Роман о Лондоне

При этих словах Ордынский прямо-таки просиял от восторга. Репнин, мол, должен признать, что корсиканец был не только умелым полководцем, но и обладал огромным сердцем. Наполеон сам похоронил Дезэ. Это точно, похоронил мертвого, — отвечал Репнин. Впрочем, единственного среди всех своих генералов. Вообще-то корсиканец любил только членов собственной семьи. А пан Тадеуш мог бы вспомнить еще одного великого воина, наполеоновского маршала по имени Ожеро.

У этого человека, как и у Дезэ, тоже был длинный нос, очень длинный нос, и почерк он имел отменный. Будто родился в Испании. Был он сыном лакея и торговки, а стал маршалом. Он служил обычным карабинером в Неаполе, когда во Франции вспыхнула революция. Вступил в армию. Через три года стал генералом.

Вам, пан Тадеуш, надо бы несколько раз перечитать, что написал о нем Наполеон на острове Святой Елены. Ожеро, говорит Наполеон, часто выглядел усталым и испуганным, даже когда одерживал победу. После сражения он всякий раз говорил, что с него достаточно. Глядя на Ожеро и слушая его, можно было подумать, что он просто бахвалится, но это было совсем, совсем не так. Ожеро был пресыщен и славой и богатством, хотя, впрочем, ни от того, ни от другого не отказывался. Он был лишен хороших манер, так как в детстве не получил ни образования, ни воспитания. Не отличался и особым остроумием, но среди своих солдат завел порядок и дисциплину, и они его очень любили. Прекрасно дислоцировал свои части, правильно размещал резерв и сражениями руководил отлично. Но его хватало на один день. После победы, как и после поражения, он всегда в тот же вечер впадал в тоску или вследствие своей натуры (такой уж был человек), или потому, что не обладал умением предвидеть и проницательностью.

Ожеро?

Каждый раз, стоило о нем завести разговор, вы, пан Тадеуш, говорили, что Наполеон его мастерски описывал. А я между тем полагаю, что описал он Ожеро как-то очень странно и очень хитро. И могу объяснить, что я имею в виду. Дело в самом маршале, сыне лакея и торговки. Посмотрите на портрет старого Ожеро в музее Карнавалет, в Париже. Странный портрет.

На нем изображен старый маршал в домашнем халате. Лысый. На столе перед ним лежит толстая книга и карты. Но указательный палец левой руки старика указывает на картину, висящую на стене. Она изображает молодого генерала Ожеро на каком-то мосту. Он идет во главе своих солдат, перешагивая через трупы, с саблей в правой руке и со знаменем в левой. Вы думаете, это нарисован Наполеон на мосту у Лоди в Италии? Нет. Это генерал Ожеро на мосту у Лоди! Ну, так кто же лжет?

Лжет, пан Тадеуш, история, миф и Наполеон. Мертвые молчат. Мало осталось в живых тех, которые хорошо знали, кто через трупы ринулся вперед по мосту у Лоди с саблей в руке и под знаменем. История признала, что и здесь Наполеон вначале был разбит. Но выстоял — утверждает аллегория — Ожеро. И только тогда N взял знамя в свои руки? Чепуха! Тот, кто действительно перешел через мост, жил достаточно долго, чтобы сказать правду, и она стала известна, но пока еще только в музее Карнавалет.

И все же то, что об этом старике написал Наполеон на острове Святой Елены, следует несколько раз перечитать. Как там странно обо всем написано. Очень красноречиво, но неточно и гадко. Ложь поползла со Святой Елены. Вы спросите, какое отношение имеет это ко мне? Эти висящие у вас портреты? Я даже представить себе не мог, что когда-нибудь мне доведется жить в доме, в Лондоне, где со стены постоянно будут наблюдать за мной три Наполеона — и пока я раздеваюсь, и завтракаю, и читаю о Нее, команда которого, отданная им в момент расстрела, является единственным утешением для любого солдата.

STYX

Главной чертой Наполеона Ордынский считал стремление к личной славе, а французы обожали в нем прежде всего огромную воинскую славу Франции. Стоило ему отправиться в поход на Россию немного пораньше, весной, например, пала бы, может быть, не только Москва, но и царский двор. Но пришла зима. Наполеон ошибся в своих расчетах.

Выслушав такое, Репнин громко рассмеялся.

И еще несколько раз повторил: но это же смешно. Уж в чем, в чем, а в своем отличном знании математики да еще античной истории, Плутарха и Корнеля корсиканец не сомневался. Он верил числам, как, к сожалению, верит им все человечество. Верил в игру чисел. Революцию и происходившие во Франции метаморфозы этот толстобрюхий корсиканец представлял себе по-детски. Его кодекс — простая игра чисел. Как? Да очень просто! Пять и десять. Коммуны должны составить десятую часть населения. Департаменты — пятьсоттысячную. Избирателей должно быть пятьдесят тысяч, следовательно, снова десятая часть. Даже и численность Сената он представляет себе как восемь, помноженное на десять. А численность Трибунала — десять раз по десять: сто. Законодательный орган — тридцать, взятое десять раз: триста. Разве подобные ухищрения мозга — не комичны? Франция и французы, превращенные в числовые игрушки? И Лобачевский бы усомнился в его здравом рассудке.

Я помню, пан Тадеуш, как вы при этом рассмеялись. И стали называть одну за другой одержанные Наполеоном победы. Да, да, победы его молодости, которая прекрасна в любом человеке. Он читал Плутарха. Разгромил Италию, чтобы очаровать Жозефину, шлюху.

Вы скажете, пан Тадеуш, мораль человека меняется? Мораль меняется вместе с человеком? Когда он стал императором, Жозефина, это можно признать, сохраняла ему верность.

Но, пан Тадеуш, речь идет о его, а не о ее морали. В своих интересах этот великий человек использует не только женщин, но даже захваченные неприятельские знамена, парижские интриги. Средний класс, средний класс, да еще корсиканский.

Хорошо, но все же вы должны отдать должное его мечте об Александре. Об Империи! О Карле Великом! О Египте — где с высоты пирамид взирали на Наполеона три тысячелетия.

Да, да, три тысячи лет взирали на него с пирамид, и в ту минуту, когда он бросил на произвол судьбы своих солдат. И это не в первый и не в последний раз. Хотя, конечно, надо признать, что ему, как и всем выскочкам и зазнайкам, сопутствовала удача. На него в Египте не было предпринято ни одного покушения, ни разу. Для этого вместо себя он оставил там Клебера, которого убил какой-то египетский фанатик.

И все-таки Наполеон — великий европеец, — со вздохом добавлял Ордынский. — Законодатель. Code Napoléon. И он дважды хотел породниться с русским двором.

И дважды не получил в жены ни одну из великих княжон. Сватовства — самая большая комедия и ужасное невезенье в его жизни. Он и тут ошибался в своих расчетах.

Разволновавшийся при упоминании наполеоновских неудач, Ордынский тогда смиренно спрашивал Репнина: а признаете ли вы за ним хоть Аустерлиц?

Нет, упрямо отвечал Репнин. Нет и нет. Он признает только его шинель, которую тот носил в сражениях. Театр. Должен был хотя бы не расставаться со своей шинелью, хоть с ней. Однако, когда он бежал из России, как, впрочем, и из Парижа, он трусливо переряжался в лакея. Главное для него было поселиться в Тюильри, и это ему удалось. Даже террористы не смогли его оттуда выкурить, подкараулив с целой бочкой пороха, когда он ехал в Оперу.

Сплошные преувеличения в русском стиле! Неужели вы ничегошеньки не признаете за этим идолом солдат?

Напротив, пан Тадеуш, я признаю, что корсиканец был прав, когда на вершине своей славы сказал, что всегда стремился к миру, а вступал из одной войны в другую. Это справедливо для всех народов и для всех империй. Он говорит, что вечно, вечно какой-то случай, какое-то стечение обстоятельств толкало его на войну и спасало в жизни. И вот именно это превращает в бессмысленность и самого этого якобы великого человека, и одержанные им победы, всю его жизнь и завершающую ее трагедию.

А Ватерлоо? Вспомните хоть о том, что он сам искал смерти.

Нет, нет, с жаром писал далее Репнин. Не смерти он жаждал. Он жаждал Тюильри. Он сбежал, увидев, что сражение проиграно. Без шапки и, что особенно позорно, повторяю, оставив врагам свою саблю. Только чтобы спасти свою жизнь. А зачем ему жизнь? Чтобы предаваться любовным наслаждениям. Даже на острове Святой Елены. В этом состоял главный смысл его жизни до самой смерти. Нет, мы, русские, не ценим его.