Конунг

Глава седьмая Рожденная музыкой

…Не так, как меч. Не мгновенно. На сей раз Акль видел всё в мельчайших деталях. Как подернулся зеленой искристой паутинкой полумрак в углу комнаты, между дверью и большим сундуком. Как внутри затрепетало нечто призрачное, пойманное музыкой, наливающееся ею. Музыка, становящаяся плотью. Будто вода, наполняющая невидимый кувшин. Звуки падали, как падают капли дождя на пыльную дорогу. Всё гуще и гуще, пока светлое не станет темным. И каждый звук вливался, падал на нужное место. Уже не Акль играл музыку, а музыка — Акля, и невозможно было остановиться, не доиграв.

Паутинка вспыхнула и развеялась россыпью светляков. Воздух овеял лицо, колыхнул, сдвинул занавеску, расходящийся конус света пронзил комнату, и Акль увидел.

Сначала — волосы. Длинные. Ниже плеч, до пояса. Цвета утреннего солнца. Акль знал это, хотя в полумраке цвет лишь угадывался.

Рожденная музыкой вскрикнула тихонько, вскинула руки, будто защищаясь…

— Не бойся, — проговорил Акль.

Отпущенная флейта стукнула негромко о стол: дерево о дерево.

— Я звал тебя. И ты пришла. — Акль верил и не верил, что это происходит наяву. Хотелось верить. Так, что дыхание замирало и слабость в руках. — Я не обижу тебя.

Сначала Аклю показалось: она нагая. Ничего, кроме волос.

Но потом он понял: одежда есть. Непривычная, из тончайшей ткани, облегающая плотно, как вторая кожа. Одежда, которая не прячет тело, а показывает его, подчеркивает прелесть.

Но была и открытая кожа — светлый животик повыше золотистого пояса, вздрагивающий от частого дыхания.

Преодолевая слабость, Акль встал. Шагнул к ней. Бережно отвел тонкие руки. И понял, что красота ее — неописуема.

Так и должно было быть, но Акль застыл, ошеломленный, глядя в синие глаза. И лишь через некоторое время вновь обрел дар речи.

— Не бойся, — повторил он уже не столько ей, сколько себе. — Не бойся. Я — Акль. Это мое имя. А ты?

Молчание.

Акль попытался угадать, прочитать что-то в глазах…

И тут заговорила она:

— Кто ты?

Голос — как музыка. Короткая мелодичная фраза: «Кто ты, Акль?»

— Я? Я музыкант.

А затем она рассмеялась.

— Акль. Акль-музыкант…

Она словно пробовала его имя на вкус. Даже облизнулась.

Странная ткань облегала ее так плотно, что Акль увидел, как напряглись ее соски. Рожденная музыкой встряхнула головой, и солнечная грива взметнулась, как трава от порыва ветра.

Акль замер, оцепенев от восторга. Рука его вдруг оказалась во власти ее пальцев:

— Музыкант… Ты снишься мне?

Между грудей ее, поверх тонкой ткани — зеленый камень величиной с ядрышко миндаля. Зеленый в золотой оправе. Аклю показалось, только что его не было…

Волосы коснулись лица. Акль вдохнул глубоко, ловя их запах… Ничего. Волосы не пахли. Совсем.

— Акль-музыкант… — Воплощенное музыкой чудо коснулось щеки Акля. — Ты звал меня… Молчи! — Тонкий пальчик коснулся его губ, прошелся по ним, соскользнул к подбородку, ниже, по горлу…

Акль сглотнул. Ему хотелось схватить, прижать к груди.

Прикосновения возбуждали.

— Закрой глаза.

Акль зажмурился. Доверился ей. Это было… Волшебно. Маленькие ручки обняли его кисть, он ощутил ее губы на своих пальцах, на запястье… Акль улыбнулся…

И тотчас боль пронзила руку.

Это было настолько дико и неожиданно, что Акль даже не вскрикнул, лишь открыл глаза.

Прекрасная дева взирала на него огромными влажными очами. Алые губы.

— Вкусно… — прошептала она алыми от его крови губами. — Ты пришел в мой сон, хорошенький мальчик Акль… Зачем?

И вдруг повелительно:

— Говори!

Короткое быстрое движение, и еще один укус. В предплечье. Острая боль. Кровь на прокушенном рукаве. Акль, вскрикнув, схватил ее за волосы…

Она подчинилась с легкостью. Запрокинула голову. И она улыбалась. Боже, как она улыбалась! И как она прекрасна!

Пальцы Акля разжались…

Дальше могло случиться всё что угодно. И Акль был уже готов ко всему. К нездешней любви, чужой и чуждой, как весь ее облик. Даже к смерти…

Но тут дверь с треском распахнулась, бело-черное стремительное, рычащее налетело на них. Акль повалился на сундук, почувствовав, что рука его освободилась. Тонкий пронзительный крик, оборвавшийся хрипом и бульканьем. Мелькнула одна стремительная тень, буро-рыжая, рычание, хруст рвущейся плоти… и могучий рык Луи Да Арта:

— Зеус! Быстрый! Назад!

И — внезапная тишина. Лишь тоненький скулеж борзых и хриплое дыхание самого Акля.

— Ты жив? — Рука Да Арта с легкостью поставила на ноги…

И он увидел на полу, в луже крови, сотворенное музыкой чудо. Даже сейчас, с вырванным горлом и разодранным псами животом, она была прекрасна.

А затем мир перевернулся, и Акль его покинул.

Когда он пришел в себя, его рука уже была перевязана и совсем не болела. Луи сидел рядом и полировал меч. Оба пса спали: Зеус — у дверей, Быстрый — у ног хозяина.

— Как ты, малыш?

— Ага…

Да Арт зажег свечу. Он был спокоен. Словно ничего не произошло.

— Рука не болит, — сказал Акль.

— Дуф тебя перевязала. Я сказал: ты пытался отнять у Быстрого кость, он и тяпнул.

Вранье. Быстрый хоть и молодой, но без приказа человека не тронет. Они оба это знали. Но хотелось верить, что так и было. Что не было… её.

— Ранка пустяшная, — заметил Луи. — Зарастет — и следа не останется.

Борзые без приказа никогда не бросятся на человека, да. Тут Акль вспомнил кое-что. Солнечные волосы, которые не пахли. Ничем. Значит — не человек?

— Что это было?

— Ты спрашиваешь у меня, малыш? — удивился Да Арт.

Акль смешался. От лампы было довольно света, чтобы видеть: никаких следов прекрасной и чужой девы не осталось. Ни тела, ни даже крови на полу.

Только повязка на руке.

— Где?..

— Нечисть? Ее сожгли.

— Кто-то… видел?

— Здешний сторож. Будет помалкивать. А разболтает — кто ему поверит.

— Ты сказал… — Акль сглотнул. — Ты сказал — нечисть. Почему?

— Да уж не ангел Господень, — усмехнулся Да Арт. — Ангелы не кусаются.

Акль вздохнул. Нечисть или нет, но он чувствовал себя убийцей.

— В храм тебе надо сходить, — сказал Да Арт. — Но не здесь. Может, тебе в обитель вернуться? Я письмо напишу настоятелю.

— Ты же не умеешь писать! — удивился Акль.

— Найду, кто умеет. Хочешь чего-нибудь? Может, поесть?

— Дай мне флейту, Луи.

— У тебя же рука забинтована.

— У меня две руки, — напомнил Акль.