Сыновья

— У тебя есть брат, Карл? В первый раз слышу!

Он взглянул на своего приятеля. И в ту же минуту сообразил, что сейчас откроется семейная тайна и, вероятно, произойдет примирение.

Хинрих, по-видимому, боялся скандала — он вскочил и преувеличенно громко воскликнул:

— Замечательно! Вот это сюрприз!

Скромно, но с внушительным видом, в мундире и при шпаге, важно неся массивную лысую голову, в комнату вошел таможенный инспектор Матиас Брентен. Он взглянул в глаза брату весьма серьезно и среди общего напряженного молчания спросил замогильным голосом:

— Разрешается войти?

— Я никого еще из моего дома не выгонял.

Это был не слишком любезный ответ и отнюдь не приглашение, но гости захлопали в ладоши — пример подал Хинрих, — а Матиас Брентен подошел к столу и протянул брату руку:

— Так давай же мириться, Карл! Будь я в тот раз дома, наше примирение состоялось бы раньше.

— Здравствуй, Матиас. Добро пожаловать!

— Я с Минной! — И Матиас сделал жест в сторону жены, которая стояла в дверях рядом с Фридой.

— Добро пожаловать, Минна! Здравствуй!

— Господа, я должен извиниться, что пришел в мундире. Но я прямо со службы.

Матиас Брентен поздоровался с Хинрихом и Мими, Густавом и Софи, Алисой и Арнольдом. С остальными он не был знаком. Он попросил брата представить его гостям.

Пауль Папке с величайшим благоволением рассматривал этого неизвестно откуда свалившегося брата. Какие манеры! Безусловно, светский человек; высокопочтенная у Карла родня. Тем более странно, что сам он так и остался невежа невежей. Впрочем, очень кстати, что хотя бы один из них может козырнуть своей левизной. Сегодня она в цене.

Матиас Брентен стоял, слегка склонив голову и благосклонно улыбаясь. По внешности и манере держать себя он и в самом деле походил на Бисмарка. Те же кустистые брови. Те же взъерошенные усы. Тот же лысый череп. Карл представил ему гостей:

— Инспектор гамбургского Городского театра, мой старый друг! Владелец транспортной конторы Вильгельм Штамер, мой лучший приятель по Нейстрелицу.

Инспектор… Владелец транспортной конторы!.. Для Матиаса Брентена это была приятная неожиданность: он опасался, что попадет в логово «красных», что ему придется пожимать руку каким-нибудь горлодерам, каким-нибудь бесшабашным хулиганам… Инспектор Городского театра… К тому же — безупречной внешности. А Штамер хотя по виду и грубоват, но все же как-никак предприниматель… Нет, Матиас Брентен и впрямь приятно был удивлен. Именно поэтому он чувствовал себя обязанным предпослать своему первому бокалу несколько пояснительных слов. Он поднялся и, держа бокал на уровне груди, обвел взглядом гостей:

— Милостивые государыни и государи! Разрешите мне обратиться к вам и, прежде всего, к брату моему Карлу с открытой душой, так сказать, с исповедью. После многих лет мы здесь встречаемся впервые, причем — в его доме. Подчеркиваю — в его доме: ибо хотя Карл и младший, но он во многих отношениях оказался человеком более зрелым и умудренным опытом и, прежде всего, — более дальновидным. Поэтому…

— Браво! Браво! — воскликнул Папке, и все захлопали в ладоши вслед за ним.

— …Поэтому я, хотя и старший, счел своим долгом сделать первый шаг к примирению. Я никогда не был социал-демократом, я истинный немец, чиновник, для которого служба — содержание жизни и который — извините за откровенность — не был причастен к политической шумихе и не очень высоко ее ценил. До сих пор социал-демократ был для меня чем-то средним между лодырем и преступником. Теперь я знаю — мы ведь ежедневно в этом убеждаемся, — что среди социал-демократов есть почтенные, порядочные и приятные люди. Подонки, которые прежде шли к ним в партию, теперь, к счастью, отхлынули к спартаковцам. Да, господа, как бывший верноподданный кайзера и кайзеровский чиновник, как убежденный консерватор, я открыто и честно признаю, что с величайшим уважением отношусь к умеренным благоразумным социал-демократам! Я с восхищением слежу за тем, как мужественно они борются с неразумием масс. Для меня это полная неожиданность! Поэтому мне не трудно в знак примирения протянуть руку моему брату Карлу — социал-демократу…

— Великолепно сказано, господин инспектор! — восторженно воскликнул Папке.

— Честные, мужественные слова! — подтвердил Хинрих. — Если бы все могли подняться до такой высоты взглядов!

— Дядя Матиас! Какой же ты оратор! — крикнула Алиса через стол. — Ты нас просто обворожил!

Карл Брентен встал молча, с задумчивым видом, и постучал о свой бокал.

— Тш!.. Тише!.. Карл будет говорить!

— Благодарю за любезные слова. Не сомневаюсь в их искренности, но кое-что не могу оставить без ответа. Мы, независимые социал-демократы…

— Карл, прошу тебя, заклинаю, забудь на час политику. — Папке с умоляющим видом воздел обе руки.

— Правильно! — подхватили дамы. — От нее только ссора да свара!

«Твердолобые идиоты! — Карл побагровел. — Политическую брехню моего братца вы готовы слушать, развесив уши, а мне, которого вы превозносите до небес за ум и проницательность, нельзя и слова вымолвить о политике!»

«Но, — размышлял он, — в политике это дети». Если он возмутится, они сочтут это за слабость. Поэтому он только улыбнулся с видом превосходства и даже слегка презрительно:

— Все же, я должен сказать во избежание недоразумений: к старым социал-демократам я себя не причисляю. Нет! Правда, я не…

— Карл, — перебил его еще раз Папке, закатывая глаза. — Ну, я прошу, я молю, я заклинаю тебя, от всего сердца прошу… Пойми же, что твои слова неуместны в таком обществе. Пойми же!

— Да, это верно!.. Право же, Карл!..

— Но, черт возьми, ведь должен же я вам сказать, к кому примыкаю, иначе вы вобьете себе в голову что-нибудь… совершенно несообразное. Не считайте меня социал-демократом старого пошиба. Я принадлежу к независимой социал-демократии, которая была против войны и против политики классового мира. И если…

— Да здравствует… Да здравствует независимая социал-демократия!

Это крикнул вконец захмелевший Арнольд Штримель. Он поднялся, но бокал выпал у него из рук и разлетелся вдребезги.

Раздался взрыв неудержимого хохота. Трудно было сказать, над чем так потешались гости — над возгласом ли Арнольда или над его неловкостью. Так или иначе, все встали, подняли бокалы и чокнулись.

В том числе и Карл Брентен. Ведь пили за его партию!

VI

Наступил уже рассвет второго дня нового года, когда веселая компания стала наконец расходиться. Арнольд Штримель так накачался, что Алисе и Штамеру пришлось взять его на буксир. Трезвее других были Пауль Папке и Матиас Брентен.

В передней Папке отвел Карла в сторону и зашептал ему на ухо:

— Карл, у меня к тебе срочное дело. Хорошо бы нам повидаться, да поскорее. Хотя бы завтра. Дело политического свойства.

— Политического? — Карл насторожился.

— Да, да, и очень важное. В двух словах… Гм! Понимаешь, директор правления у нас махровый реакционер. Этакий ядовитый гад — ты и не представляешь себе! Недавно он сказал…

— Из-звини, что за д-директор правления?

— Конечно, у нас, в Городском театре! Гнусный демагог!

— И что же?

— И что же? — передразнил Папке. — Надо его выкурить. Пусть катится на все четыре стороны! Теперь такому в театре не место! И я думаю… Ну, если бы ты засвидетельствовал, что я старый, еще довоенный социал-демократ — ну, и так далее, — тогда мы могли бы спихнуть этого реакционера и…

— И тебя на его место?

— Может быть! А почему бы и нет? Лучше посадить надежного человека, чем держать такого субъекта… Такого ура-патриота!

Брентен вдруг почувствовал, что его поташнивает, но он сказал:

— По мне, пусть так.

— Отлично! Значит, решено? Я забегу завтра… Покойной ночи, милая, очаровательная фрау Брентен! Божественный был вечер!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ