Жемчужный узел

— Прошу прощения! — он повернулся к кому-то, неудачно проходившему мимо. — Вы нас не представите?

Несчастным оказался Иван Говорин. Вот уж кто не умел скрывать свои эмоции: он так и изменился в лице, заметив, как заворожённо Лизавета смотрит на Яра. Но отказать в просьбе не смог — правила этикета вынудили его процедить:

— Да, конечно. Господарыня Баулина, позвольте познакомить вас с… — тут он поперхнулся, словно не хотел продолжать, — с бароном Черкасовым, Ярославом Дмитриевичем. Ярослав Дмитриевич, рад представить вас господарыне Лизавете Микулишне Баулиной.

— Благодарю вас, — Яр кивнул и повернулся к Лизавете, ясно показывая, что в услугах кого-то третьего они больше не нуждаются.

Лизавета была готова поклясться, что слышала, как Говорин скрипнул зубами, удаляясь куда-то в сторону стола с напитками. Да, ей точно нужно было уйти отсюда до того, как подойдёт очередь с ним танцевать.

— Значит, барон Черкасов?

— Незнакомого купца твоя маменька вряд ли бы пригласила, а вот барона…

— Мачеха, — не задумываясь, поправила Лизавета. — А хорошо с бароном придумано. Никто не удивится, с чего это я так мило с тобой беседую.

— Всё ради вас, господарыня Баулина, — Яр хмыкнул. — Лизавета Микулишна.

— Скажи ещё, что если бы я представилась тебе истинным именем, ты бы этим не воспользовался.

Яр склонил голову, признавая поражения: воспользовался бы, конечно. Возможно, тогда эта история закончилась бы в два раза быстрее — и куда более болезненно для Лизаветы.

— Рассказывай лучше, что придумал. Зачем этот фарс с балом?

— Увидишь. Но сначала добавь-ка меня в свою бальную книжку.

Она закатила глаза: только этого не хватало. И, пускай Лизавета и пыталась убедить себя в том, что просто не желает тратить время на чепуху, на самом деле причина её возмущения была в ином. Она понимала, что танец с Яром пробудит воспоминания, которые она предпочла бы похоронить.

— У меня свободен ближайший вальс.

— Чудно. Вальс подойдёт, — он протянул руку, вынуждая её подать свою в ответ. Касание губ даже сквозь ткань перчатки показалось слишком горячим. — Увидимся на паркете, господарыня.

Ох, Лизавета уже предчувствовала, что этот танец ей не понравится. И отчасти была права. Когда спустя два танца Яр вновь появился рядом с ней, у неё в груди что-то болезненно сжалось. Она чувствовала эту боль, пока они шли мимо готовящихся к танцу пар, пока вставали в необходимую позу. Когда заиграла музыка, боль слегка притупилась, уступая место другим чувствам: теплу чужой ладони на спине, аромату дорогого мужского шампуня, волнам уверенности, которые всегда ощущаешь рядом с опытным партнёром.

Яр танцевал прекрасно — лучше, чем любой в этом зале. Хуже всего было то, что он прекрасно это осознавал: краем глаза Лизавета видела самодовольную улыбку, гулявшую на его губах. И ненавидела себя за то, какие мысли пробуждала в ней эта улыбка.

— О чём ты думаешь с таким выражением лица? — конечно, даже в быстром вальсе Яр умудрялся как-то говорить.

— Не ваше дело, барон, — только и смогла фыркнуть Лизавета.

Грудь её тяжело вздымалась, дыхание едва не сбивалось, голова слегка кружилась от мелькавших мимо пар — струящиеся ткани платьев мгновенно сменялись прямыми мужскими спинами, затянутыми в чёрные кафтаны. Единственным постоянным в этом переменчивом мире оставался Яр, и в конце концов Лизавета сдалась, посмотрела на него уже прямо. И утонула в его нечеловеческих глазах.

Она зарекалась не думать об этих чувствах. Разум её кричал о том, что человек, ведущий ей в танце, предал её, более того — пытался убить, пускай и не своими руками. Но другая часть сознания, глупая, наивная, исконно девичья, подкидывала воспоминания о впервые увиденном море, о волшебстве рукотворной радуги, о доверии, которое тогда казалось ей таким возможным. И о вальсе в пустой бальной зале подводного терема — той самой зале, где всё рухнуло.

Пары встали. Музыка стихла, но Лизавете почудилось — оборвалась. Она не ожидала, что всё закончится так быстро, но ещё больше не ожидала того, что Яр не поспешит увести ей в сторону. Они застыли посреди зала, наверняка привлекая к себе излишнее внимание, но при этом не замечая ничего вокруг. А потом Яр наклонился и поцеловал её на виду у всего города.

Магия рассыпалась, разлетелась, хрупкая, словно стекло. Лизавета широко распахнула глаза, замычала в настойчивые, твёрдые губы. Они послушались, отстранились — но уже было слишком поздно. На них смотрел весь зал, включая сплетниц Соловьёвых и поражённую, впервые за весь вечер показавшую хоть какие-то чувства Софью Смирнову. Хотя теперь-то у неё была другая фамилия.

Лизавета поняла, что пытается убежать в эти дурацкие мысли от жестокой реальности. Только что Яр разрушил её репутацию, и без того пошатнувшуюся в свете последних событий. Он превратил её… у Лизаветы даже слов не было. А вот у купцов и их детей, беззастенчиво уставившихся на неё, слова точно были. Она по глазам видела, как яркие эпитеты промелькнули в их мыслях, живо представила, с каким удовольствием они будут уже этим вечером обмениваться грязной сплетней о дочери Баулина.

— О, Отец! — выдохнула Лизавета, обретая дар речи.

С ним вернулась и способность двигаться, которой Лизавета тут же воспользовалась. Подхватив юбки, она кинулась прочь из залы, даже не глядя в сторону Яра. Хлопая дверцей кареты и приказывая гнать во весь опор, Лизавета не сомневалась — он найдёт способ избавиться от пристального внимания и появиться именно там, куда она сейчас неслась во весь опор.

Лизавета ворвалась в спальню и захлопнула дверь с таким грохотом, что он эхом отдался в пустом коридоре. Из смежной комнаты тут же появилась Настасья, одновременно взволнованная и заспанная:

— Что случилось, господарыня? Вы в порядке?

Вместо ответа из горла Лизаветы вырвался то ли стон, то ли вымученный вдох. Закрыв лицо ладонями, она упала на пол, на мягкий ковёр. Но не расплакалась — нет, ей было не грустно, а зло. Жар стыда и раздражения поднимался от сердца выше, заливал щёки алым, прорезал лоб глубокими морщинами хмурости. «Зачем⁈» — хотелось спросить ей, глядя в глаза Яру.

— Господарыня?.. — голос Настасьи зазвучал тише, осторожнее.

Лизавета почувствовала, как служанка коснулась её плеча самыми кончиками пальцев, и на мгновение прикрыла глаза, поддаваясь жалости к себе. Когда Лизавета отвела руки от лица, она выглядела совершенно спокойной, словно и не стояла сейчас на коленях.

— Всё хорошо, — проговорила она как можно спокойнее. — Не поможешь подняться?

Опершись о ладонь Настасьи, Лизавета встала на ноги, распрямилась. Краем глаза заметила движение в ванной комнаты, будто чья-то тень скользнула мимо двери, и кивнула самой себе. Как бы ей ни хотелось свернуться клубочком на кровати и выслушивать от Настасьи слова утешения, нужно было от служанки избавиться.

— Спасибо. Дальше я справлюсь сама.

— Вы уверены? — та поглядела с сомненьем.

— Вполне, — Лизавета старалась звучать уверенно, как мачеха: когда та говорила подобным тоном, никто не отваживался с ней спорить.

Настасья тоже не отважилась. Закусив губу и помедлив, она всё же кивнула.

— Как скажете, господарыня, — и выскользнула обратно в свою комнату, неслышно прикрыв дверь.

«Будет ли она подслушивать?» — подумала Лизавета, и поймала себя на том, что её впервые взволновал этот вопрос. До сих пор в её спальне не происходило ничего, что интересно было бы подслушивать, прижимаясь ушком к закрытой двери. Хорошо, что звуки из ванной Настасье всё равно будет не разобрать.

Яр ждал именно там, сидя на краю металлической ванны с непроницаемым выражением лица. Когда Лизавета переступила порог, он поднял голову — и от его спокойного взгляда возмущённый окрик застрял у неё в горле. В крике не было смысла, женские истерики никогда на Яра не действовали.

Лизавета вдруг почувствовала себя потерянно и зябко. Невольно, в защитном жесте она обняла себя за открытые плечи и удивилась, какой холодной оказалась их кожа. Погружённая в мысли, она умудрилась не заметить обыденных неудобств. А вот Яр заметил её движение и правильно прочёл его смысл: единым плавным движением он оттолкнулся от ванны и скользнул к Лизавете, стягивая с себя кафтан.