Страница 20 из 65
Пока у меня жил Вальдемар, они оставили меня в покое и не показывали даже носа, но как только они узнают, что он выдворен мною, события могут начать развиваться совершенно непредсказуемо. Поэтому я надеялась поговорить с Кристиной чисто по-женски, ведь мне совсем не с кем было поделиться, поговорить по душам, конечно, кроме пана Мечислава, который, как мне казалось, был моим единственным доброжелателем. Мне хотелось простого человеческого сочувствия, понимания и выяснения ситуации. Свирепость Анджея, его внезапное ожесточение против меня, не имело ни малейшего основания, так как я всегда была с ним предельно вежлива и учтива. Когда я прокручивала прошлые события, то не могла припомнить, чтобы мы даже разговаривали когда-нибудь на высоких тонах.
Я стояла возле двери, и не решалась нажать на кнопку звонка, и, как тогда, в первый раз, уговаривала себя сделать это. Двери мне открыла Кристина, заметно опухшая и дрожащая от очередной пьянки.
– Можно к тебе войти? – спросила я, не переступая поро-га. – Мне нужно поговорить с тобой, но если ты больна, я приду в другой раз, – добавила я, изучая её выражение лица и реакцию на моё появление, поскольку мы не виделись недели две. Но на её чёрной физиономии ничего нельзя было прочесть, кроме физического страдания, поэтому у неё не было сил дать волю ненависти, которую она, без сомнения, испытывала ко мне.
– Войди, – буркнула она и, сгорбившись прошаркала к кро-вати. Её тяжёлая грудь, всегда поддерживаемая бюстгальтером, теперь беспомощно висела под ночной сорочкой и медленно телепалась в такт тяжёлой поступи шагов.
К счастью, Анджея дома не оказалось; я облегчённо вздохнула, так как предпочитала своих врагов порознь, нежели вместе. Кристина плюхнулась в постель, и я поняла, что разговора по душам не получится, хотя от её прежней воинственности и напыщенности не осталось и следа, и пока она прикуривала сигарету, я размышляла о том, когда же человек правдив: пребывая в добром здравии, или терпя геенну ада?
Я заговорила, так как нужно было чем-то заполнить молчание, проявляя сострадание её самочувствию, затем дипломатично напомнила ей, как она когда-то горячо убеждала меня в том, что мы будем подругами, и попросила объяснить причину агрессивного поведения Анджея, но она только прятала глаза.
– Вальдемар живёт у тебя? – спросила она, пропуская мимоушей мои приязненные усилия.
– Нет, и уже давно, он охранял меня от твоего мужа, кото-рый тоже, кстати, обещал быть доброжелательным ко мне, но Вальдемар оказался вором – он украл у меня моё золото! – призналась я в надежде снискать её сочувствие.
Но она только криво и цинично усмехалась, и пока я была в ударе и упражнялась в красноречии на смешанном языке, старательно подбирая польские слова, не заметила, что её грудь оголена, а поза развалившегося ленивого тела – профессионально вызывающа. Я встала, извинилась и направилась к выходу. За спиной послышался её зловещий шёпот, но слов я не разобрала. Это было похоже на грозное шипение усталой гремучей змеи, ретировавшейся в кусты, чтобы затаиться.
Ничего утешительного для себя я не услышала. Её зловещее шипение, безусловно, являлось дурным предзнаменование, но я почему-то воспрянула духом, и моё настроение переменилось – я обрела вдруг успокоение и умиротворение. Изменить я ничего не могла, я просто ждала дальнейших событий с каким-то подъёмом и азартом игрока, желающего либо вкусить до конца сладость победы, либо достойно перенести горечь поражения.
Глава 15
Мне хочется рассказать о двух людях, образы которых поблёкли в моей памяти от времени или, быть может, оттого, что я слишком много на протяжении лет вспоминала о тех, кто ранил меня или задел настолько болезненно. Анализируя их отвратительные поступки, я мало вспоминала о тех, кто пытался спасать меня, относился ко мне, как подобает честному человеку, а иногда действительно спасал от своих же соотечественников. Я не могу и не имею права быть неблагодарной по отношению к этим прекрасным, простым людям! Я не хочу, чтобы добро забывалось, а зло растлевало, поскольку это и есть его главнейшая задача. Невозможно забыть зла, но думать нужно только о добре!
У пана Мечислава работала продавцом худенькая женщина, примерно моих лет, с прелестной стрижкой «под мальчика», которая необыкновенно шла ей. Она была очаровательна. Её весёлость и всепрощающая жизнерадостность подкупали, а ярко выраженная воля к жизни, носила в себе сокрытую этику – жизнеутверждающую высшую мораль.
Сначала настораживал её кроплёный правый глаз – характерная татуировочная точка у внешнего уголка, но я, пленённая её добротой, и, видя, какое милосердие она расточает повсюду, как сочувствует больным и помогает немощным, думала: «Ну, с кем не бывает?» И простила ей её прошлое, хотя ничего о нём не знала. Но наши приятельские отношения с Терезой не пришлись по душе пану Мечиславу, он просто надувался и пыжился от недовольства и, наконец, однажды, длинно выругавшись, высказался:
– Тереза сидела в тюрьме и не годится тебе в подруги. Унеё тёмное прошлое. Говорят, она даже была вожаком в криминальной среде и у неё была кличка «Мама». Иными словами – это бандитка и воровка.
– Почему же вы тогда взяли её на работу, если она бан-дитка и воровка? Людям нечистым на руку нельзя работать с деньгами! Вы не боитесь, что она вас ограбит? – удивилась я.
– Не посмеет! От меня далеко не убежит, из-под землидостану! – заверил он, весь розовея.
Я с сомнением посмотрела на него. Всё это ужасно претило, потом закралось подозрение, что пан Мечислав избегает меня в последнее время. Прошёл уже месяц после подписания договора, а он не только не спешил делиться со мной прибылью, но и, как будто, совсем забыл о самом договоре. На всю мощь эксплуатировал мою машину, заметно щадя свою, – возил на ней пиво, и она, бедняга, надрывно стонала под тяжестью ящиков.
Я была сторонним наблюдателем, аналитиком, удивлённо потешаясь, как он старается выжать из этого корыта на колёсах, да ещё находящегося в преклонном возрасте, всё до последней капли. Приступы смеха, которым я давала волю только в уединении, иногда сменялись жалостью к пану Мечиславу. Он действовал по принципу – с паршивой овцы, да хоть шерсти клок, но я не произносила ни слова, а только с улыбкой выразительно смотрела на заднюю часть под багажником, где уже болталась оборванная рессора. Пан Мечислав только смущённо краснел и, как всегда, боялся смотреть в глаза. Тогда я решила действовать иначе, но об этом потом, потому что вначале я хочу рассказать ещё об одном человеке, сыгравшем значительную, если не одну из главных ролей в дальнейших событиях.
Это был молодой человек лет тридцати двух. Его светлозелёные глаза на узком бледном лице всегда улыбались, излучая загадочный свет, а чуть пухлые юношеские губы, готовые в каждый момент расползтись в улыбке, нехотя показывали зубы, явно нуждающиеся в дантисте. Я не знаю или не помню, кем он был и откуда пришёл, но мне казалось, что он был всегда. Он имел необыкновенную способность появляться неожиданно, словно тень, влиять на течение событий, вершить правосудие и так же внезапно исчезать. Было ясно, что он не хочет ничего взамен, а только выполняет свою миссию сеятеля добра и Ангела Хранителя во плоти. Иногда мне казалось, что Гжегож (так его звали) не просто человек, но тогда я только высоко ценила его необыкновенные качества, а уверенность, внезапно посетившая меня, что он был послан небом, чтобы хранить меня, живёт во мне и по сей день.
Гжегож помогал пану Мечиславу разгружать ящики с пивом, причём он делал это всегда безвозмездно, – его бескорыстность использовалась владельцем магазина как дармовая рабочая сила.
Была послеобеденная пора, и Тереза уже сменила пана Мечислава у прилавка. Наконец-то старое корыто, освободившись от тяжелого груза, облегчённо вздохнуло, и я, улучив момент, когда пан Мечислав закрывал багажник, а Гжегож уже отнёс последний товар и вернулся, оказавшись рядом, решила действовать.