Девушка с хутора

— Пес!—обрадовалась она.—Не забыл меня?

Услышав ласку в ее голосе, Серко бесцеремонно встал на задние лапы, уронив передние ей на грудь.

IX

Утром Нюра прежде всего захотела повидаться с Феней. Она спрыгнула с кровати, умылась, оделась, наскоро перекрестилась перед иконой, помогла матери убрать хату, покормить птицу, позавтракала и побежала через дорогу.

Черноволосая и широкоскулая Феня напоминала маленькую калмычку. Она шла по двору мелкими быстрыми шажками, одну руку откинув в сторону. В другой было полное ведро воды. Увидя Нюру, она радостно вскрикнула, расплескала себе на ноги воду и, торопливо поставив ведро, бросилась к плетню.

— Приехала? Надолго?

— Ага. Не надолго... Здравствуй!

Нюра мигом перемахнула через плетень, схватила подругу за руки и принялась кружить ее вокруг себя.

— Постой, постой! — хохотала Феня,—пусти, сумасшедшая. Чуть руки не оторвала! А у нас знаешь что? Корова отелилась!

— Врешь.

— Убей меня бог! Хочешь, посмотрим?

Побежали в сарай, присели там перед теленком на корточки, долго любовались им, болтали без умолку, хохотали, потом взялись вдвоем за ведро с водой, снесли его в хату, из хаты снова выбежали во двор.

Феня крикнула матери:

— Глядите, Нюрка приехала! Можно пойти погулять?

— А белье полоскать?

— Ой, да ну его! Я ж потом пополоскаю. И огород полью. Только пустите, мама.

Мать махнула рукой.

— Да иди уж!

Гуляя с подругой по хутору, Нюра с радостью видела знакомые ей места. Вот покосившаяся хата бабки Даниловны, вот широкая канава, вся заросшая бурьяном. Когда Нюра была еще совсем маленькой, она любила здесь прятаться от подруг. Вот заваленный камнями колодезь. Про этот колодезь рассказывают страшное: «Жила-была на хуторе одна девушка, красивая-красивая! Жила и пропала. Искали ее, искали, и нигде не могли найти. Родной матери у нее не было, была мачеха. И вот отец этой девушки идет как-то ночью мимо колодезя и видит—над колодезем свеча горит. Горит и не тает. Он потушил ее и пошел. Шел, шел, оглянулся, а она опять горит. Он опять потушил, а она снова вспыхнула. Тут он испугался да как закричит! Вот и собрались люди, а одна бабка и говорит: «Это не иначе, как в колодезе клад». Он подумал, подумал да и полез в колодезь, а люди над срубом стоят и ждут. «Ну что?—не терпится им,—нашел что-нибудь?» А тот как захохочет! «Сто миллионов золотом!» И видят люди: лезет он наверх и чувал за спиной держит. Вылез, положил осторожно чувал на землю и опять захохотал. Тут все глянули и, боже ты мой!—видят: глаза у него страшные, а на губах пена. Бросились все к чувалу, развязали и ахнули: в нем мертвая девушка лежит. Схватили тогда злую мачеху и в тюрьму бросили. А ночью она через трубу—фрр!—и черной вороной вылетела. Покружилась, покружилась над колодезем, каркнула и пропала...»

Нюра вспомнила Зою и улыбнулась. «Вот кому расскажу про колодезь, вот кто будет слушать, глаза вытаращит!»

Покосилась на Феню.

— А ты этому веришь?

Феня ответила не сразу. Подумала и сказала:

— Днем не верю... А ночью—верю...

— А я ничего не боюсь.

— А ночью пойдешь одна к колодезю?

— А то нет?

— Спорим—не посмеешь.

Погорячились, чуть не повздорили и — заключили пари. Отправились дальше. Вышли за хутор. Меж высоких тополей сверкнула желтоватым стеклом широкая и полноводная Кубань.

— Бежим!

Взялись за руки и во весь дух пустились к крутому берегу.

Быстро и мощно несла река свои воды, омывая отлогий островок, буйно, поросший зеленым кустарником. За рекой лежала бескрайняя степь, в далекой голубоватой дымке еле уловимо маячили лиловые курганы. На горизонте громоздились ослепительно белые облака, а над головой в чистом и прозрачном небе неутомимо кружился ястреб. Сели у обрыва, долго любовались и рекой, и далекой степью, и синим куполом над головой, и ястребом. Потом побежали собирать цветы. Так пробродили до полудня и вернулись домой. Дома Нюра узнала от матери, что дед Карпо только завтра поедет в станицу. «А как же в школу?» — встревожилась она. Но пешком идти было уже поздно.

Вечером снова побежала к Фене. Долго сидели под сараем и разговаривали. Нюра рассказывала про школу, про своих подруг, а больше всего про Лелю. Ей казалось, Феня особенно позавидует тому, что- она дружит с дочкой атамана. К ее удивлению Феня сказала:

— Барышня она, твоя Лелька. Бараньи ножки.

— Ничего не бараньи,-—обиделась Нюра.—Вот у нас Олька есть, Сапожникова дочка, так та и вправду такая, что... Иногородняя. И воображает о себе. Такая серьезная, что- фу-ты нуты... Прямо королева заграничная... А отец ее красный. Вся станица про него знает. Как митинг—он разоряется и разоряется. Сам говорит, а сам за пуговицу себя дергает.

Феня задумалась. В доме у нее тоже говорили о большевиках, но она не слышала, чтобы кто-нибудь рассказывал о них плохое.

— А ты откуда все это знаешь?—спросила она.—Может, все это враки.

— Нет, не враки. Говорю—значит, знаю. Ты уже не спорь со мной. А если большевики придут, так их всех перепорют нагайками.

— А что они тебе сделали?

— А хоть бы и ничего. Не хочу я их. Чтобы мною какая-нибудь Олька верховодила?

- А Лелька твоя лучше?

— А она верховодит? Она и не думает верховодить.

И чтобы окончательно доконать Феню, она встала и сказала:

— Прощай, калмычка, я к колодезю пойду. Завтра утром найдешь там под деревом две щепочки. Крест-накрест положу. Только помни: как опять приеду сюда, то заставлю тебя целый день на одной ножке прыгать, чтобы не спорила. Это ты трусиха, а я—я куда хочешь пойду. Хоть на лиман. Хоть на Лысую гору к ведьмам. Прощай!

Сгоряча, назло Фене, она и в самом деле отправилась к колодезю.

Было уже поздно. Небо заволокло тучами. Сначала идти было не очень страшно, но когда пришлось свернуть на пустырь и налетевший ветер с шумом закачал высокую вербу, она невольно остановилась.

Желая подбодрить себя, сказала вслух:

— Ну и что ж? Ветер и ветер. Что же тут такого?

И снова пошла вперед.

А ветер крепчал. Он все чаще и чаще налетал на темные и молчаливые деревья, с силой гнул их и с шумом трепал во все стороны ветви. Тропинка, которая днем хорошо была видна, сейчас терялась во тьме, и надо было напрягать зрение, чтобы ее разглядеть под ногами. Но вот кончился пустырь, тропинка круто обогнула еле заметный в темноте плетень и привела к заброшенному колодезю.

Тут же невдалеке темнело большое дерево. Нюра подошла к нему. Теперь надо было поскорее найти две палочки и положить их крест-накрест, как было условлено при споре.

Опять налетел сильный порыв ветра, дерево зашумело листвой. В темноте еле-еле виднелся покосившийся плетень, огораживавший чей-то покинутый двор с разрушенной хатой и развалившимся сараем.

Нюра присела и принялась шарить по земле руками, отыскивая какую-нибудь палочку или сухую, веточку, но, как назло, ничего не находила. А ветер все налетал и налетал, дерево стонало все жалобнее и тоскливее, и, как ни старалась Нюра храбриться, все-таки страх понемногу одолевал ее.

«Не боюсь, не боюсь»,—шептала она, а сама не решалась повернуть голову в сторону колодезя. Все же пересилила себя, оглянулась. Колодезь мутным пятном чуть виднелся в темноте. Вдруг ей показалось, что кто-то в белом прошел мимо... Она так и замерла. «Покойница...» Села и застыла, боясь пошевельнуться. Стала шептать, но так тихо, что даже сама не слышала своего голоса: «Чур меня, чур меня...»

Но вот она нащупала сухую веточку, осторожно переломила ее пополам, положила крест-накрест под деревом и облегченно вздохнула. Главное было сделано, и можно было бежать домой. Она уже поднялась на ноги, но до ее слуха неожиданно долетели чьи-то сдержанные голоса. Кто-то шел, приближаясь к ней. Голоса становились ясней...

«Сюда»,—испуганно подумала она и притаилась за кустом.

Подошли двое. Один осторожно кашлянул и сказал: