Разбитые надежды

- Я родился не в Нью-Йорке, в маленьком городке, название которого вам всё равно ни о чём не скажет, – он задумчиво улыбнулся. – Пишу я с детства, с младших классов, но я писал чаще всякие юмористические зарисовки для одноклассников, пока один человек не сказал мне, что я должен делать что-то большее… Сейчас я работаю официантом в ресторане «У Смита».

- Рад знакомству, – коротко ответил он, желая скорее перейти к делу. – Скажу сразу, что я впечатлён: я читал нечто подобное всего несколько раз, но это было в других формах и приёмах, а у вас – это открытый порыв, это откровение…

«Откровение», – повторил про себя Никлаус. Он вспомнил своего обожаемого мистера Оливера, с перемазанными мелом карманами и добрыми глазами – он особенно подчеркнул тогда это слово в своей оценке рассказа Ника о Кэролайн.

- Я, знаете, словно посмотрел в своём воображении нечто похожее на некоммерческое кино с особым смыслом, выраженном в простых вещах. Не понимаю, как мог юноша 19 лет нарисовать столько психологических портретов, раскрывая их внешнюю сторону и ту, которую часто скрывают от посторонних, – Слэйт выдохнул и пытливо посмотрел на своего собеседника, – а почему вы назвали свою работу «Пожар»? Я догадываюсь – это лежит на поверхности – но хочу услышать от вас.

- Полагаю тогда, что не скажу вам ничего нового: здесь пожар – это тот, что горит в душе людей, когда они внешне спокойны и не выдают своих истинных чувств и эмоций. Есть тот, который может гореть в какой-то определённый момент, а есть тот, который люди скрывают в себе постоянно, всю жизнь, – окончив мысль, Клаус смущённо посмотрел в пол.

Он чувствовал, как со дна его души поднимается долгожданная радость победы, Никлаус торжественно вздохнул и на секунду перевёл глаза в сторону кожаного дивана. На лице того загадочного человека в костюме выразилось что-то вроде одобрения и предвкушения, он положительно ухмыльнулся (если ухмылку, конечно, вообще можно назвать положительной, но в его случае это выглядело именно так) и причудливо изогнул бровь. Клаус вновь обернулся к господину Слэйту и с надеждой посмотрел на него.

- Я не колеблясь отдал бы это в печать, но меня вот что смущает: от повествования малость веет скукой, я имею в виду: а где же секс? Нет, серьёзно! – он действительно был серьёзен. – Кому интересно, что толстушка способна силой душевного упорства насолить своим похудением бывшему, при этом копаться в её внутренней необычной красоте? Или что продавец в магазине одежды хочет обрушить усталый крик на капризного покупателя? Сначала это трогает и впечатляет, но где же интрига через интим? Знаете, сейчас очень выгодно преподносить осмысленный, тонко обыгранный эротизм: у вас нет ни одного человека, который ээ-м, например, влюблён, скажем, в свою коллегу и очень жаждет с ней переспать, но она воспринимает его только в качестве друга, и он страдает.

Клаус оцепенел. Его разуму был трудно поверить и принять, что этот образованный, должно быть, начитанный человек – владелец весьма крупного издания говорит ему эти странные вещи. Позади себя он услышал приглушённый смешок. Ник обернулся и увидел, как господин в дорогом костюме, чуть приоткрыв рот, жадно и презрительно смеялся змеиными глазами, которые так и говорили: «Ну, что, не ожидал такого поворота?» Клаус не раз успел мимолётно подумать, как неприятно было это оскалистое лицо, но оно имело в своих чертах какую-то необъяснимую притягательную власть.

- Извините, мне это не послышалось? Вы сказали, что в моём рассказе не хватает секса? Вы хоть поняли, что я не про это писал? Мне казалось, что вы это поняли совершенно…

- Скажите-ка мне сами, как думаете: эту книгу будут покупать? От неё будут получать сильные и противоречивые эмоции? Людям в наше время интересны сокрытые грязные умыслы и, как это говорится, «красивая эротика», – Слэйт чудаковато засмеялся. – Я слишком много за прошлый год напечатал обречённых книжулек, а потом понял, что не намерен тратить силы и средства в откровенный провал. Ваша книга не на потребителя, а на редких мыслителей и любителей копаться в себе и в людях.

Молодому человеку показалось, что его сейчас хватит удар: он так долго шёл к тому, чтобы быть замеченным, понятым, но все его замыслы просто растоптал этот важный, значимый богатый господин.

- Я всё исправлю и отредактирую, обещаю вам, – грустно и отчаянно бросил Никлаус, не задумываясь над тем, что сказал.

- Вот и славно! Это мне нравится: деловой подход всегда в цене – особенно у меня, – Грегори Слэйт энергично пожал руку Клауса, находясь от самого себя в полном восторге, – жду вас через неделю в это же время. Обещаю, я в долгу не останусь.

Никлаус шёл по улице будто в бреду и ненавидел целый мир.

***

В перерывах между работой Майклсон то и дело сидел с авторучкой в зубах, погруженный в собственные мысли и исправления текста: он зачёркивал что-то, добавлял новые абзацы и главы – всё на вкус мистера Слэйта.

- Эй, кудрявчик, обед закончился! – пробасил Роберт Смит, – твои третий и десятый столики… Живо!

Клаус воодушевлённо оправился, взял в руки два роскошных блюда и направился в зал. Поставив на третий столик две глубокие тарелки с мидиями, он зашагал в сторону десятого столика. Из-за меню вынырнули смолисто-чёрные волосы, а вслед за ними насмешливые зелёные глаза – Клаус не мог не узнать этого субъекта из издательства Грегори Слэйта. Пока Ник обдумывал это, сам не понял, как налетел на десятый столик и опрокинул содержимое тарелки на пол, которое ещё очень некстати расплескалась по идеально начищенным чёрным туфлям клиента.

- Вы очень не внимательны и весьма неуклюжи, молодой человек: в такой профессии опасно пускаться в дебри размышлений, рискуя повесить лапшу на локоны какой-нибудь очаровательной нервной посетительницы, – он со сдержанным, но явно наигранным недовольством и тщательностью стал отирать салфеткой скатерть и обувь.

- Прошу прощения, сэр, – еле сдерживаясь от сотрясаемой всё его тело неприязни, отозвался Ник, – я сейчас всё исправлю.

Клаус уже знал, что под «исправлю» следует понимать то, что он сейчас отправится на кухню, объяснит ситуацию и будет после этого до вечера выслушивать кряхтения и ор шефа.

- Хах, не советую! – он ядовито засмеялся, – эта старая собака ведь так облает вас, о чём вы уже, вероятно, и без меня успели подумать. Просто скажите ему, что за десятым столиком сидит прожорливый толстяк и просит ещё одну порцию, – его губы сложили по-детски хитрую ухмылку.

- Благодарю вас…

- Да перестаньте ж вы уже подо всех стелиться! – грубо бросил он, – вряд ли к вам таким образом в скором времени придёт всеобщее понимание и признание. Заберите сейчас же назад свою благодарность, – продолжил господин холодным тоном.

- Как скажите, забираю назад свою благодарность, – изумлённо, но спокойно ответил Клаус.

- Идиот! Даже не услышал то, что я тебе только что сказал.

Никлаус более ничего не сказал, потому что был в недоумении, он убрал со стола и отправился в кухню. «До чего же ненормальный, и так странно говорит… Видимо, привык всеми командовать – ничем не лучше моего саблезубого шефа!» – он сам с собой закатывал глаза и морщил брови.

- Ещё одно повторить – для десятого столика.

- Эхих, – как-то кровожадно, как показалось Клаусу, усмехнулся Смит, – что ж там за свинина-то такая жирная сидит? – он вытер рукавом потный лоб.

Нику показалось в шефе Смите омерзительным каждое слово и каждый жест, но в большей степени это происходило от осознания того, что тот странный господин оказался прав, и Клаус испытал к нему необъяснимую ещё большую неприязнь. «Катитесь все к чёрту, нужно писать… Кстати, а где же мои черновики? Я же засунул их в карманы передника», – Клаус в панике стал ощупывать свой форменный передник, но черновики исчезли. «Должно быть, обронил, пока выбегал в зал, не могли ж они испариться!» Парень осмотрел каждый сантиметр пола, стараясь при этом не выглядеть смешно в глазах посетителей, но всё было тщетно. Столько труда, нервов, бессонных ночей – и всё зря! Клаус так отчаялся, что ему казалось, что он готов расплакаться, словно ребёнок.