Конунг

Глава третья Дорога на Лилль. Прошлое и настоящее

Когда до Лилля оставалось лиги четыре, к ним присоединился странствующий монах. Ни Да Арт, ни Акль ничего не имели против попутчика. Акль даже предложил свою лошадь, но монах отказался, сославшись на обет. Был он высокий, рыжий, в выцветшем, потрепанном плаще из грубой шерсти. Шел же не в Лилль, а дальше, на юг, и спешил, потому что опасался: осенние холода закроют перевал. Они с Да Артом немедленно завели умный разговор. Акль помалкивал. Монах жаловался, что праведность ныне измельчала, что в редком монастыре монахи блюдут устав, как подобает, а епископы — и того похлеще. Взять, к примеру, лилльского. Латыни толком не знает, на наставления и проповеди скуп, зато щедр на зуботычины. В прошлом году даже навлек на себя порицание святейшего. За то, что до смерти забил палкой одного из братии.

Акль, до того как покинул Лилль, видел епископа дважды. На пасхальном шествии и когда сжигали ведьму. Лицом епископ походил на старую щуку.

Не в том главная беда, говорил монах, что не чужды пастыри светских удовольствий, беда — в невежестве. Вот, к примеру, настоятель аббатства Источника Святого Валентина — в пище неумерен, любимое развлечение — зверя травить, но ведь учен и бедным помогает, и странникам. И монахи у него живут как у Христа за пазухой, и сам Каролус Магнус к слову его прислушивался.

Да Арт одобрительно кивал. Настоятель приходился ему родственником. Акль тоже прислушался, поскольку отца Бартоломея знал лично. Там же с Да Артом и познакомился.

Акль

А было так. Незадолго до полудня за мной пришел служка.

— Пошли, — сказал, — аббат зовет.

Прихватив флейту (догадывался, зачем понадобился настоятелю), я покинул барак, где устраивали паломников победней, когда гостиница в самой обители переполнялась, и двинулся за служкой.

Богат монастырь, и не одними лишь приношениями. На многие лиги — его земля. Поля, рощи оливковые, виноградники. Земли плодородные, королевский дар.

Недавно выбеленные стены обители сверкали на солнце. Ворота распахнуты: здесь, вдали от моря, в самой середке королевства сильному монастырю бояться некого.

Проходя мимо Источника (при нем и заложен был монастырь, а прежде, говорят, языческий храм стоял), служка перекрестился, зачерпнув горстью, попил исцеляющей водицы. Я сделал так же. Показалось: от светлой воды, скопившейся в чаше, исходит сияние.

— Идем, идем! — поторопил служка. — Отец Бартоломей не любит ждать!

Келейка, в которой трапезничал настоятель, была на удивление мала. Мне уже приходилось услаждать слух благородных господ, и я ожидал увидеть нечто подобное пиршественным залам в сеньоровых замках. Тем более что земель, которыми владел монастырь, хватило бы на несколько файфов. Однако запахи, витавшие в воздухе, и яства, которыми был заставлен стол, посрамили бы любую виденную мной трапезу. Не количеством. Здесь не было ни зажаренного целиком быка, ни дикого вепря, разлегшегося на непомерно огромном блюде, ни пирога в человеческий рост высотой. Зато здесь было все, что может пожелать настоящий гурман. А уж бедному музыканту подобное и не снилось.

Рот мгновенно наполнился слюной, хотя совсем недавно я съел целую миску чечевицы со свиным салом. Я сглотнул.

— Э-э-э, сын мой, этак ты и сыграть не сможешь! — пророкотал толстый человек, в котором я признал самого настоятеля. — Положи-ка ему паштету да вот этой рыбки! — велел он служке. — А вина не наливай. Пускай заработает.

Служка щедро нагрузил едой серебряную миску.

Пока я ел, настоятель продолжал беседовать с человеком, разделявшим его трапезу. Человек этот даже и сейчас, за столом, был одет в кожаный, обшитый металлическими бляшками доспех, что сразу обличало в нем бывалого воина. А по манерам да и по тому, что сидел он за одним столом с могущественным аббатом, можно догадаться — это не простой вояка, а человек благородный.

— Неправедность и грехопадение — вот источник постигшего нас наказания, — вещал настоятель, не забывая при этом наполнять свое объемистое чрево. — Что мы можем противопоставить этому? Уравновешенность и смирение. Ибо скромность, как учит нас святой Бенедикт, — мать добродетелей. А посему, — сделал он неожиданный вывод, — велик был Каролус Магнус, но мы, грешные, его недостойны. Вот Господь и призвал его к Себе. Его и его семя. А нам оставил жидконогое потомство Хлодвигова внука.

— Однако ж и Хлодвиг был добрым воином, — возразил гость.

— Варвар, — отец Бартоломей махнул рукой, едва не сбросив со стола кубок. — Грешно и сравнивать его с христианским монархом. Эх! Будь Каролус жив, разве ж позволил бы он лангам хозяйничать в Риме?

— Вряд ли.

Гость улыбнулся. У него было обветренное лицо человека, много времени проводящего под открытым небом. Длинные, пшеничного цвета усы спускались до подбородка, прямые волосы коротко подстрижены — значит, не королевского рода. Серые, глубоко посаженные глаза, прямые скулы, крепкий подбородок. Он глянул на меня равнодушно и отвернулся. Нежное мясо куропатки занимало гостя куда больше. Покончив с маленькой птичкой, воин бросил под стол объедки. Я услышал звонкий клац челюстей.

—…Вальбер, прозванный Верным? — переспросил настоятель. — Да, я знаю его. Он останавливался у нас прошлой осенью. Добрый рыцарь и добрый воин Христов, насколько я слышал.

— Ты правильно слышал, — благородный гость приложился к кубку и поставил его наполовину опустевшим. — А еще он — королевский мисси и брат мой по оружию.

— Да, я видел на нем перстень королевского беллаторе, — отозвался отец Бартоломей. — Такой же, как у тебя. Но я не знал его полномочий. С ним были только его собственные вассалы, насколько я понял.

— Да. Король дал ему полномочия, но не людей. Но Вальбер один стоит трех опоясанных рыцарей. Он останавливался здесь только один раз?

— Да, — подтвердил отец Бартоломей. — По дороге в Лилльскую марку. Надо полагать, для возвращения он выбрал другую дорогу.

— Очень длинную дорогу. — Бренные останки еще одного одной куропатки отправились под стол. — Такую длинную, что до сих пор не вернулся в столицу. А ведь он знает, что король ждет своего посланника…

— Вальбер Верный. Попусту таким прозвищем не награждают, — заметил настоятель. — Если он не вернулся, надо думать, с ним приключилась беда. Мавры? Говорят, на землях маркграфа Лилльского они пошаливают?