Конунг

Глава вторая Чудо

Да Арт не испытывал ни малейшей радости от победы. Солейя, верно служившая Луи больше десяти лет, погублена в дурацкой стычке с каким-то придорожным сбродом. Клинок сломан, рукоять лопнула, и теперь ее остается только выбросить. Конечно, хороший кузнец мог бы поправить дело, но прежнего качества у меча уже не будет. Солейя, его Солнышко, — умерла.

Да Арт чувствовал себя так, словно лишился руки. И что еще хуже — сомнение. Меч рыцаря — это не просто оружие. Это его связь с Господом. Не зря ведь все настоящие клятвы приносят на мече. Сломанный меч — это знак. Знак того, что Господь отвернулся от Луи Да Арта. Но как такое может быть? За что?

Кинжалом Луи вскрыл горло чернобородому (живучий, однако!) и разбойнику, которого свалил первым ударом. Остальных добивать не требовалось. Обшарил карманы — нашел несколько старых медных и монет и… шестнадцать новеньких денье чеканки Каролуса — в отдельном кошеле.

Зеус понюхал обезглавленный труп и сердито гавкнул: не любил запаха человеческой крови.

Второй кобель, Быстрый, вертелся вокруг хозяина, норовил лизнуть бок, оцарапанный сапогом чернобородого.

Акль тихо сидел в стороне, пока Да Арт разбирался с убитыми, проверял, как там их кони, смывал с себя пот и грязь. Когда друг подсел к костру, юноша протянул ему деревянную флягу с элем.

Да Арт напился и вернул флягу Аклю.

— Меч погиб, — сказал он. — Беда.

Акль сочувственно кивнул.

Над трупами разбойников, жужжа, роились зеленые мухи.

Единственное, чем Акль мог утешить рыцаря, — сыграть. Но не решался.

Да Арт натянул рубаху, поддоспешник, панцирь, подпоясался, грустно посмотрел на пустые ножны. Конечно, он не остался безоружным. У него были копье, кинжал, франциска. Но пустые ножны… Это как дом, в котором умер хозяин, не оставив наследника.

Акль глядел, как его друг ест рыбу (у него самого начисто пропал аппетит), и думал: неправильно устроен мир. Разве эти люди хотели умереть? У них имелись деньги — значит, было на что купить пищу. Они напали, хотя знали, что могут умереть. Почему? А если бы Да Арт не убил их, то они убили бы Да Арта. И Акля. И он не смотрел бы сейчас на Луи, глотающего белое влажное мясо, а лежал бы на земле, в луже крови, и это над ним гудели бы зеленые мухи.

— Луи, — позвал юноша. — Ты, когда сражаешься, думаешь о смерти?

— Что?

Вопрос застал Да Арта врасплох. Но сообразив, о чем его спрашивает Акль, воин покачал головой.

— Нет. Когда бьешься по-настоящему, думать некогда.

— А раньше думал?

— И раньше. Перед битвой — да, бывали такие мысли. Поначалу. А потом перестал. Столько боев, малыш, — поневоле привыкнешь. Раз уж Господь хранил меня все эти годы, так и нынче не убьют, верно?

— А какая-нибудь шальная стрела?

Да Арт засмеялся.

— Я же не слепой и не глухой. Нет, когда мой час придет — Бог мне подскажет. А не то — вернусь домой, приму у брата Мореальские земли…

Он усмехнулся и снова взялся за рыбу.

Аклю трудно было представить своего друга знатным сеньором, со слугами, герольдами, трубачами, важно выезжающим из замковых ворот. Вроде маркграфа Эберта.

Зато хорошо виделось, как Луи летит на коне навстречу врагу. Акль достал флейту. Этот инструмент почти не годен, чтобы передать топот копыт, звон стали, крики победителя и побежденного, слившиеся в один. Но Акль не спешил, он вчувствовался в то, что встало пред его мысленным взором. Вчувствовался и понял, как должна звучать его флейта. Звук шел изнутри и снаружи одновременно. Акль растворялся в нем, расходился вширь. Но оставался при этом самим собой: юнцом, играющим на флейте. И звук ее был — как дрожащая струна, уходящая в небо. Выше неба…

Да Арт перестал есть. Ему вдруг показалось: юноша уже не сидит, скрестив ноги, на зеленой траве, а парит над ней.

Да Арт вскочил, будто услышал рог сенешаля. Недоеденная рыба рассыпалась по траве. «Враг! Враг! Вперед! Бей!» — кричала флейта. Невозможно было поверить, что все это рождает тоненькая — пальцем перешибешь — палочка.

Да Арт сжал кулаки. Жаркая дрожь прошла по его телу, как бывало лишь перед настоящей битвой.

Щеки Акля пульсировали, выталкивая воздух. Глаза остановились, тело широкими махами раскачивалось из стороны в сторону. Воздух сгустился и толкнул в лицо. Да Арт, не помня себя, с резким криком взмахнул рукой. Как если бы хотел рассечь недруга мечом от ключицы до седла. Его сжатый, с набухшими от напряжения жилами, кулак описал полукруг… и перерубленная рогатка упала в костер вместе с остатками обеда. Звук флейты оборвался.

Акль выдохнул звенящую, зияющую пустоту и закрыл глаза. Оно повторилось. То, что случилось с ним прошлой весной. А потом в начале лета, примерно за месяц до того, как в аббатстве Источника Святого Валентина юноша встретился с Да Артом.

И ни разу Акль не был уверен, что это — настоящее. Не видение, не грёза. Акль даже предполагал, что это память сыграла с ним шутку. А потрясающее ощущение, когда нечто, возникшее перед мысленным взором, вдруг становится реальным, осязаемым, ощущение это — лишь от невероятно обострившихся чувств.

Разве не виделся тому бенедектинскому монаху Архангел Гавриил, когда все остальные видели лишь грозовое облако?

Так же, как тогда, сначала появлялась боль. Острая боль от незавершенности, неправильности бытия. Потом возникала цепочка звуков. Нанизанные на основу жемчужины. Акль выпускал их в мир, и флейта его кричала от боли и наслаждения.

Что происходило потом, Акль не смог бы объяснить словами. Звуки оплетали, обнимали изъян в ткани мира. Акль не отпускал их, удерживал нитью новых звуков, длил, длил музыку…

И прореха исчезала. Затягивалась, как царапина на коже. Без следа. В одно краткое мгновение.

Акль уронил флейту, откинулся назад. Ничего, кроме счастья и пустоты.

Вечность спустя, когда он открыл глаза, то не сразу осознал, что они видят. А когда осознал, понял, что совершил чудо.