Раннее

Что я мог ответить?

– Вы меня не знаете.

Она думает, потом открывает дверь.

Выцветшие глаза, редкие волосы, разбросанные по голове, настороженное и недоброжелательное выражение лица.

– Чего вам?

Да в общем-то ничего, но ответить что-то нужно, и я нахожусь:

– Я из института этнографии. Я частушки собираю, поговорки, прибаутки всякие…

И я чувствую, что в руке у меня – тетрадь с пословицами. И как я догадался взять её с собой из машины?

– Фу, – говорит она, – нашли, куды приттить. Входите.

Я прохожу. В избе мрачно. Похоже, единственная достопримечательность в комнате, куда я попал – старый телевизор, накрытый кружевной салфеткой.

– Садитесь, – и я сажусь на сляпанный каким-то горе-плотником табурет.

Она садится на другой, с противоположной стороны стола, наощупь нашаривает где-то позади очки и зачем-то надевает на нос.

– Да, – говорит она. – Были у нас частушки. Так, а чего вам?

– Может, вы помните что-нибудь. Расскажите, а я запишу, – я достаю из кармана ручку.

– Так я ж ничего не помню.

– Совсем ничего?

– Совсем.

– А что же вы меня впустили?

– А хто вас поймёт, шо вам надо. Да ведь дож там.

Я постепенно понимаю, что дож – это дождь, и снова спрашиваю:

– Точно ничего не помните?

– Точно, что ж я могу помнить в мои-то года?

Я снова начинаю внутренне вскипать – так, без всякой причины.

– А, нет, – вдруг говорит она. – Вспомнила одну, – она делает какое-то странное лицо – то ли изображая веселье, то ли пытаясь спросонья понять, что происходит, и пронзительно, с повизгиваниями, декламирует:

– Шла машина из Тамбова,

Потеряла две доски,

Я страдаю от простуды,

А мой мииииилый – от тоски.

…Меня понесло. Я чувствую это и потому сдерживаюсь. Но фраза уже вырвалась:

– И что дальше?

– Ничего, шо ж там…

– А при чём тут Тамбов?

– А вы почему не пишете?

Я молчу.

– Врёте вы все. У вас удостоверение есть?

– Нету у меня удостоверения.

– Ты бандит, – вдруг уверенно говорит она. – А ну иди отсюда. Ничего я тебе не дам.

Я большего от неё и не ожидал. Быстрыми шагами выскакиваю под дождь, иду к машине, не обращая внимания на её периодические вскрикивания:

– Из института!.. Знаем мы этих… Ничего я вам не дам. Вон какой нос-то отрастил, все вынюхивает…

Машина рвётся с места, швыряя назад комья грязи. Я выбираюсь на шоссе и снова еду туда, куда глядят мои глаза.

14. Понедельник, или Случайный поиск-2

– Чикин!

– Алло. Кто это? Ты, что ль, Соболев?

– Я. Третий раз, между прочим, звоню.

– Да я только что пришёл. Ты откуда?

– Из Москвы.

– Чего? Как тебя туда занесло?

– На машине. Или тебя не это интересует? Я не понял вопроса.

– Я имел в виду – что ты там делаешь?

– Ну и логика у тебя, Чикин. Я с тобой по телефону разговариваю. Можно мне сегодня не прийти?

– Что спрашивать, когда ты и так уже не пойми где…

– Короче, проблем нет?

– Ну как – нет… Они всегда есть. Ладно уж, завтра разберёмся.

– Да нет – давай сейчас. Что у тебя?

– В общем, ничего конкретного. Просто нужны деньги. Чего ты хмыкаешь?

– А что, проблема нехватки денег возникла так внезапно?

– Нет. Просто то, чем мы занимаемся…

– Ясно. Это все фигня и дребедень, а ты хочешь открыть крупное производство.

– Ну да. Или научные разработки какие-нибудь. Неплохо бы было, если бы мы оказались в авангарде прогресса. Нам это по силам – у нас ведь куча институтов под крылышком. Но это не телефонный разговор.

– Да, пожалуй, мне действительно надоело бросать в этого проглота монетки. Хотя у меня есть одна идея. Но лучше завтра поговорим.

– Хорошо. У тебя ещё есть что сказать?

– Нет. А у тебя?

– Тоже, в общем… Только я никак не пойму, что ты начал рыпаться…

– В смысле?

– Что-то с тобой творится. Пришёл вчера ни свет ни заря, за работу первый раз в жизни взялся, а сегодня с чего-то попёрся в Москву.

– Долго рассказывать, Чикин. Как-нибудь в другой раз.

– Ладно. Тогда пока.

– Пока.

Мне не понравился этот разговор: во-первых, абсолютно бесполезный, а во-вторых, дающий почву для нехороших размышлений.

Чикин, от которого я этого совсем не ожидал, тоже совал нос не в своё дело.

По сути, и он, и Маргарита, и родители мои покойные, да и обычные прохожие на улице хотели от меня одного и того же: чтобы я "не рыпался", жил, как "нормальный человек", и, будучи прекрасным семьянином, достойным работником и молчаливо-согласным собутыльником, служил процветанию человечества, государства или, на худой конец, коллектива.

А у меня в глазах уже стояло моё будущее, если я пойду по этому пути, с которого никто – запомните, именно НИКТО и НИКОГДА во всей истории человечества! – не сворачивал.

Будущее для меня – это прогнивший дом на окраине деревни, бессмысленные глаза и маразм, отъедающий одну за другой клеточки моего мозга. Шла машина из Тамбова.

А почему любая машина, идущая тёмным лесом, должна иметь отправной точкой именно этот проклятый Тамбов?

Это иллюзия, которая просто хочет иногда притвориться реальностью.

Реальность же намного сложнее, и вот, кажется, у меня появился крохотный шанс её постичь – благодаря крохотной считалке, случайно найденной мной посередине жизни. Я задумался. Случайный поиск нужно было продолжить. Что-то должно подсказать мне цель жизни, дальнейший путь, а может, и способ добраться до запретного стога с надписью "Лолигд".

…Сегодня дождя не было, хотя погода стояла мрачная и словно бы неуверенная – она колебалась между дождём и отрицанием дождя, склоняясь к последнему, но все же давая понять: вы не вздумайте там сделать чего лишнего, иначе… иначе дождь всё-таки пойдёт!

Нет смысла описывать сам процесс случайного поиска. Скажу только, что на этот раз я ничего не нашёл – скорее всего, моя голова была занята ненужными мыслями, и я пропускал все те мелочи, которые должен был заметить.

И вот моя машина оказалась… оказалась…

(Мне знакомо это место. Мне знакомо то чувство, которое оно вызывает)

Я снова ощущал это. Как бы получше объяснить… Пожалуй, приведу один пример из жизни – заранее прошу прощения, если мой рассказ вызовет какую-то неприятную реакцию, хотя, собственно, я этого и добиваюсь.

Как-то я ехал на электричке – неважно, откуда, куда и зачем.

Напротив меня сидело два человека. Они были мне симпатичны чем-то, а это случай редкий. А потом я начал вслушиваться в их разговор.

Один из них, в очках, с бородой, похоже, был в этой беседе главным.

– Э-э, батенька, вы неправы, – говорил он. – Всё у вас слишком как-то несерьёзно. Всё в человеке базируется на ассоциациях и подсознательных образах. А также, если почитать Фрейда и ему поверить, на неудовлетворённости естественных сексуальных потребностей. Если вы псих, значит вас сильно ударили в детстве – следствий без причины не бывает.

– Это вы к чему? – не понимал другой собеседник, поскольку первый, бородатый, уклонился от темы их разговора довольно далеко.

– Да вы же вот говорите о стихах на патриотическую тему. Чем отличаются стихи от прозы? Ритмическим повторением окончаний слов и ударений. Такты, понимаете, раз-два, раз-два… Как вы думаете, с чем подсознательно ассоциируется этот ритм, когда вы в стихах воспеваете свою любовь?

– С чем?

– Вспомните Библию: видя красивую женщину, вы мысленно прелюбодействуете с ней. Когда вы видите её и пишете стихи, вы, сами того не зная, имеете в виду ритмичность телодвижений во время полового акта.

– Ну, это уж вы совсем…

– Нет, батенька, это вы – совсем. Чего вы хотите добиться, воспевая в стихах не женщину, а государство? Стихи могут служить только одному, а чему – я вам объяснил.

…Я слушал этот разговор и не хотел спорить. Я не был против такой точки зрения на поэзию. Если сильно захотеть, с ней можно даже в чём-то согласиться. Но мне вдруг стало так неудобно, противно и… НЕВЫНОСИМО, что я встал и молча пошёл в другой вагон.