Страница 109 из 122
Я не успел удивиться, куда делась твоя одежда, потому что уже потерял всякую способность удивляться чему-нибудь, кроме факта твоего существования здесь, сейчас, в моих объятьях.
Некоторое время я путался в одежде, своей и твоей, ты пришла на помощь, мы кое-как избавились от наиболее мешающих предметов (губы наши при этом не размыкались ни на миг), и соединились мы прямо в кресле, наспех… И не очень удачно, потому что я едва успел ощутить себя внутри — и всё.
То есть это я подумал, что всё, но оказалось — нет, и мы продолжали двигаться — живот к животу, единое целое. Задранный свитер неудобным валиком собрался у тебя под грудью, но — плевать. Ничто не могло стать препятствием между нами, ничто! Просторное кресто оказалось невероятно удобным, а твое тело изогнулось на нем именно так, как нужно, а я… А я впервые увидел
Всё оборвалось внезапно и бурно. Но, кажется, на этот раз — как надо.
— Тебе хорошо? — шепнул я, зарывшись носом в твои волосы и найдя пахнущее духами ушко.
— Очень, — хрипло проговорила ты. — А тебе?
— Дивно… — шепнул я.
Во мне, внутри и вокруг меня вращались, пересекаясь и соединясь, тускнея с каждой секундой, удивительные световые поверхности… Зримые, осязаемые… Будто я наглотался какого-то наркотика. Цветное счастье…
— Цветное счастье… — прошептал я.
— Что?
— Цветное счастье, — повторил я громче.
Ты засмеялась и потребовала:
— Отвернись!
…Такой смешной! Лев. Какой там лев… Терьер. Добродушный, честный пес, с квадратной бородатой мордой. Закомплексованный, уязвимый… Настоящий ученый, одним словом. Господи, спасибо Тебе еще и за это! Я-то думала: будет что-то вроде искусственного осеменения, а он оказался очень даже неплох. Даже больше, чем неплох… Нет, хватит! Ирка, не смей! Хороший секс — это еще не повод для близких отношений. Лев сделает свое дело — лев может уходить. Свободен. Вспомни, кто он и кто ты. Вы — из разных миров! Из разных вселенных!
— Отвернись! — потребовала я.
И он покорно отвернулся. Хотя только что глазел, как богомолка — на мироточащую икону.
Если Ты, Господи, не обманул меня, я пойду в самую большую церковь в этом отсыревшем городе и поставлю десять, нет, сто самых больших свечей Тебе, Господи! Только пусть получится! Не обмани меня! Пожалуйста!
Хорошо, что он отвернулся и не видит, как я плачу…
— Шампанское пить будем?
Тебя зовут Валентина. Валентина Кузнецова.
Имя «Валентина» тебе не подходит. Так мне кажется. Я бы назвал тебя иначе. Анной. Или Еленой. А еще лучше — Ириной.
— Шампанское? Зачем? — Я сам был — как шампанское. Радость во мне кипела и переливалась через край…
Однако некий крохотный участок мозга сохранил способность мыслить. И он кричал, требовал, чтобы я записал то, что сейчас угасало и тускнело. Я-человек, я-мужчина игнорировал этот вопль меня-ученого… Но он — был. И он всё испортил. Вероятно, ты почувствовала, что мои обьятия уже не такие жадные, вывернулась из моих рук, бросила:
— Я в ванную! — и, не одеваясь, в тапочках и моем свитере, который был тебе почти по колено, выскользнула из комнаты.
— Налево и до упора! — крикнул я тебе вслед. И, обрадованный (вот дурак!), схватился за ручку…
Хренушки!
Едва я попытался перевести увиденное в символы, всё вмиг пропало. Я аж зубами заскрипел от обиды. Вспомнить… Воссоздать… Впустую! От дивного многомерного танца света остались только неформулируемые ощущения.
Ветхая старушка с пустым ведром, ковыляющая навстречу по коридору, оказалась для меня полнейшей неожиданностью. О! Так это еще и коммуналка.
— Добрый вечер, — уронила я по всегдашней европейской привычке здороваться со всеми, оказавшимися с тобой под одной крышей.
Старушка ответила не сразу. Остановилась, оглядела меня внимательно. Классическая питерская старушенция. Одежка в серо-коричневых тонах, сморщенное личико, поджатые губки…
И вдруг — улыбка, сразу превратившая тусклую старушонку в добрую бабушку.
— Добрый, деточка! Добрый, добрый… — и посторонилась, ловко втиснувшись между столетним шкафом и подвешенным на стену цинковым корытом.
А вот и ванная… Ванная⁈ О Господи!
Когда ты вернулась, я еще чиркал ручкой… Скорее, по инерции.
— Лев! — воскликнула ты. — Ты творишь!
Я фыркнул. Творишь! Если бы…
— Ты знаешь все эти значочки! — с восхищением проговорила ты, втискиваясь в кресло рядом со мной и наливая себе теплое шампанское. — Какой ты умный!
Я покосился в твою сторону, снова фыркнул… И мы оба захохотали, обливаясь шампанским.
Нет, ну сами подумайте: сидит тридцатилетний мужик. Без штанов. После лучшего в своей жизни… Блин! Нет, после несравненного, потрясающего секса с женщиной, о которой даже мечтать ему бы не пришло в его ученую голову… И пытается сформулировать дифференциальный оператор, который отразил бы кусок его глюка.
Это уже за гранью ботанического идиотизма.
— Ты был такой красивый, когда писал свои формулы! — заявила ты, допивая шампанское. — Можно я тебя причешу?
— А смысл? — поинтересовался я и попытался поднять ее и перенести на диван, споткнулся и рухнул вместе с ней. Хорошо хоть, на диван, а не на пол.
— Нет! — Ты уперлась кулачками мне в грудь. — Хватит! Отпусти меня! Постели на сегодня хватит! Сейчас мы пойдем гулять. Гулять и разговаривать.
— А мне кажется, — игриво произнес я, изображая мачо, — что ты совсем не против повторить. И какая постель? Не было постели! Только кресло!
— Довольно, Лев! — строго, даже холодно произнесла ты. — Отпусти меня.
И я ее отпустил. Потому что она вдруг перестала быть моей, а вновь превратилась в фарфорово-безупречную леди, какой я увидел ее тогда, на пароме.
…Ужас. Гвоздики. Словно я не женщина, а первомайская демонстрация.