Конунг

Когда-то учитель показал ему одну песенку. Совсем простую. Разгоняющую печаль. И хорошо, что она совсем простенькая, потому что, играя ее, невозможно не улыбаться.

— Как твоя сестра? — спросил Да Арт, когда песенка умолкла.

— Денег, что я ей дал, хватит надолго.

— Нужно будет еще — скажи. Мои деньги — и твои тоже. Ты же мой друг. Завтра пойдем на торг, купим тебе куртку получше. И сапоги. Твои совсем истоптались.

— Да я…

— Молчи, — перебил Да Арт. — Я в долгу у тебя. А в моем роду в должниках ходить зазорно. Даже у друга.

И погладил-приласкал дракона на клинке.

Думал ли Акль, что его когда-нибудь назовет другом знатный сеньор, сын и брат графа? Греет ли его это?

И признался себе: да, греет.

А насчет долга… Возможно, Да Арт сегодня спас ему жизнь. И душу.

Почему же у Акля так щемит сердце?

Потому что она была прекрасна! Разве такая красота может служить Тьме?

Да Арт поглядел на юношу, вздохнул и поднялся.

— Позову Дуф, — сказал он. — И посижу внизу, пока она… сменит тебе повязку.

Свистнул по-особому, неслышно, но псы тут же вскочили и подбежали к двери.

«Я сыграю ее еще раз, — решил Акль. — Я должен… Я должен знать».

— Ты добр к мальчонке, твоя милость, — проворчал Барсук. — Почему?

— А почему ты спрашиваешь?

Они сидели за столом в большом зале трактира. В очаге потрескивали угли. Дуф негромко напевала, отскребая ножом соседний стол. А за другим столом два простолюдина тщетно пытались услышать, о чем говорит благородный с хозяином постоялого двора. Тщетно, потому что голосок у Дуф — как лягушачье кваканье. И такой же громкий.

— Не сердись, твоя милость! Мальчик мне как родной. И дочке моей он нравится, так что, может, и породнимся, если твоя милость не против.

— Я ему друг, а не отец, — пожал плечами Да Арт. — Скажи мне, Барсук, любят ли в Лилле маркграфа?

— Маркграф Эберт — благороднейший и добрейший владыка! — рявкнул Барсук, перекрывая пенье дочери. — Преданный вассал его величества короля Руго!

— За это стоит выпить, — произнес Да Арт. — Хорошего вина. И не здесь.

— Пожалуй, — согласился хозяин. — Пойдем-ка в мою каморку…

Каморка Барсука была побольше комнаты, в которую он поселил Да Арта с Аклем. Но места здесь было немного. Все пространство было заполнено ларями, сундуками, бочонками. С потолка свешивались копчености и мешки с зерном.

Барсук задвинул засов, полез в один из ларей, извлек пару бронзовых кубков. Выволок из-под скамьи-лежанки кувшин с вином. Вскрыл, разлил…

— Храни нас Господь, твоя милость!

— Храни Бог! — Пригубил. — Ого!

— А то! — хвастливо заявил Барсук. — Не хуже, чем на маркграфовом застолье! Хотел что спросить, твоя милость? Спрашивай. Тут лишних ушей нет.

— Спрошу, — кивнул рыцарь. — А ты ответишь. И учти: я в долгу не останусь.

— Это само собой, — Барсук вновь наполнил кубки. — Но чтоб ты знал, твоя милость: говорю я с тобой не за деньги, верней, не только из-за них, а из-за сегодняшнего.

— О чем ты? — насторожился Да Арт.

— Как о чем? — удивился Барсук. — О бесовке, конечно! Лихо ты с ней разобрался. Прознай об этом епископ наш — быть бы Аклю на костре. Да и мне с дочкой, возможно. Епископ у нас строг. Карает виновных и невиноватых. Говорит: «Бог своих отличит». Весной вот обличил ведьму, так и ее, и дом ее сжег вместе со всем добром. Хорошо хоть, мужа не тронул с детишками. Повезло. Вдвойне повезло, потому что гильдия хлебопеков скинулась: заняли денег, построили новый дом своему человеку. А у меня гильдии нет. Это, — Барсук хлопнул ладонью по столу, — всё добро мое. Вся жизнь моя трудная… Так что спрашивай, твоя милость. Что знаю — отвечу.

— Королевский мисси, — сказал Да Арт. — И его люди. Что с ними стало?

— Так и знал, что ты об этом спросишь, — вздохнул Барсук. — Жаль, ничего важного рассказать не могу. Только слухи. А слухи такие: не вышло лада у королевского рыцаря и маркграфа нашего. Слуги маркграфа говорили: ругались они сильно. Едва до поединка дело не дошло. А потом рыцарь королевский вдруг уехал поспешно. Вместе со всеми своими людьми. И всё. Хотя и об отъезде его слухи ходили. Будто посулили королевскому рыцарю что-то такое… важное. Говорят, перед отъездом они о чем-то с наемником одним толковали. С чужаком. А чужак этот капитану Петару служит. И уж не первый год. В делах, о которых не говорят. Потому что бы королевскому рыцарю чужак ни наговорил, не думаю, что это могло пойти во вред маркграфу.

— Уверен? — спросил Да Арт.

Барсук засмеялся:

— Он наверняка говорил то, что Петар ему в уши вложил, а Петар не зря всеми людьми Эберта командует. Он же его брат молочный. Предан ему почище, чем родной братец Эберта Беренар. Вот уж кто хитер, как лис-оборотень!

— Ты хочешь сказать, что Эберт и Беренар не ладят?

— Ничего такого я не говорил, — отмахнулся хозяин постоялого двора. — Беренар родную кровь не предаст. Но себя не забудет, так вот. А Петар, если надо, за маркграфа и жизнь отдаст и честь. Эберт его в рыцари посвятил и шпоры золотые подарил, но рыцарь из Петара, твоя милость, как из меня — монах. Так что если говорил тот чужак с подачи Петара, то ничего хорошего для королевского мисси из того разговор выйти не могло. И не вышло, так?

— Откуда ты знаешь? — нахмурился Да Арт.

Эх, Вальбер, Вальбер! Всю жизнь был ты прямодушен и честен. И доверчив не в меру… Что ж с тобой сталось, друг?

— Да вот уж знаю, — ответил Барсук. — Я ж не дурак. Раз ты здесь, твоя милость, и вопросы задаешь, значит, что-то с королевским рыцарем и его свитой приключилось. И уж точно недоброе. Прав я?

— Так и есть… — Да Арт подумал немного: стоит ли посвящать простолюдина в то, что Вальбер пропал? И решил: вряд ли для врагов короля то, что Вальбер не вернулся в столицу, является тайной. Так что нет смысла скрывать это от Барсука. — Мисси и его люди пропали бесследно.

— Это чужак! — уверенно заявил Барсук. — И Петар. И еще прихвостень его Огель! Если где злое творят, так Огель непременно замешан. Этот зверь вокруг меня уже не первый год кружит. Хочет, чтоб я ему на постояльцев своих доносил.

— И ты что?

— А я ничего, — Барсук засмеялся. — Пусть кружит. Я с Петаром в одном строю против мавров стоял, когда у Петара еще усы не выросли. Дружбы меж нами нет, но рвать меня он своему волчаре не позволит. А вот тебе, твоя милость, Огеля этого следует опасаться.

— Пусть он меня опасается, — буркнул Да Арт. — У меня в замке немало волчьих шкур висит.