Внуки

— Оба съезда сегодня заканчивают свою работу, а завтра она возобновится.

— Оба съезда, — удивилась Айна. — Что это значит?

— У социал-демократов был свой съезд, у нас же, коммунистов, — свой. А завтра мы объединимся. Это, так сказать, съезд объединения. Он будет работать первые два дня пасхи.

— Вот как! — сказал Альберт.

— С завтрашнего дня уже не будет больше социал-демократов и коммунистов, а будут только социалисты.

— А где заседает наш партийный съезд, товарищ?

— В театре «Шифбауердамм», у станции метро Фридрихштрассе.

— В театре? Разве какие-нибудь здания еще уцелели? — спросила Айна.

— Ого! Еще много кое-чего уцелело, — смеясь, ответил вахтер. — Как осмотришься в Берлине, увидишь, что далеко не все разрушено.

III

Первый день в Берлине. Никогда не забудет его Айна. С этого первого дня она полюбила Берлин, полюбила изувеченный, оскверненный, покрытый зияющими ранами Берлин и его храбрых, энергичных жителей. Нет, здесь не скрывались за каждым углом коварные вервольфы. Конечно, много фашистов попряталось в городе, и, конечно, нет-нет да выползал на поверхность какой-нибудь фашистский выродок, натянув на себя личину безобидного дурачка. Но трудящийся люд Берлина уже терпеливо и мужественно взялся за восстановление своего города.

Когда Айна нашла наконец станцию метро Фридрихштрассе и какой-то берлинец показал ей театр «Шифбауердамм», она поняла, что может опоздать, разминуться с Вальтером. Переходя мост Вайдендамм, Айна увидела поток людей, хлынувший из театра. Съезд закончил свою работу.

Она помчалась по набережной Шпрее и остановилась напротив театрального подъезда, глазами отыскивая в толпе Вальтера. Айна уже думала, что они разминулись, и вдруг увидела его выходящим из театра с группой товарищей. Он что-то рассказывал им и смеялся. На нем было серое демисезонное пальто и какая-то смешная зеленая шляпа. Отвратительная шляпа, тут же решила Айна, она немедленно выбросит ее вон. Но вообще вид у Вальтера был как будто хороший.

Не спуская с него глаз, она переходила улицу.

Вальтер поднял голову… и увидел ее.

Они так и остановились посреди мостовой.

Широко улыбаясь, он подошел к ней. Она вдруг почувствовала такую слабость, что думала — вот-вот упадет.

— Здравствуй, Айна! Ну вот, ты здесь наконец!

Он протянул ей руку.

Она пожала ее и сказала:

— Да, я здесь!

— Чудесно! Идем! Мы сейчас поедем домой!

Он взял ее под руку. Они протиснулись сквозь толпу на площадку рядом с театром.

— Едем, Курт!.. Кстати, знакомься: моя жена. Только что приехала.

Айна тихонько, на цыпочках ходила по своей новой квартире. Ей казалось, что все это чудесный сон и громкое слово или шум шагов могут спугнуть его. Передняя, кухня, столовая, спальня… Она осматривала комнаты одну за другой и принимала их в свое владение. Указывала на мебель, которую Вальтер приобрел в городском управлении, и спрашивала:

— Все это наше?

Вальтер утвердительно кивал.

Она вернулась в кухню, но не открыла ни кухонного буфета, ни двери в кладовую. Просто стояла, изумлялась и сияла. Когда она взглядывала на Вальтера, он молча кивал ей. Потом она села за стол и сказала:

— Так, а теперь я посижу. Разрешаю себе в первый день быть гостьей, за которой ухаживают. Хочу есть!

— Ах ты господи! — воскликнул Вальтер.

— Что случилось?

— Есть-то ведь нечего! Я не рассчитывал, что ты приедешь и привезешь с собой хороший аппетит.

— Но ведь кусок хлеба у тебя, несомненно, найдется?

— Ни крошки. С хлебом вообще туго.

— У меня шпиг есть. В сумке. Все остальное в чемодане, но чемоданы я оставила в помещении Центрального Комитета.

— Шпиг? Замечательно!

— Да ведь у тебя нет хлеба?

— Не беда… поедим шпиг без хлеба.

— Нет, так нельзя.

— Почему нельзя? Был бы шпиг, а без хлеба я уж как-нибудь обойдусь.

— Зато я обойтись не могу. Кто живет рядом? — спросила Айна.

— Ни малейшего представления!

— И давно ты живешь в этой квартире?

— Четыре месяца!

— И ты не знаешь, кто живет рядом!

— Нет!

— Как же это возможно? Погоди, я сейчас.

Через несколько минут Айна возвратилась и положила на стол полбуханки хлеба.

— Так! Теперь, значит, у нас и хлеб есть… Кстати сказать, соседка очень милая женщина. Фамилия ее Дертинг. Муж работает на почтамте. Дочка в будущем году пойдет в школу.

Вальтер глубоко вобрал в себя воздух и, надув щеки, с шумом выдохнул. Елейным голоском он спросил:

— И это все? Больше ты ничем не поинтересовалась?

— Хорош, нечего сказать! Даже фамилии своих соседей не знал! Ну, ладно, давай уж я сама нарежу хлеб. Боже ты мой, как ты тут жил один, без меня?

— Плохо! — жалобно ответил он.

— Вот этому я верю, — сказала она и улыбнулась.

Из радиоприемника приглушенно доносились мелодии вальсов. В квартире было тихо; и внизу, на улице, стояла тишина. Время от времени на параллельной улице прогрохочет трамвай или раздастся автомобильный гудок. И снова — глубокая тишина.

— Во сне это или наяву? — спрашивала Айна. — Я в самом деле в Берлине? И это в самом деле наш дом?

— Времена грез прошли, — отвечал Вальтер. — Наступила пора свершений. Думается мне, что для исполнения важнейших пунктов наших «мечтаний у французских каминов» предпосылки созданы…

— Я так счастлива!

Ночью — Вальтер уже крепко спал — Айна выскользнула из постели и неслышно пробежала в кухню. Она включила свет и еще раз тщательно все рассмотрела. Потом так же неслышно шмыгнула в столовую, включила свет, села на стул и внимательно все оглядела и тут.

Тихонько вернулась она в спальню, юркнула под одеяло и с наслаждением зарылась в подушки.

IV

Утром Айна поехала вместе с Вальтером в Государственный оперный театр на открытие Объединительного съезда.

— Но мне еще обязательно нужно на Вальштрассе, забрать там свои тюки и чемоданы, Вальтер.

— Очень хорошо. Возьми машину и сделай это. Курт поможет тебе.

— Тогда я сейчас ему скажу. — И Айна тут же повернулась и пошла.

Вальтер остался в фойе. Делегаты уже собирались. Повсюду стояли оживленно беседующие группы. Друзья, знакомые приветствовали друг друга. В буфете были бутерброды и горячий кофе, а рядом, в почтовом киоске, продавались марки, выпущенные к Объединительному съезду обеих рабочих партий. Филателисты могли приобрести здесь экземпляры, проштемпелеванные специальной печатью.

— Скажи, товарищ, ты не Вальтер Брентен? — обратился к Вальтеру пожилой человек в черном костюме и с зачесанными назад седыми волосами. Вальтер поднял глаза. Он не знал, кто перед ним.

— Да, я Брентен.

— Так ты Брентен? — повторил незнакомец. — Из Гамбурга?

Вальтер невольно улыбнулся — так обрадованно и вместе с тем удивленно смотрел на него незнакомец.

— Да-да, это я.

— Очень, очень рад, дорогой Вальтер. Значит, я могу выполнить поручение и передать тебе привет от друга.

Вальтер внимательно взглянул на незнакомца. Он показался ему немножко странным. Говорил он тихо, и взгляд у него был какой-то рассеянный. Быть может, больной человек. Лицо худое, костлявое, изборожденное глубокими морщинами, и цвет его желтый и тусклый, как у людей с больной печенью.

— Спасибо, — ответил Вальтер. — Но, может быть, ты скажешь, от кого привет?

— Конечно! От товарища Тимма, Эрнста Тимма.

Вальтер вздрогнул. Он молча смотрел на старика. Хотел что-то сказать, но не мог. Слова застряли в горле. Незнакомец продолжал:

— Он о тебе много рассказывал, товарищ Брентен. «Если я отсюда не выйду живым, — сказал он (это, знаешь, было в ту пору, когда убили нашего Тельмана и Брайтшайда), — а тебе повезет и ты увидишь свободу, то передай привет нашему товарищу Вальтеру Брентену».