Сыновья

— Как интересно!

— А эти оперы можно достать? — спросила Алиса. — Тексты и ноты?

— Конечно, — ответил Папке. — Но они устарели. Тексты некоторых песен очень оригинальны. Например, из оперы «Адам и Ева».

— Вы их читали?

— Читал? — Папке откинул голову. — Я большую часть из них знаю наизусть.

— А-а! Поразительно!

— Вот вам забавный пример.

Пауль Папке стал в позу, погладил свою остроконечную бородку, закрыл глаза и сосредоточенно наморщил лоб. Вдруг он широко открыл глаза, поднял руку, призывая к вниманию, и пропел квакающим голосом игривый куплет:

Сравнив девицу и орган,

Любой, кому рассудок дан,

В их сходстве убедится:

Обоих — в этом фокус весь! —

Потрогать нужно там и здесь,

Чтоб музыки добиться[4].

— Ой, не могу, — взвизгнула Алиса. — Господин Папке! — И она, хихикая, побежала к тете Фриде, на кухню.

— Довольно-таки круто посолено, надо сказать, — заметил, ухмыляясь, Хинрих.

Густав Штюрк невозмутимо подтвердил:

— Что верно, то верно.

— Особой сентиментальностью или чопорностью люди в те времена не отличались, — ухмыляясь, сказал Папке. — Я полагаю, это всем известно.

В гостиной появилась Фрида.

— Что я слышу, — сказала она. — Вьь уже тут вольничаете! Ну-ну, господа мужчины! — Она лукаво погрозила им пальцем. — Мы вас, конечно, знаем. Но ведь вы в обществе дам. Помните об этом, прошу вас. А теперь — к столу.

— Дорогая фрау Брентен, вы опять произнесли прекраснейшую речь. И какая концовка! Куда легче было бы слушать пространные скучные речи, если бы знать, что в конце последует такое приглашение.

Похвалы сыпались на Фриду со всех сторон. Ну и жаркое! А красная капуста! А хрустящий жареный картофель! А вино, которое разливал Карл! Папке, смакуя, тянул вино маленькими глотками, он точно раскусывал и разжевывал его и забавлял всех этой процедурой. Про себя он думал: «И откуда у него такое дорогое вино? А впрочем, кто царствует — тот и барствует!» Вслух он восклицал:

— Превосходно! Изумительно! И какое выдержанное! А букет, господа, какой букет!

Налито по третьему бокалу, свиное жаркое уже уничтожено, а Карл все еще не произнес ни одного тоста.

«Плебеем он был и плебеем остался», — подумал Папке. Он встал, высоко поднял рюмку и начал:

— Дорогие друзья! Не буду распространяться о том, что означает для нас этот вечер. Это один из счастливейших вечеров в нашей жизни. Война кончилась, и мы уцелели. Но главное, вернулся дорогой наш Карл, человек могучей воли и стойкости, непоколебимый и верный во все времена, наша путеводная звезда в минувшие черные годы, а в наши дни — пример и образец для всех. Среди немцев много честных, справедливых людей, но наш Карл не только честный, справедливый, выдающийся человек, он…

— Карл Великий! — крикнул Арнольд, уже здорово заложивший за галстук. — Да здравствует дядя Карл!

Бокалы с вином заплясали в руках — так все смеялись. Не одна драгоценная капля пролилась на скатерть и на пол.

— Карл Великий! Замечательно!

Брентен тоже хохотал до упаду.

— За здоровье Карла Великого! Ура! Ура! Ура! — Папке, не растерявшись, закончил речь этим остроумным возгласом.

Звенели стаканы. С мокрых от вина губ слетали громкие возгласы и слова грубой лести.

IV

Затем стали строить планы. Фантастические планы. Чем больше пили, тем смелее становились планы. То, что сначала было шуткой, в пьяном угаре вырастало в нечто реальное… И в центре всегда оказывался Карл Брентен, Карл Великий. Крылатое словцо привилось.

Хинрих видел в нем будущего сенатора города Гамбурга[5], разумеется — сенатора по жилищным вопросам. Кому по плечу такая задача, если не Карлу — человеку справедливому и разумному? Он, разумеется, энергично боролся бы против идиотских проектов национализации.

— Разве можно подавлять частную инициативу? Нет! Разве можно посягать на интересы землевладельцев и домовладельцев или хотя бы ограничивать их самоотверженную, бескорыстную деятельность? Нет! Это было бы началом конца нашей прославленной жилищной культуры. Карл должен стать сенатором по жилищным вопросам. Он прямо-таки создан для этого.

Владелец транспортной конторы Штамер, подняв свой бокал, потянулся чокаться с Хинрихом Вильмерсом.

— Вы выразили мою сокровенную мысль, глубокоуважаемый, но я должен сказать… Нет, выпьем сначала за ваши пожелания. За ваше здоровье, господа!

— За ваше, господин Штамер! За твое, Карл!

— А теперь — слово за мной… Прошу вашего любезнейшего внимания, господа! Сенатор — это ерунда! Я знаю моего друга Карла! Знавал его в хорошие и плохие, легкие и тяжелые дни. Кто так, как мы… Ах, этого словами не выскажешь! Но я знаю его и должен заявить, что у него есть данные для большего. Он может стать бургомистром. Да, да, для этого у него все данные. Он энергичен, умеет быть твердым, как сталь. Он умен и знает, чего хочет. Он пользуется всеобщим уважением. Ведь рабочим известно, что он свой, вышел из их среды. А это для Карла огромное преимущество…

— Браво!.. Браво!.. Правильно! Превосходного друга ты нашел в армии, Карл! Подписываемся под его словами!

Вальтера до этого в столовой не было — он помогал матери накрывать стол в соседней комнате, где Фрида собиралась подать кофе с тортом, и вошел как раз в ту минуту, когда Штамер произносил свой тост. Широко раскрытыми от удивления глазами он смотрел на отца.

Ответь Карл на эти пьяные излияния улыбкой насмешливого превосходства, всего только улыбкой, сын, может быть, и удовлетворился бы этим. Еще лучше, если бы отец оборвал этого болвана, бросил ему несколько иронических замечаний, какие-нибудь два-три слова, и он заткнулся бы. Но Карл Брентен сидел и только молча кивал, слушая эту несусветную чушь. Он чокался с тем, кто пил за неприкосновенную инициативу предпринимателей и за немецкую жилищную культуру, за домовладение и землевладение. Нет, Вальтер не станет слушать этакую мерзость — сыт по горло! Он выскочил из столовой, накинул на себя непромокаемый плащ и крикнул в кухню:

— Мама, я ухожу! Так и знай!

— Что-о? Уходишь? Куда это?

— Да, ухожу. Там несут такую околесицу, что сил нет слушать. Низкая, брехливая, реакционная шайка! Уйду лучше!

— Ты с ума спятил! — Мама Фрида в испуге метнулась к дверям. — Что с тобой? — она обняла его за плечи. — Пусть себе болтают, сколько угодно. Ведь всему этому грош цена… Они же пьяны вдрызг. А ты, глупыш, принимаешь это близко к сердцу!

— Ты не хочешь меня понять, мама. Это совсем не глупости. Они говорят с пьяных глаз, верно! Но противно слушать их сладкие речи, когда знаешь, что они с радостью свернули бы нам шею.

— Ну, это уж ты через край хватил!

— Пусти меня. Тошно мне от всего этого!

— Ну что же, ступай, если так! — Мама Фрида вдруг приняла сдержанно-холодный вид. — Но что я скажу отцу, если он спросит, где ты?

— Правду!

V

Никто не спросил, где Вальтер. Его отсутствия не заметили: на этом первом семейном новогоднем празднике произошла еще одна сенсация.

Кофе был подан, и Папке с благоговейной осторожностью, с жестами верховного жреца, совершающего обряд, разрезал торт с кремом, когда раздался звонок.

На него никто не обратил внимания. Но вскоре из передней донесся таинственно приглушенный говор, шушуканье. Хинрих взглянул на жену, та молча кивнула ему. Оба, улыбаясь, смотрели на ничего не подозревающего Карла.

Вдруг Фрида просунула голову в приоткрытую дверь и сказала:

— Карл, к нам еще гости! Твой брат с женой!

Это было доложено без особой радости, скорее как нечто весьма обыденное. Лицо Карла Брентена в первую минуту исказила гримаса удивления, пожалуй, даже злобы. У Папке вырвалось: