Жемчужный узел

— Никому не дано видеть мир в истинном свете, таким уж он задуман. Постижимым только для Бога-Отца.

Сердце Лизаветы снова забилось, способность дышать и двигаться вернулась. Стараясь, чтобы рука не слишком дрожала, она всё же выпила чаю — это дало ей необходимую паузу, нужную, чтобы вернуть способность здраво мыслить.

— На всеведенье я, конечно, не претендую, — наконец, согласилась она.

Мачеха улыбнулась.

— В любом случае, я рада, что ты чувствуешь себя лучше.

— Не просто лучше, а хорошо. Я бы даже сказала, прекрасно! — Лизавета постаралась сиять не слишком ярко. — Думаю, мне пошло бы на пользу выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Как вы думаете?

— О, но что, если тебе станет плохо в городе?

— Я говорю не о городе. Мне было бы приятно просто выйти в сад, с Настасьей, конечно же. Не хочу, чтобы вы лишний раз волновались.

— В сад? Да, не думаю, что с этим возникнут проблемы. Конечно, ты можешь выйти: в конце концов, пойдут слухи, если ты вдруг станешь затворницей. Только не забудь, пожалуйста, соответствующе одеться.

— Соответствующе? — не поняла Лизавета.

— Ты вдова, дорогая. Вдовы носят чёрное.

— Конечно, — она бросила взгляд вниз, на свой светлый наряд. — Простите, я просто запамятовала. Трудно привыкнуть… к утрате.

«Особенно, когда она выдуманная», — додумала про себя Лизавета. Вслух же она продолжала говорить вежливые, но ничего не значащие фразы. Обсудили погоду, скорый бал у Соловьёвых, одно на двоих беспокойство за отца. Мачеха больше не считала его сумасшедшим из-за веры в водяных: её переубедили слова Лизаветы. Теперь она волновалась, как бы с ним ничего не случилось.

— Не случится, — заверила её Лизавета. И, спохватившись, добавила, — Я имею в виду, что он одолеет всю нечисть.

Поверила ли ей мачеха, так и оставалось неясным. Лизавете пока хватало и того, что её выпустили из спальни и даже из дома. Прогуливаясь по саду, она размышляла о том, что будет дальше. Яр так и не раскрыл весь свой план, словно нарочно оставив её мучиться в догадках. Она старалась думать, будто дело в том, что он толком ничего не сообразил, однако мысль эта была не такой уж и утешительной. Она позволяла насмехаться над княжичем, но вместе с тем заставляла волноваться. Меж тем, из шести отведённых им дней, оставалось уже пять с половиной.

— Госпожа! — громкий шёпот заставил Лизавету вскинуть голову.

Поначалу ей показалось: послышалось. Но оклик повторился, и вот она уже рассеянно озиралась по сторонам, пытаясь понять, откуда доносится голос.

— За оградой, госпожа! — рукой ей махал мальчишка газетчик. — Мне поручили вам передать.

Сквозь литые прутья он тянул Лизавете аккуратно сложенный, но не запечатанный конверт. Помедлив, она приняла его, медленно развернула. Внутри обнаружился не листок, а какой-то обрывок, на котором острым почерком было выведено «Завтрашний бал, будь там». Лизавета вскинула голову, готовясь отправить мальчишку с ответным, крайне возмущённым посланием, но того и след простыл.

30

Бал казался действом неуместным и странным. Лизавета чувствовала себя несуразно, прогуливаясь меж старых знакомых, приветственно кивая одному и другому, внося имена в бальную книжку и улыбаясь вымученной улыбкой. Она должна была находиться не здесь.

«Почему я вообще трачу время на это, в то время как Ладу угрожает опасность?» — спрашивала она себя. Лизавета уже сомневалась в том, что ей стоило вот так запросто довериться Яру. Конечно, тот желал своим сородичам только хорошего, но она-то не подпадала под это определение. Он вполне мог солгать ей, бросить здесь одну, оставить её бродить по залу, ненавидя себя за лицемерие. А она ещё столько сил потратила, чтобы уговорить мачеху принять присланные ещё с месяц назад приглашения!

— Не найдётся ли у вас свободного танца?

Она равнодушно посмотрела на молодого человека. Память услужливо подкинула имя — Иван Говорин, сын купца, отчаянно стремившегося в первую гильдию. Говорили, что ему осталось накопить не так уж и много, а значит, сын его был завидным женихом, за руку которого Лизавете следовало бы тут же схватиться. Вместо этого она покачала головой.

— Разве что один из последних.

То была ложь, но Иван её принял. Лизавета сделала пометку в книжице, одновременно гадая, под каким бы предлогом сбежать с вечера пораньше. Причина нужна была весомая — в конце концов, её появление стало главным событием бала. Хотя многие считали его поспешным: Лизавете-то полагалось быть в трауре, а не отплясывать мазурку.

Спасали слухи. О них Лизавета узнала, благодаря сёстрам Соловьёвым — они подошли в числе первых, стоило ей спуститься в залу. За прошедшие с момента их последней встречи месяцы девушки вовсе не изменились. Маша всё так же тараторила, Наденька отвлекалась на потенциальных женихов, Александра одолевала вопросами. Её интересовало, где же Лизавета была, почему не рассказывала о замужестве, что случилось с её супругом.

— А правда, что он тебе богатое наследство оставил? — среди прочего, озвучила Александра причину повышенного интереса к Лизаветиной скромной персоне.

Все молодые люди, что подходили к ней, все мнимые подруги, что не написали и единого письма за время её отсутствия — все тянулись к тайным сокровищам, хранительницей которых Лизавета была в их глазах. Они не знали, что её подлинным сокровищем было знание о мире, сама идея которого была слишком велика для их зашоренных умов, которых волновало одно: положение в обществе и как его улучшить.

Впрочем, Лизавета им подыгрывала. Она не говорила ни «да», ни «нет», а только загадочно улыбалась и ускользала — не только от ответов, но и от разговоров в целом. Внимание было ей неприятно, однако ореол загадочности казался выгодным: лучше быть тихой богатой вдовушкой, чем странной девицей, лишившейся мужа спустя два месяца брака. Хотя была участь и хуже.

Прогуливаясь от одной компании к другой, Лизавета заметила у дальней стены одинокую девушку. Она стояла отдельно от всех, растерянно обнимая себя за плечи, словно нуждалась в поддержке. Лицо ей показалось Лизавете знакомым, но потребовалось время, чтобы узнать — то была барышня Смирнова, Софья. В прошлый раз Лизавета видела её целую вечность назад: в тот день в салоне Румянцевой, когда её жизнь ещё не вышла из колеи. Именно Софья тогда кричала на весь зал, возмущалась, говорила о своих мечтах, а Лизавета, глупая, считала, что та поднимает себя на смех. Сейчас они обе думали иначе.

Софья изменилась, утратила прежнюю яркость и звонкость. Она казалась потерянной, серой, почти прозрачной, как привидение, навек привязанное к нелюбимому дому — неудивительно, что Лизавета не сразу её узнала. То был словно совсем другой человек.

— Ты не знаешь, что случилось с барышней Смирновой? — спросила она у Маши, всегда готовой посплетничать.

— Да ничего не случилось, — та, однако же, пожала плечами. — Замуж вышла, правда, ребёночка под сердцем пока не носит. Говорят, в семье боятся, что она так и не забеременеет — сама понимаешь, так себе тогда брак получается…

Сердце Лизаветы ёкнуло: а ведь именного этого Софья и боялась! Страшно было подумать о том, что сама Лизавета такой судьбы в прошлом желала.

Сейчас она жалела девушку, которой не удалось избежать навязанной родными участи. Думала и о себе: ведь её тоже ждало подобное, до сих пор. Отец говорил, ничто не мешает ей выйти замуж — подумаешь, вдовство. Лизавета так и не сказала ему, что мысль о замужестве заставляет её сердце биться чаще, но уже не от восторга, а от ужаса. Познав свободу, страшно было по своей воле шагать в золотую клетку.

— Милостивая господарыня, кажется, я не имел чести быть вам представленным.

Лизавета с трудом удержалась от того, чтобы состроить недовольную гримасу: опять кто-то хочет её очаровать! Сцепив зубы, она выдавила вежливую улыбку и повернулась к незнакомцу, снова готовая врать или деликатно отказывать. Но потеряла дар речи, обнаружив перед собой Яра.