– Видишь, Саша? – сказал Кярим Ахметович. – Я позову людей, они все здесь встанут. Что ты можешь против меня?

Лаголев улыбнулся. Вот мир, подумал он. Вот я. Что он может мне сделать? Ничего. Я – на острове. Кярим Ахметович заволновался.

– Ты изменился, Саша, – он всмотрелся в Лаголева. – Очень изменился. Раньше не такой был. Ты заболел, Саша?

– Скорее, выздоровел, Кярим Ахметович.

– Ой, нет, Саша! Боюсь, что нет.

– В «Криминальной России» была статья, – сказал Лаголев, вытаскивая и расставляя ящики на столе. – Про маньяка Кумочкина. Не читали?

– Зачем? Я такое не люблю, – нахмурился и опять заволновался Кярим Ахметович.

– Он гонялся за своими жертвами с топором.

Кярим Ахметович вздрогнул.

– Саша, зачем ты об этом?

– Я к тому, Кярим Ахметович, – сказал Лаголев, – что раньше для меня наши нынешние времена были как тот Кумочкин. Догонят и прибьют.

– Топором?

Лаголев кивнул.

– Топором. Безденежьем. Неустроенностью. Безработицей. Чем угодно.

– Да, времена… Криминал сплошной, Саша!

– А сейчас я посмотрел на это по-другому. Я вдруг подумал… – Лаголев с натугой поставил между ящиками весы. – Я подумал: если я изменюсь вслед за этими шкурными временами, значит, они, как Кумочкин, догнали меня и снесли мне голову. И стал бы я тем, кого вы вполне могли бы опасаться. Подворовывал, пил, пакостил бы по-тихому. Поэтому я решил не меняться. Стоять, как скала.

Кярим Ахметович качнул головой.

– Ты философ, Саша.

Лаголев положил несколько гирек у основания весов.

– Я думаю, что вокруг нельзя смотреть гадкими глазами. Иначе гадким становишься сам. Я почему-то уверен, что и вы хотите видеть мир светлым. Значит, у вас нет иного выхода, как расплатиться со мной.

– Ай, Саша!

Кярим Ахметович передернулся, словно что-то противное и склизкое заползло ему за воротник. Лаголев пожал плечами и принялся безмятежно натирать плоские чаши.

– Ты не философ, Саша, ты – идеалист.

Кярим Ахметович вздохнул и погрозил работнику пальцем. Глаза его сделались печальными. Он постоял, глядя, как чаши весов под руками Лаголева приобретают мягкий блеск, и медленно побрел к выходу на задний двор.

– Работай, Саша.

Вернулся Кярим Ахметович через пять минут и выложил на стол две стопки мятых купюр.

– За первый месяц – пятьсот. За второй – четыреста семьдесят, – сказал он. – Ты, Саша, два раза в том месяце опоздал, поэтому меньше. Это честно, мне кажется. Я вообще сейчас ради тебя денег одолжил, да.

К лотку с журналами Лаголев добрался где-то к пяти. Торговли уже не было, лоток за решетчатыми жалюзи белел сучковатой фанерой. Всю не распроданную типографию Руслан погрузил на «каблучок» и уехал. Впрочем, Лаголев имел цель, отличную от того, чтобы выступить продавцом прессы. Наверное, с час он высматривал старушку в сером пальто с рукавом, обшитым белыми нитками.

Мимо шли люди с работы, с комбината ЖБИ, с торговых площадок, с завода «Пламя», усталые, озабоченные, мрачные, с сумками и без. Лаголев смотрел на них и думал, что каждого второго стоит отвести на остров. Нет, каждого первого. Бери за руку и веди к себе в квартиру. Он думал, что поговорит с Наткой, и она будет не против. Сделаются практикующими целителями. Чем плохо?

К остановке, наполняющейся народом, с перерывами подруливали дребезжащие автобусы и увозили часть людей в тускло подсвеченных чревах в их дома. Темнело. У киосков с выпивкой закручивались ручейки страждущих. Шелестели выброшенные газеты бесплатных объявлений. В темно-синих куртках прошли милиционеры.

Старушку Лаголев увидел, когда дал себе последние пять минут.

– Бабушка!

Он сорвался с места и мимо цветочной будки побежал к измызганному фасаду, к темной, похожей на провалившийся рот арке, к выставленным там мусорным бачкам.

– Бабушка!

Тяжелый пакет так и норовил ударить по ноге. Старуха, услышав его, сначала повернула от бачков в сторону, потом застыла, поняв, видимо, что от него, молодого, здорового, ей никак не уйти.

– Я не трогаю, не трогаю чужое! – заявила она, закрываясь от Лаголева перевязанной ладонью.

Сгорбленная маленькая фигура сжалась в ожидании толчка или пинка.

– Бабушка.

Болью схватило сердце. Лаголев остановился, протянул пакет. В пакете были собранные на скорую руку продукты. Огурцы, помидоры, куриная тушка, килограмм картошки – все, что удалось купить до закрытия рынка.

– Что это? – повернулась к нему старуха.

Глаза у нее, как и раньше, слезились, на морщинистой, впалой щеке тянулось к уху кривое бледное пятно. То ли заболевание кожи, то ли давний ожог.

– Вам, – сказал Лаголев.

– Мне?

У старухи затряслись тонкие, бескровные губы. Ее качнуло.

– У меня ничего нет, – сказала она.

– Вот вам еще сто рублей.

Лаголев вложил в перебинтованную ладонь денежные купюры. Сколько у него останется самого, как они с Наткой и Игорем будут жить дальше, было совсем не важно. Старуха подняла на него растерянные глаза.

– Вы куда столько-то?

– Берите-берите, – сказал Лаголев и вдруг сообразил, что старуха вряд ли дотащит пакет до дому.

В нем было килограмм шесть веса.

– Давайте я вам продукты донесу, – предложил он. – Говорите, куда.

– Ох, сынок, – повернулась старуха. – Сюда. Только я уж не могу быстро.

– Ничего, – сказал Лаголев. – Я не тороплюсь.