Внуки

— Ты сидел с ним вместе?

— О да! Почти два года мы были рядом, камера с камерой.

— Эрнст знал, что сегодняшний день, до которого мы дожили, придет, — сказал Вальтер. — Он боролся за его приход, во имя его прихода он страдал и умер. Как ни огромны жертвы, принесенные ради наступления сегодняшнего дня, — это замечательный, великий день.

— Правда! Правда! — сказал убеленный сединами незнакомец. — Жаль, что нельзя сбросить с себя несколько десятков лет. По крайней мере, вернуть годы, которые фашизм украл у нас.

Начало заседания затягивалось, и они вышли на площадь перед театром. Хорош был светлый, мягкий весенний день. Лучшего дня для окончания тридцатилетней междоусобной распри немецких рабочих, чем это пасхальное воскресенье, нельзя было выбрать. Пасха. Воскресение. Да, это было поистине воскресением немецкого рабочего класса после долгой, жестокой и кровавой ночи фашизма. Это был праздник радости и торжества после черных дней поражений, мук и жертв.

Рядом с этим седым человеком Вальтер, хотя и ему уже далеко перевалило за сорок, казался молодым. Вокруг них толпились и седовласые ветераны рабочего движения, и много товарищей средних лет, и совсем молодые, вступившие в движение лишь в этом или в прошлом году.

— Как твоя фамилия, товарищ? — спросил Вальтер своего нового знакомого.

— Бурхард, Ганс Бурхард. — Он кивком показал на группу стариков: сплошь седые головы. Один из них казался совсем дряхлым — он опирался на палку. Но у всех были молодые, блестящие глаза и бодрая, живая речь. Они встречали друг друга громкими приветствиями. Вот два старика обнялись, радостно смеясь, а потом вытерли набежавшие слезы.

— Тридцать лет они боролись друг с другом, — сказал Ганс Бурхард, и в глазах у него тоже заблестели слезы. — Врозь шли они, падая и поднимаясь, от поражения к поражению. Томились в концлагерях, в тюрьмах, теряли лучших своих соратников. Наконец-то… Наконец они… мы объединяемся. Наше единство, единство рабочих — это победа! Отныне мы не будем знать поражений, отныне нас ждут только победы.

«Ах, если бы Эрнст Тимм дожил до этого дня, — думал Вальтер. — И отец. И Макс Допплер. И многие, многие друзья, товарищи по оружию, отдавшие жизнь за то, чтобы наступил сегодняшний день».

К нему подошел Эвальд Хопперт и отвел в сторону. Вальтер знал, что в годы изгнания коммунист Хопперт жил на юге Франции, а когда немцы оккупировали Францию, ушел в маки́. Теперь он заведовал отделом кадров ЦК партии.

— Ты назначен главным редактором газеты, — сказал он Вальтеру. — С тобой на равных началах будет работать еще один товарищ, социал-демократ. Зовут его Вильгельм Кришоцкий. Здоровьем, правда, слаб: восемь лет отсидел в концлагере.

— Хорошо. В таком случае надо немедленно начать. Но нужно еще много людей.

— Заместителем у тебя будет очень дельный товарищ, он не то был врачом, не то хотел им стать. Говорят — первоклассный журналист. И кроме того, в твоем распоряжении будет целый штат сотрудников.

Раздался звонок, возвещавший о начале заседания. Вальтер поискал глазами Бурхарда и поспешил к нему.

Каким торжественным и праздничным был этот красиво убранный зал, где в братском содружестве сидели рядом делегаты обеих рабочих партий, слушая могучую и вдохновенную музыку Бетховена. Какое ликование поднялось среди присутствующих, когда на сцену с левой стороны вышел среброголовый Вильгельм Пик, а с правой — Отто Гротеволь, и оба, сойдясь на середине, протянули друг другу руки и слили их в братском рукопожатии. Над ними, в рамке красных знамен, висели портреты Августа Бебеля и Эрнста Тельмана. В одном из ярусов кто-то запел:

Смело, товарищи, в ногу…

То тут, то там вступали голоса:

В царство свободы дорогу…

И вот уж весь зал, сотни голосов, коммунисты и социал-демократы, мужчины и женщины, старики и молодежь, подхватив, запели:

И водрузим над землею

Красное знамя труда…

В перерыве к Вальтеру подошел товарищ, поздоровался с ним и представился:

— Загер, Фриц Загер. Товарищ Хопперт сказал мне, что я буду работать с тобой вместе.

— Ах, это ты, значит? Тогда позволь еще раз пожать тебе руку. Теперь, когда мы объединились, работа пойдет вдвое веселей.

— Я сидел в Бухенвальде. Пять лет. Уже там мы, социал-демократы и коммунисты, научились действовать единым фронтом.

Вальтеру понравился его новый коллега; Загер был лет на десять моложе его и производил впечатление спокойного, вдумчивого человека.

— Ты был членом социал-демократической партии?

— Я был в Союзе социалистической молодежи.

— Нам придется очень много работать, товарищ Загер, — сказал Вальтер.

— Чудесно! Сколько лет мы этого ждали!

— А когда начнем?

— Тебе решать.

— Во вторник утром, согласен? Вечером я иду смотреть «Натана»[32].

V

Во вторник, приехав к обеду домой, Вальтер застал у подъезда и в маленьком палисаднике несколько рабочих в синих комбинезонах; растянувшись на траве, рабочие грелись на солнышке.

— Загораете? — крикнул им Вальтер.

— Загораем. Денег это не стоит, — ответил кто-то из них.

Не действовал водопровод. Айна, которая тоже только что вернулась, была в большом огорчении; она не успела заблаговременно запастись водой.

Вальтер сел к письменному столу и принялся за составление отчета об Объединительном съезде.

Проработав добрых два часа и написав значительную часть отчета, он случайно выглянул в окно. Рабочие по-прежнему лежали на траве в палисаднике, греясь на солнышке. Что ж это такое? В доме нет воды. А это, несомненно, водопроводчики. Неужели у них все еще обеденный перерыв? Он взглянул на часы. Без нескольких минут четыре. Кто дал им право, не считаясь с нуждами жильцов, как вздумается, растягивать обеденный перерыв?

Вальтер прервал работу и сошел вниз. Один из рабочих, загородившись от солнца ладонями и моргая, взглянул в его сторону.

— Здравствуйте, друзья!

— Здрасть…

— Скажите, пожалуйста, у вас что, не кончился обед или вы уже пошабашили?

— Вас это интересует? — спросил тот же рабочий, повернувшись к нему.

— Чрезвычайно!

— А касается ли это вас?

— Даже очень!

— А почему бы?

— На это очень просто ответить. Я живу в этом доме. Как вам известно, водопровод не в порядке. Я очень заинтересован в том, чтобы он работал. Теперь вам понятно, почему?

Двое молодых рабочих, по-видимому ученики, все время хихикали. Высокий, несколько грузный рабочий сел, склонил голову набок, снизу вверх взглянул на Вальтера и сказал:

— Я вам все объясню. Ответьте, пожалуйста, мне на вопрос: что произойдет с автомобилем, если кончится горючее? Поедет он дальше или станет? Он станет, верно ведь? Или так еще: что случится с лошадью, если ее заставят тянуть тяжелый воз, а жрать не дадут? Она брякнется, верно ведь? Ну, вот вам и ответ. Мы не желаем брякаться, поэтому мы стали или, точнее сказать, легли.

И он опять растянулся.

— Да перестаньте вы там хихикать, как идиоты! — прикрикнул он на учеников.

— Если я вас правильно понял, то вам нечего есть? — сказал Вальтер.

— Не то что нечего, а недостаточно.

— Теперь выслушайте меня. Я считаю ваше поведение безответственным. Вы что, совсем не думаете о жильцах этого дома, таких же трудящихся, как и вы? По вашей вине эти люди до сих пор сидят без воды.

— Вот что, многоуважаемый!.. — Грузный рабочий приподнялся и сел. — Мы, рабочие, получаем заработную плату для того, чтобы сохранить свою рабочую силу. Понятно вам? Я, желая сохранить свою рабочую силу, имею право тратить ее только в соответствии с заработной платой. Понятно вам? Или политическая экономия слишком трудная наука для вас? Той заработной платы, которую я теперь получаю, хватает только на четыре часа работы в день. Ясно?