Девушка с хутора

Все эти разговоры кончались впустую. Отец оставался при своем мнении, а мать — при своем, наоборот—частые споры все больше и больше разъединяли их.

— Ой, мама,—часто просила Нюра,—и чего вы с батей спорите? Ведь он же лучше вашего знает.

— Ум у твоего отца помутился. А ты не встревай, не суй своего носа, куда не надо.

Все свободное время Нюра проводила с Феней. Как-то она сказала ей:

— Думаешь, я не знала, что твой батька красный? На что хочешь давай спорить — знала. Помнишь, я ночью к колодезю ходила?

— Помню.

- Ну, так вот... — и Нюра под большим секретом рассказала Фене, как она тогда, притаившись за кустом, подслушала разговор незнакомых ей людей и среди них узнала ее отца.

Теперь обе девочки все чаще и чаще делились друг с другом впечатлениями о том, что делается в станице, на хуторе, шо. потом передавали друг другу услышанное дома, горячо высказывали свои соображения, спорили, а порой даже ссорились. Нюра любила отца и верила в его правоту, но ей все еще казалось, что большевик—это человек, к которому все стоющие люди относятся плохо.

Однажды пошли они на лиман. День был воскресный, и мож. но было долго гулять. До лимана было версты две, не больше. Прошли половину дороги. Неожиданно их догнала группа вооруженных казаков. Казаки о чем-то спорили между собой. Поровнявшись с девочками, один из них—шустрый и рябой—узнал Феню. Он несколько раз покосился на нее. потом что-то шепнул соседу и крикнул:

— Эи, дивчина! Иди, моя птичка, иди, рыбка, сюда.

— Чего?—Феня остановилась.

— Иди, иди сюда, конфетку дам, — расплываясь в улыбке, звал казак.—Иди, бери, батьке своему отнесешь,—и он, подмигнув казакам, вдруг неожиданно показал Фене дулю.

Казаки грубо и недружелюбно захохотали.

— Скажи батьке. — продолжал тот же рябой и шустрый, чтобы он скорей подыхал, а то я все равно порубаю его шашкой.

Феня с недоумением посмотрела на окруживших ее людей, потом перевела взгляд на Нюру, не зная, что делать.

Казак угрюмо уставился на Нюру.

— И тебе, большевистское ты дите, голову оторвем. А ну, поворачивайте отсюда. Куда шли? На лиман? Шпионить? Уходите, а то сейчас же вам тут гроб-могила!

Нюра испугалась и оторопела не меньше Фени, но вдруг почувствовала, что в ней поднимается неудержимая злоба и страстное желание не бежать, не прятаться, а нападать. Ей так было обидно, что она не сдержалась и запальчиво крикнула:

— А какие мы вам большевички? Чего вы прицепились к нам? Горилки нажрались? Да?

Схватив горсть горячей пыли, она смело посмотрела в лицо казаку. Заметив на его губах усмешку, пришла в такую ярость, что уже не говорила, а отчеканивала каждое слово:

— Только тронь. Так глаза и запорошу!

И, спокойно повернувшись, пошла к хутору. Феня бросилась за ней. Казаки переглянулись и вдруг разразились хохотом, прерывая его скверными ругательствами.

Еле поспевая за Нюрой, с трудом переводя дыхание, Феня вполголоса говорила:

— Я знаю, куда они идут. Это они по лиманам прячутся, не хотят у красных в войске быть. Отец говорил, что в лиманах их уже целый полк, и сидят они там в камышах, как жабы.

Возвратившись домой, Нюра рассказала обо всем отцу. Он нисколько не удивился и только предупредил Нюру, чтобы та была осторожней и далеко за хутор не уходила. Однако он все же бросил работу и пошел к фениному отцу. О чем он с ним говорил— Нюра не знала, но через час она увидела, как он торопливо седлает коня.

— Куда вы, батя?

— Скоро вернусь.

Не успел отец скрыться за поворотом, явилась Марина.

Карповна смутилась, поднялась со скамьи.

— Я на минутку,—сказала Марина и кивнула ей.—Ну, как, Карповна? Мне ведь гроши нужны. Должок бы с тебя получить. Степан-то, небось, не с пустой сумой домой вернулся.

— Ох,—встревожилась Карповна,—где же их взять, те гроши? А Степан, что вы! Он ничего не привез. Горе мне с ним.

И приказала Нюре:

— Пойди-ка, нарви укропу.

Нарвав зелени, Нюра вернулась в хату и грубо швырнула ее на стол.

— Нате. Знаю я, какой вам надо укроп... Все знаю...

Карповна нахмурилась.

— Ты это что же, паршивая? Швырять? Я тебе швырну! Я не посмотрю, что выросла, я тебя при людях за ухо.

— Руки коротки.

— Ну, и послушная же ты дочка... А еще школьница,—Марина укоризненно покачала головой.

— Внука своего учите!—уже не владея собой, обрезала ее Нюра.—Или Костика своего учите, а не меня! Собак своих учите, а не меня. Без вас знаю, как с мамой разговаривать. И чего вы...

Недоговорила. В окно увидела возвращавшегося отца. Увидела его и Карповна. Она растерялась и сказала Марине:

— Степан...

Шагнула было к дверям, но дверь распахнулась, и Степан вошел в хату. Он был беый, как известь, глаза его горели, губы были крепко сжаты. Держась за стену, он молча дошел до скамьи, сел и, вытянув одну ногу, сказал жене:

— Снимай сапог... Нога прострелена.

— Батя!..-—бросилась Нюра к отцу.

Осторожно, чтобы не причинить ему боли, она стащила с ноги сапог. Нога была прострелена чуть выше ступни. Обильно лилась кровь.

Марина, облизав губы, спросила:

— Кто же вас?

Степан поднял на нее глаза.

— Пойдите в балку да спросите его фамилию. Там их целая банда. Может, и ваши родственнички.

Губы Марины чуть дрогнули. Она постояла и, молча поклонившись, вышла. Но не успела закрыть за собой дверь, как снова приоткрыла ее и спросила:

— Может, вам йоду дать?

— Не надо,—ответил Степан.

XVIII

Часа через три из станицы в хутор прискакал небольшой отряд партизан. Нюра подбежала к плетню и стала с любопытством рассматривать их. Были тут и знакомые ей станичники— кровельщик Сазонов, бондарь Куликов с сыном, молодой казак Василь и другие. Командовал отрядом дашин отец—Яков Алексеевич. Увидев Нюру, он приветливо улыбнулся ей. Она сконфузилась, а почему—и сама не знала, просто растерялась.

«Ой, и дурная же я»,—подумала она и побежала в хату.

— Батя! Красные! И Василь там, и дашкин отец...

Степан сидел на кровати, вытянув забинтованную ногу.

— Сбегай-ка,—попросил он,—за Яковом Алексеевичем, скажи ему, пусть зайдет ко мне. Скажи, что меня бандиты ранили.

— За Яковом Алексеевичем?—смутилась Нюра.—Пусть мама сходит.

— И не пойду, и не подумаю даже, и не просите,—мать замахала руками,—чтобы люди видели да потом мне это вспомнили? И ты не смей ходить!—погрозила она Нюре.

Но Нюра ей на зло пошла. «Ох, и мама у нас стала вредная,—с грустью подумала она,—и все бате наперекор...»

Завернула за угол, увидела оседланных коней, старую расщепленную молнией вербу и под ней людей. Она не захотела показать себя трусихой. Подняв голову, точь-в-точь как это делает иногда отец, и сдвинув брови, она спросила строго:

— Где здесь Яков Алексеевич?

— Зачем тебе? —К ней подошел Василь.

— Батя меня послал.

— Какой батя?

— Да мой батя. А какой еще?

— Твой?-—удивился Василь. — Да он же был на турецком фронте. Разве вернулся?

— Вернулся.

— Правда? Здоровый? Не раненый?

— Нет, раненый. Только его не на войне ранили. Сегодня ранили.

— Как сегодня? Кто?

— Белые.

Нюра произнесла это слово и впервые почувствовала, что оно означает. Даже сама удивилась. И пошла в голове п'утаница. Давно ли она клялась, что сроду не будет красной? А теперь ей белые стали чужими. Белые, красные, бело-зеленые... Кадеты, большевики, офицеры, казаки, иногородние, мать за одно, отец— за другое... Леля, Оля... Пойди разберись во всем. А тут еще Василь уставился на нее глазами, точно никогда не видал. Еще зубы скалит и говорит:

— Ты сердитая.

Ей хотелось ответить как-нибудь поострей, но как на грех растерялась и не нашлась. Покраснела только.

Василь улыбнулся снова и подмигнул.

— Пойдем.

И повел ее к Якову Алексеевичу.

Узнав, в чем дело, тот сейчас же направился к Степану. Они друг друга помнили еще с детства.