Конунг

— Тогда я его убью, — беспечно отвечает Луи. — Налей мне еще вина, красавица, — велит он Дуф. — И брось в очаг можжевельник — здесь дурно пахнет.

А вот и Барсук. Он стал еще толще и совсем седой. Приволок лохань, полную сырой требухи.

— Собачкам, твоя милость.

Борзые вопросительно глядят на хозяина. Вышколены, без разрешения не возьмут.

— Можно, — говорит Да Арт, и псы утыкаются мордами в лохань.

Запах можжевельника распространяется по комнате.

— Довольна ли твоя милость? — интересуется Барсук.

Красная, плохо выбритая рожа — сама угодивость.

— Вполне. На-ка, — Луи выкладывает на стол две монеты Каролусовой чеканки.

Барсук смахивает их в карман фартука. На поясе у него — приличных размеров нож. Прежде он его не носил. Хвастался, что любого разбойника голыми руками порвет.

— Здорово, Акль, — Барсук делает вид, что только сейчас меня заметил. — Вроде ты и не вырос совсем, а? Мы с его дядей-покойником в больших друзьях были, ваша милость, — поясняет он Да Арту. — Ученый был человек, грамоту знал, упокой его Господи.

— Монах? — с интересом спрашивает Да Арт, который сам читать-писать не умеет. Да и зачем грамота благородному рыцарю?

— Нет, — говорит Акль. — Лекарь.

— Вот как?

— Нет, меня не учил, — отвечаю я, опережая вопрос.

Барсук наклоняется к нему, шепчет:

— За дядиной могилкой я приглядываю, и в церкви тоже.

Меня это не заботит. Такому, как дядька, — прямо в рай. Чистая душа. Но напомнил, спасибо.

— Луи, — говорю я, — завтра к сестре схожу, ты не против?

Да Арт пожимает плечами. И впрямь: что ему за дело до моих родичей?

— Сыграй, малыш, — просит рыцарь.

— Потом, ладно? — Играть совсем не хочется.

— Потом так потом, — соглашается друг. — А что, Барсук, какие новости в городе? — спрашивает он.

— Ну самая большая новость, что ваша милость приехали, — подлизывается тот.

Да Арт кривит рот.

— А вчера солдаты маркграфа оборотня поймали! — поспешно сообщает Барсук. — В волка перекидывался.

— Видели, что ли?

— Углежоги видели. Они и признали. Так-то он мастеровым прикидывался. По каменному делу.

— И что?

— Осиной прибили да сожгли, что ж с ним еще делать. А мы ж думали — перевелись. Лет пять назад, когда голод был, едва ль не каждый день загрызенных да поеденных находили. Особенно — детишек. Вот парень помнить должен.

Я кивнул.

— Думаешь — оборотни? — спросил Да Арт.

— А кто ж еще? — удивился Барсук.

— А сейчас, значит, сытно живете? — перевел на другое Луи.

— Да уж четыре года как Бог балует, — Барсук перекрестился.

— Значит, балует, — задумчиво произнес Да Арт.

Он думал. Напряженно. Мысли — как белки в ветвях мелькали.

— Ну а еще какие новости?

— Купцы приходили из Испании. Диковин всяких привезли. Но всё больше — маркграфу. У нас, сами понимаете, ваша милость, золота нет с ними торговать.

— Это да, — согласился Луи и нахмурился. — Ладно, — сказал, — устали мы с дороги. Покажи, где наши комнаты.

— Луи, помнишь, Барсук про оборотней говорил? В голодный год. Куда ж они потом подевались? — спросил я.

— Оборотни? — Да Арт усмехнулся. — Не думаю, что оборотни.

— А кто, волки? Прямо в городе?

— Люди, — сказал Да Арт. — Люди — они опасней волков. Да и оборотней — тоже. Меня сколько раз убить пытались — не сосчитать. И все — люди. Оборотень — ни разу. Вот так-то.

Помолчали. Потом Луи сказал:

— Странное дело. В Париже говорят, в Лилльской марке три года подряд недород был. Эберт, говорят, все золото отдал, чтоб людей накормить, в двух аббатствах деньги занимал. Выходит, не все, раз было чем маврам испанским платить. Да и недорода, выходит, не было?

— Выходит, так, — согласился я, особо не задумываясь.

У меня свое беспокойство было: живое чудо создать. С голосом ангела и глазами Дуф. Чувствовал, как поднимается внутри сопричастное. Будто идешь по лесу в день жаркий с пустой флягой и чуешь — водой пахнет. Рядом она.

Разбудило прикосновение. Волосы пушистые да губы мягкие. И запах знакомый, волнующий. Дуф.

— Пойдем, сладкий мой, — прошептала в самое ухо. — Пойдем, пока рыцарь твой не проснулся!

И я пошел. А не пошел бы, так и она не ушла б. Да Арт псов своих выучил: если человек в его комнату входит да железом от него не пахнет — пускай входит. А вот выйти…

Но меня борзые удерживать не стали. Я — друг. А Дуф — со мной.