Страница 86 из 101
― Знаю, у тебя много работы, ― жалобно заговорила она, сильнее прижимаясь щекой к его груди, ― а я не вылезаю из-за учебников, но, пожалуйста, приходи, когда захочешь. В любое время. Попьём кофе, поболтаем, побродим по нашим любимым местам, или, если тебе надоест слушать мой бубнёж, займёмся любовью.
― Мне по душе всё разом. ― Он издал тихий смешок и поцеловал её в лоб.
― Угу. ― Мари шмыгнула носом и утёрла подступившие слёзы о рукав толстовки.
― Значит, до скорой встречи, родная.
― Да. До скорой. ― Она сделала длинный выдох и направилась к подъехавшему такси.
Как только Коннор остался один, тишина и умиротворение заполнили его до краёв, расцвели полуулыбкой в уголках рта. Взяв с журнального столика плеер Хэнка, лёг на диван, надел наушники и погрузился в жаркие грёзы о прошлой ночи. Через несколько минут из спальни вышли Хэнк и Сумо. Умывшись в ванной, Андерсон тихонько прошёлся до гостиной, волнуясь, что вновь мог появиться не вовремя. Не обнаружив в доме Мари, он огорчился, что так порядочно и не обменялся приветствиями, не считая вчерашней неловкости. Тихо подкравшись к потерявшему бдительность Коннору, с любопытством поглядел на дисплей своего плеера и одобрительно хмыкнул.
― У кого-то хорошее настроение, смотрю.
― О! ― Коннор резко стащил с головы наушники. ― Доброе утро! ― Опустил на пол стопы и с хитрецой улыбнулся. ― Я тут наконец по-настоящему распробовал одну песню из твоих любимых ― возвышенный и пылкий гимн подлинной мужской страсти, не меньше.
― Головы только не теряй, любовничек! ― Хэнк гоготнул и почесал затылок. ― У нас есть чего пожрать? А то готовить так неохота…
― Будто когда-нибудь бывают дни, когда тебе «охота». Вон, на столешнице стоит, у плиты.
― Супер. Нихера не надо делать ― прекрасное начало дня!
Пока Хэнк с аппетитом уминал завтрак, кидая ласковые и весёлые реплики в сторону жующего корм Сумо, Коннор заваривал кофе. Ему было счастливо, что наконец-то у них совпали выходные, и можно было провести день в уютной семейной обстановке.
― Ты ночью так заржал в ванной, что аж стены сотрясались, ― оживлённо подтрунил Коннор, ставя перед Андерсоном кружку, над которой вился ароматный пар.
― Да чего-то вспомнил, как ты несколько лет назад на этом самом диване, где вчера поимел свою драгоценную Мари, заливал мне, что вы всегда будете только друзьями.
― И вправду… Хм, я тогда и представить не мог, что до этого может дойти. Это ты мыслил человеческими категориями и клише из массовой культуры, а я верил, что во мне напрочь отсутствует способность испытывать романтические чувства.
― Зато как приятно теперь с гордостью заявить «я же говорил».
Подъехав к дому, Мари заметила на противоположной стороне дороге миссис Джонс ― пожилую соседку со старческим маразмом, которая иногда выходила из дома босая, в одном только ночном платье. У Джонсов были временные финансовые трудности, и они не могли позволить себе сиделку или пансион для престарелых. Поэтому иногда по неосторожности упускали свою старушку из вида, и Мари прекрасно знала об этом, так как пару раз уже провожала беглянку домой.
― Миссис Джонс, здравствуйте! ― Она помахала рукой, подбегая к старухе. ― Опять решили погулять в одиночестве? ― Деликатно улыбнулась и жестом предложила взять себя под руку. ― Давайте-ка я отведу вас к дому, а то родные будут переживать: они вас очень любят.
― А? Мэри, это ты? Я собиралась в театр.
― Далековато пешком будет. Да и платье холодное для октября у вас.
― Какая ты красивая, Мэри. Глаз не отвести! Вот бы мы пошли вместе в театр, ― сокрушалась миссис Джонс, тряся лохматой седой головой.
Как только они ступили на бетонную дорожку, ведущую к крыльцу, старушка вдруг остановилась, приоткрыв беззубый рот, и устремила мутный взор к небу, морщась, будто вот-вот сейчас разрыдается. Она высматривала не то птиц на проводах, не то самолёт в вышине, среди облаков. Затем вдруг взглянула в лицо Мари безумными глазами и пробормотала едва сдерживая слёзы: «Позови своего ангела ― и он не придёт. Приползёт лишь с рассветом, на раздробленных крыльях…» Внутри у Мари мгновенно похолодело, а в желудке гадко и склизко «заползали змеи». Она тревожно нахмурилась, но потом снисходительно улыбнулась и продолжила вести миссис Джонс к дому.
― У моего ангела и работы сейчас навалом, так что его действительно бессмысленно куда-то там звать. ― Мари издала добрый смешок.
― Позови, позови, ― шептала старуха, уставившись себе под ноги, ― и он не придёт…
Ночью к Мари вернулись старые кошмары. Она лежала парализованная и раздетая в промозглом сыром подвале, а её стопы были обвиты липкой паутиной. С потолка свисала смердящая слизь, по углам раскиданы засохшие ветки и грязные листья. Пауки свили меж пальцев коконы, куда отложили свои яйца. Они неустанно ползали мохнатыми лапками по нежной коже, жрали плоть изнутри. Из дальнего коридора послышались грохот и шорох ― неугомонные шаги. Он был здесь. Он никогда не уходил. Он ищет её. И скоро найдёт. Сцапает, утащит во мглу, надругается, сожрёт!
«Коннор! ― закричала изо всех сил, давясь слезами. ― Коннор!»
Поднялась с влажной подушки и затряслась в рыданиях. Схватила с прикроватной тумбы телефон и набрала заветный номер. Бесконечные гудки. Ожидание. Ужас. И наконец-то любимый голос.
― Чего случилось? ― промямлил он в микрофон, зевая.
― Ты здесь? Как хорошо! Как хорошо, ― бормотала она, задыхаясь и утирая слёзы.
― Мари, ты плачешь? Что с тобой? ― Он вмиг оживился.
― Да ничего. Прости. Я дура такая. Просто хрень всякая снится опять, как в детстве. А у меня ж сразу рефлекс ― тебя искать. Хорошо хоть не помчала в трусах по улице, как идиотка, а то я умею, ― прогнусавила виновато Мари.
― Никакая ты не идиотка. Всё в порядке. ― Он тяжело вздохнул и помолчал несколько секунд. ― Звони, если тебе страшно, можешь даже приезжать. Хотя нет, давай лучше я сам приеду.
― Что ты, не стоит! Извини, что подняла тебя в такой час.
― Ты же знаешь, я всегда отвечу, когда позовёшь.
― Конечно. ― Она успокоилась и сомкнула веки. ― Спасибо тебе. Добрых снов, мой ангел.
***
Последний раз он был в её комнате вечность назад. Во мраке остывшего июльского зноя впервые испытал треклятую жалость. Бабочка, трепыхающаяся в грязной паутине. Он видел её всю ― каждое оборванное крылышко со стёртой пыльцой, ощипанные лапки, сдавленное тельце ― красота на пороге смерти. С тех пор её дверь каждую ночь была заперта на щеколду. Паук голодал.
Проснулся на полу гостиной. Голый и всё ещё пьяный. Из окон по нему стрелял пасмурный рыдающий свет, его прекрасный сад тошнило горстями пожухлых листьев, слетевших с поникших деревьев.
Тошнота.
Она с ним бессчётное множество лет. Роберта тошнило от себя.
Перевернулся на бок, к самому краю ковра ― краю разверстой холодной могилы. Почему он сейчас вспоминает тот день? Свой тихий шаг, рваное дыхание, щель приоткрытой двери. Двенадцатилетняя Бет проснулась в гостевой комнате, безмятежно потянулась и сняла с себя старинную ночную сорочку, что ей дала его бабушка. Он запомнил каждый изгиб нагого юного тела, игривый поворот головы: взглянула бесёнком прямо в открытую щель и кокетливо рассмеялась.
Маленькая смерть. Сладкая. Самая-самая сладкая. Вот бы любимая Бет навсегда осталась такой. Навсегда осталась в этой комнате…
Он не верил в её смерть. Не может быть так, что её нигде больше нет в этом мире. Нигде. Совсем. Её тело гниёт в заиндевелой ноябрьской земле, её убийца ― трясётся в тюремной камере. Но что такое для робота срок даже в тридцать лет? Как бы ни было больно, он выйдет на свободу таким же молодым и полным сил, чтобы начать всё сначала. Безумный грёбаный мир подготовит для него приятный соцпакет и расширенные права, ведь его народ так страдал и нуждался в признании… Лучше бы этот свет поразила новая свирепая чума! Он всё равно безнадёжно болен, уже давно. В те странные, безумные дни Роберт точно так же валялся на этом ковре и выл от невыразимого горя. Выл по своей первой любви. Возможно, единственной в жизни. Ему следовало бы чаще говорить ей об этом…