Внуки

Вальтеру очень хотелось выругаться. Интересно, так ли умничал этот толстяк, когда Гитлер посылал его воевать? Когда речь шла не только о его рабочей силе, но о всей его жизни, он был тише воды ниже травы, пикнуть не смел. А теперь, когда приходится расхлебывать кашу, когда он и все остальные призваны создать условия, которые сделают невозможным повторение подобных ужасов, он заговорил о сохранении рабочей силы.

— Что бы вы сказали, если бы все рассуждали и поступали, как вы? Не сомневаюсь, что тогда нам пришлось бы распроститься с надеждой выбраться из болота, в которое загнали нас нацисты!

— По мне, уважаемый, пусть все рассуждают, как я.

— Где вы живете?

— Я? В Лихтерфельде. Хотите знать мой точный адрес?

— Вы ездите домой на трамвае или на метро?

— Трамваем, если вас это интересует.

— Что бы вы сказали, если бы вожатый, по вашему же принципу, остановил трамвай посреди дороги и ушел? Не желает-де перенапрягать свою рабочую силу! Вам только и оставалось бы, что пойти домой пешком… Больше ничего!

Молчание.

Один из учеников прыснул, вскочил и убежал.

— Вы правы, к нашим рабочим предъявляют сейчас необычайно большие требования, — продолжал Вальтер. — Но и время наше необычайное. То, что мы сейчас строим, это не только восстановление разрушенного. Нет, мы создаем новое… Кладем начало новой жизни. Мы не строим для капиталистов, для денежных мешков. Мы строим для самих себя, для всех трудящихся, для всего трудового люда. В ваших словах и поступках проглядывает антиобщественная точка зрения — узколобая, себялюбивая. Вы поступаете так, как мог бы поступать с вами только ваш злейший враг. Да, именно так! Так — и не иначе!

В голосе Вальтера уже слышался гнев, чего ему во что бы то ни стало хотелось избежать.

Под вечер, когда пора было собираться на заключительное заседание съезда, Айна крикнула из кухни:

— Ты можешь умыться, Вальтер, вода пошла.

— Вдруг? Как же так?

— Двое водопроводчиков работают в подвале.

VI

Под палящим солнцем, среди пальм, на краю города стоит, обращенный лицом к беспредельной золотисто-желтой пустыне, дом богатого еврейского купца Натана, поистине восточная жемчужина. Точно завороженная, Айна переносится в незнакомый пестрый мир величайших контрастов. Тут все переплелось: магометане, священники, дервиши и монахи, султан со своей свитой, патриарх, еврей Натан, рыцарь ордена храмовников, говорливая Дайя и красавица Рэха. Вальтер, не поворачивая головы, уголком глаза посматривает на Айну. Иногда вдруг рука ее ищет его руку и восторженно сжимает ее. Потом Айна замирает и опять сидит затаив дыхание.

Айна, еще вся под обаянием спектакля, всю дорогу была молчалива. Она грезила с открытыми глазами, она все еще жила той жизнью, которая прошла перед ней на сцене.

И Вальтер размышлял об этом творении Лессинга. Некогда центральной темой «Натана Мудрого» и высшим выражением свободомыслия драмы была притча о перстне. До чего все переменилось! Ныне зрителей больше всего потрясал рассказ о резне в Гате. В этом рассказе подлинный гуманизм Натана проявлялся в самой чистой и прекрасной форме. Так каждое время заново оценивает художественное произведение, видя в нем отклик на вопросы современности.

— Знаешь, Вальтер, — сказала Айна, с трудом отрываясь от своих мыслей, — мне редко приходилось видеть такую сильную и волнующую драму. Теперь она зазвучала как истинно немецкая драма… В каком же близком соседстве сосуществуют варварство и гуманность! Как объяснить такое явление?

— Многое можно было бы сказать об этом, но до конца разобраться тут трудно, — ответил Вальтер. — Мне кажется, что зоологическое и человеческое начало пока еще сосуществуют одновременно. Все дело в том, какое из них подавляется и какому дается простор… А с социальной точки зрения? Георгий Димитров высказал интересную мысль: варварский фашизм не есть явление единичное, присущее германскому монополистическому капиталу; это одно из тех варварских средств, за которые хватаются империалисты всех стран, чувствуя, что конец их близок. С помощью разгула варварства они рассчитывают держать в узде свои народы и еще некоторое время оставаться на поверхности. И напротив, с демократическим обновлением Германии, социальным и моральным, освободятся и расцветут все гуманные силы немецкого народа. Если нам удастся в то же время подавить, преодолеть все варварские, косные, человеконенавистнические инстинкты, а они, разумеется, еще живы, то мы, немцы, вновь сможем обогатить и себя самих, и человечество такими художественными твореньями, как «Натан».

— О, если б это удалось! — воскликнула Айна.

— Зависит от нас, — ответил Вальтер. — «Смелей! Пусть каждый следует голосу своей любви, неподкупному, свободному от предрассудков».

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

I

Наконец-то межзональный паспорт получен и все формальности, необходимые для поездки из Берлина в Гамбург, завершены. Вальтеру оставалось только сесть в поезд. Но за день до отъезда его чуть было опять не задержало одно обстоятельство. Было получено анонимное письмо, в котором Отто Вольф, с конца 1946 года занимавший пост ландрата в Марке[33], изобличался в том, что он при Гитлере работал для гестапо. Призванный к ответу, Вольф с негодованием отверг обвинение. Ему поверили. В послевоенные годы анонимных писем такого рода было много; они всегда оставляли неприятный осадок. Но несколько дней назад Вольф, как рассказывали Вальтеру, бесследно исчез. Накануне отъезда Вальтер был в редакции, где обсуждал с товарищами план работы на время его отсутствия. Он как раз прощался со своими сотрудниками, когда позвонила Айна.

Приходил Отто Вольф, сказала она; произвел впечатление очень подавленного человека. Говорил, что он, Вальтер, ему страшно нужен.

— Почему же ты его отпустила, Айна? — с досадой крикнул в телефонную трубку Вальтер. — Я сейчас же приеду.

— Он сказал, что часам к шести зайдет опять.

— Это хорошо!

«Отто Вольф! — Вальтер положил трубку и задумался. — Работал для гестапо. Выдавал нацистским палачам коммунистов. Должно быть, и арест Тимма дело его рук».

Вальтер вспоминал: Прага, Париж. Встреча с Вольфом в Валенсии. Повсюду поспевала эта ищейка, этот подручный фашистских палачей… «А я, — говорил себе Вальтер, — я помог ему опять пролезть в наши ряды… Мы все еще слишком легковерны, слишком доверчивы. Ведь уж тогда, в Париже, было в нем что-то неясное, подозрительное. Но никто не занялся этим делом как следует. Мы мало бдительны. Преступно мало… Я говорю «мы», — мысленно остановил себя Вальтер, — а имею ведь в виду себя».

Он связался с товарищами из партийного руководства и получил указание около шести вернуться к себе на квартиру. Действовать надо было осторожно.

Отто Вольф стоял в подъезде одного из домов на противоположном тротуаре и внимательно наблюдал улицу и квартиру Вальтера Брентена. Настороженно присматривался к каждому прохожему. Но ничего сколько-нибудь подозрительного не замечал. Он решил при малейшем намеке на опасность бежать и скрыться. «Вальтер Брентен — незлобивый и порядочный человек, — говорил он себе. — И он мне поможет».

Но в следующую минуту его одолевали сомнения: «А если он тем временем узнал, чем я в последние годы занимался? Он может взять да выгнать меня из своего дома… Но ведь он тоже сидел в концлагере, он знает, к каким методам прибегали нацисты, чтобы парализовать волю человека… Холодные и неумолимые обличители из коммунистов сами обычно в таком положении не бывали…»

Вольф вздрогнул. Из-за угла вышли трое мужчин. Они о чем-то оживленно разговаривали. Один из них громко рассмеялся. «Нет, это не шпики… Те не так одеты и не ведут себя так шумно… А вдруг это маскировка?..» Он не спускал с них глаз. По-видимому, темой их разговора было что-то веселое, они подтрунивали друг над другом и смеялись… Нет, конечно, это не агенты уголовной полиции.