Страница 10 из 63
— Еще никого нет.
— Подождем,—ответил другой. Его голос Нюре показался давно знакомым, но она была так напугана, что боялась даже вздохнуть. Очень скоро подошли еще двое, и завязался таинственный разговор. Говорили тихо, короткими, отрывистыми фразами. За шумом ветра Нюра почти ничего не могла расслышать. Но чем больше она всматривалась в темные силуэты людей, тем больше убеждалась в том, что вторые двое—это те самые «охотники», которых она вместе с дедом Карпо встретила недавно в балке, а из тех, что пришли раньше, один был фениным отцом, казаком Рыбальченко. Это особенно поразило ее. Уж чего-чего, а этого она никак не ожидала. Сидя за кустом, она чувствовала, как немеют колени, как стучит в висках, и желала лишь одного: поскорей убежать отсюда.
Долго ждать не пришлось. Люди ушли. Нюра осторожно вылезла из засады и, не оглядываясь, пустилась домой.
Бежала и думала:
«Надо матери рассказать. Это, наверное, большевики. Только про фенькиного отца говорить или не говорить? Ишь, Фенька— дрянь какая! Небось, знает, что отец ее за красных, а молчит. А может, не знает? Вот я ее спрошу. Спорила, что я побоюсь сходить к колодезю. Вот и не побоялась. И сроду ничего бояться не буду».
Прибежала домой. В хате, кроме матери, застала соседку Марину. Удивилась, что еще не спят. Полная, чернобровая и румяная, в пестрой персидской шали, Марина сидела у стола. Мать стояла возле, и Нюре показалось, что стоит она перед Мариной, как провинившаяся школьница.
Марина говорила. Голос у нее был спокойный и властный, не то, что у деда Карпо, который, разговаривая, всегда брызгал слюной. Марина говорила мягко, только Нюре не нравилось, что она часто облизывает языком губы.
— И еще, Карповна,—не обращая на Нюру внимания, продолжала начатый разговор Марина,—и еще ты мне к празднику хату побелишь, да и сарай кстати помазать надо. А огород полоть—это прежде всего, это ты уж завтра с утра начни, голубушка.
Мать кивала головой и безропотно во всем соглашалась.
— А как распустят школу,—сказала она,—то и дочка вам чем-нибудь по хозяйству поможет: когда у хату подметет, а когда, может, и в другом подсобит...
— Я?—удивилась Нюра.—Что вы, мама, в самом деле?
- Молчи! Спать ложись. Где тебя шуты носили так поздно?
— Нигде меня не носило. А я такое узнала, что... Вот послушайте, мама. Пошла я...
— Еще, Карповна, не забудь,—перебила Нюру Марина,—еще не забудь кизяки переворачивать. С самой весны лежат они. Теперь солнце хорошо греет, надо бы их получше подсушить.
— Не беспокойтесь. Для вас все сделаю.
Нюра смотрела на мать и удивлялась. «Что она—в батрачки, что ли, нанялась к Марине?» Но вмешиваться в разговор не посмела, а Марина продолжала:
— Как мой Костик явится, он здесь сразу порядки наведет. Ему уже чин сотника дали. Он с этими большевиками недолго разговаривать будет.
И пошла, и пошла рассказывать о большевиках. И опятъ Нюра услышала о них всякие небылицы—и церкви-то они жгут, а главное—всю землю у казаков отнимают.
И вспомнились ей те четверо у колодезя и среди них фенькин отец. «Какой же он большевик?—подумала она,—вот уж не похож! Да и те трое тоже в черкесках. А раз в черкесках—зна-чит, казаки. Какие же они большевики?»
Марина поднялась.
— Так не забудь же,—сказала она и вышла из хаты.
— Мама,—Нюра подошла к матери,—чего вы...—запнулась, потом набралась решимости и выпалила:—чего вы Марине во всем потакаете? Что она вам? Что вы ей батрачка, что ли? То лелькиной матери кланяетесь, то этой...
— Не твоего ума дело,—резко оборвала мать.—Спать ложись. Торчишь перед глазами. Может, из-за этих большевиков и отца твоего до сих пор нет. И со школой своей ты мне голову давно забила. Все равно такая, как Леля, не станешь, выше носа не прыгнешь. Довольно уже учиться. Дай бог свой огород прополоть, а тут еще на Марину работай. У меня сил не хватает. Возьму я тебя из школы, так и знай.
— Как из школы?—насторожилась Нюра. И вдруг обозлилась:—На Марину работать? Да пусть она, ваша Марина, хоть сейчас околеет!
— Ах ты!—Карповна схватила веник.
— Бить? — вскрикнула Нюра и, как кошка, отпрыгнула в сторону.
Мать опустила руку и вдруг заплакала, запричитала:
— Ой, люди ж добрые! Да разве мне сладко на эту змею работать? Да она же из меня всю душу вытянула. Разве я виновата, что мне у нее то муку, то сахар, а то и гроши брать приходится? Да разве ж я виновата, что батьку твоего на войнх забрали, а я одна осталась? А тут еще новая напасть—красные налетят и последнюю корову со двора угонят.
И она снова заголосила.
— Никто нашу корову не возьмет,—сама еле сдерживая слезы, сказала Нюра,—а у Марины пусть берут. Пусть хоть сейчас приходят и всё у ней вверх дном попереворачивают!
— Нельзя так говорить. Грех!
— Все грех, да грех!—Нюра топнула ногой.—Ишь, кизяки ей суши. Барыня какая... Погоди, большевики ей покажут. Я сегодня слышала, такое слышала...
— Ну? Чего ты там слышала?—насторожилась мать.
«Нет,—подумала Нюрка,—-никому не скажу. Не жалко, если большевики Марину напугают. Так ей и надо. Пусть не задается».
— Ничего я не слышала,—отрезала она грубо матери,—а завтра разбудите меня пораньше. Если дед Карпо не поедет в станицу, так я пешком уйду. А Феньке скажите—пусть к заброшенному колодезю сходит. Там под деревом две палочки...
— Какие еще палочки?
— Она знает.
И больше Нюра не сказала ни слова. А на заре, не ожидая деда Карпо, пешком ушла в школу. Только у самой станицы догнал ее дед.
— Ты что же это, а?—сухо спросил он.
— Так,—еще суше ответила Нюра и наотрез отказалась садиться в фуру.
Дед ухмыльнулся и спокойно стегнул лошадей.
X
В школу Нюра все-таки опоздала, попала лишь ко- второму уроку и то как раз после перемены, так что ни с одной из подруг поговорить не успела. Только уже сидя на парте, спросила соседку Галю:
— Ну, как?
Галя показала глазами на учительницу.
Нюра заметила, что Таисия Афанасьевна не в духе. Еще бы! Ведь она была прекрасно осведомлена обо всем, что делалось в станице. Она знала, что не нынче, так завтра разразятся крупные события и дело может дойти до оружия. И понятно, что ей было уже не до школы. Она спрашивала и не слушала ответов, ни с того, ни с сего обрывала, одергивала учениц, нервничала и поминутно заглядывала в окно, точно вот-вот должны ворваться в станицу эти ненавистные ей большевики. От своего жениха, сына Марины, Костика, получила она на днях записку. Привез один верный им человек. Костик писал: «У меня одно желание, одна мечта—уничтожить красных, и этой мечте я посвящаю всю свою жизнь». В конце записки Костик вывел особенно тщательно: «Произвели меня в сотники. Поздравь».
На перемене подруги окружили Нюру.
— Ты почему вчера не была в классе? У нас тут новости.
Райка с Симочкой из-за задачи поссорились. Симка говорит: «У тебя неверно», а Райка доказывает: «У тебя». Спорили, спорили, а потом Симка разозлилась и как крикнет на весь класс: «Думаешь, я не знаю, что ты в Мишку Садыло влюблена?» А Райка покраснела, давай реветь и чуть не в драку.
В другое время Нюра приняла бы самое живое участие в таком событии, но сейчас ей было не до того.
— Нашли время глупостями заниматься,—строго сказала она.—Тут кругом такое творится, а вы... Ничего вы не знаете.
Ее так и подмывало рассказать и о встрече с таинственными людьми в балке, и о том, как она снова видела их у колодезя. Она готова была начать свой рассказ, но в класс вошла Оля.
«На следующей перемене расскажу,—решила Нюра,—а то эта стриженая всем разболтает».
А Оля даже и не посмотрела в ее сторону, села и задумалась. Сегодня ее отец должен уехать на несколько дней из станицы. А тут, как на зло, ночи стали темнее темного, и ветер по ночам за окном гудит. Даша, на что живет с родителями, и та говорит, что по ночам ей страшно, а одной и вовсе жутко. А тут еще соседские хлопцы вчера ее напугали. Отца не было дома, он пришел поздно, а они подкрались к ее окну да как завоют! «Дураки, воображают, что это очень умно. Это все Мишка выдумывает. Небось, у Раи под окном не будет выть».