Страница 21 из 65
– Пан Мечислав, вы обещали показать могилу Инги. Таквот, вы освободились, и можно ехать сейчас же, – безапелляционно потребовала я.
Пан Мечислав выдавил из себя что-то нечленораздельное, закряхтел и порозовел, но сдался под пристальным взглядом Гжегожа. Соглашаясь, он совершал над собой большое усилие, словно принимая горькую микстуру. Он вернулся в магазин, чтобы сделать последние распоряжения. Гжегож смотрел на меня, а его светлые глаза, излучающие таинственный свет, улыбались.
– Гжегож, знал ли ты Ингу, погибшую не так давно? Онабыла компаньоном пана Мечислава...
– Нет, – ответил он задумчиво, – я живу в этом районенедавно.
Он моментально замкнулся в себе и погрустнел. Я не понимала причины его внезапной грусти. Если он не знал Инги, то почему так опечалился, или в его добром сердце находилось место для каждого, даже совсем незнакомого человека?
Возле магазина было на редкость безлюдно в эту пору, и только поодаль стояли двое парней, потягивая из бутылок пиво, увлечённые беседой. Пан Мечислав вынырнул из двери с пластиковой авоськой в руке, в которой что-то подозрительно позвякивало, и мы уселись в машину: Гжегож сел за руль, я рядом, а пан Мечислав – сзади. Заурчал мотор, и доживающая свои последние дни машина, жалобно скрежеща, нехотя покатила по улицам Варшавы.
Несколько дней стояла прекрасная погода. Февральское, всё ещё скупое солнце успело подсушить почву и ворохи прошлогодней листвы, разбросанные в живописном хаосе неугомонным ветром. Но там, где размещался город мёртвых, называемый Брудненским кладбищем, с его широкими улицами, сплошь в мраморных надгробных плитах без оград, царил идеальный порядок, и поражала густая вязкая тишина, нарушаемая иногда надрывным карканьем старых ворон, свойственных всем кладбищам на Земле. Летом, когда многочисленные кладбищенские деревья и кустарники оденутся в зелёную листву, это унылое место обещает быть похоже на оазис, созданный и заботливо поддерживаемый живыми для усопших как последняя дань.
Идеально прямые кладбищенские улицы были пусты. Пан Мечислав шёл, опустив голову, и угрюмо молчал, целиком погрузившись в свои тёмные мысли. Мне казалось, что мы идём слишком долго, но я вдруг утратила чувство времени. Моя активная энергия иссякла, а время остановилось в мёртвой точке. Я тяжело опустилась на первую встретившуюся скамью.
– Долго ещё идти, пан Мечислав? – едва выдавила я изсебя.
Гжегож сел рядом со мной, он, безусловно, тоже устал. Пан Мечислав, словно очнулся и обрадовался, что мы уселись.
– Вы тут посидите, а я сейчас! – пропыхтел он и понёссякуда-то, исчезнув за белым памятником, изображавшим женщину, держащую какую-то чашу.
Мы остались одни. Кладбище не является подходящим местом для каких бы то ни было бесед, поэтому, мы сидели и молчали, слушая тишину города мёртвых и карканье кладбищенских ворон. Я обрела чувство времени. Прошло минут тридцать, но пан Мечислав, словно забыл о нас.
– Идём, – сказал Гжегож, глядя куда-то в небесную высь.
Он взял меня под руку, и мы пошли к узорчатой кладбищенской ограде, по дорожке, заросшей прошлогодней травой. Вокруг, едва не касаясь нас огромными крылами, кружилась стая чёрных ворон, что-то надрывно каркая на своём вороньем языке. Меня окутала волна необъяснимого парализующего страха, и я с силой сжала руку Гжегожа. Он посмотрел на меня. Его взгляд подействовал успокаивающе.
Вдруг одна из ворон отделилась от стаи и тяжело опустилась на землю в двух шагах перед нами, сложила крылья и посмотрела на нас с укоризной, странно вертя головой и издавая гортанные звуки, словно пытаясь что-то сказать, поворачивалась, показывая клювом в дальний угол ограды. Потом, пролетев низко в том направлении, уселась на большом тёмно-сером камне и, молча, застыв, уставилась на нас. От страха я превратилась в холодное бездыханное изваяние.
Гжегож выпустил мою руку и пошёл по направлению к камню, на котором сидела ворона. Когда он приблизился, ворона живо ретировалась на ограду, но продолжала наблюдать за нами, всё ещё не улетая. Гжегож остановился перед камнем и помахал мне рукой.
Оковы страха ослабли. Движимая любопытством, старательно обходя заброшенные в этой части кладбища надгробные плиты и потемневшие от времени высеченные из мрамора кресты, я подошла к камню.
Это был обыкновенный камень, но на вид достаточно тяжёлый, чтобы его можно было сдвинуть с места одному человеку. На камне висела ввинченная металлическая чёрная табличка, на которой белой масляной краской было написано: «Инга Белова. Год рождения – год смерти».
Я стояла и не верила своим глазам. Старая ворона, сидящая на ограде, проворчала что-то, пронзительно каркнула и, расправив чёрные крылья, взметнулась ввысь, видимо, посчитав свою миссию законченной, моментально смешалась со стаей остального воронья, отлетевшей и в одно мгновение, исчезнувшей где-то вдали.
Мои глаза увлажнились и наполнились слезами. Я ничего не видела перед собой и теребила в руках единственную живую белую розу, купленную по дороге на кладбище в цветочном магазине, не зная, куда её возложить. Здесь был только камень, и я не имела понятия, – где же сама могила. Я почему-то не сомневалась ни на минуту, что это могила той самой Инги, хотя не знала её фамилии.
Держа в руках белую розу, облокотилась о камень и прикрыла глаза, затуманенные слезами. Какое-то мгновение я не думала ни о чём, поражённая если не случайностями, то мистикой происходящего. Но страх и жуть вдруг улетучились, меня окутало умиротворение и глубокий покой, я забыла об окружающем мире и внутренним взором увидела пана Мечислава, крадущегося в полумраке какого-то помещения. Он открыл дверцы чего-то белого, похожего на холодильник, вынул оттуда бутылку, по очертаниям очень напоминающую водку, и положил на её место другую, точно такую же, затем, также крадучись отошёл. В этот момент видение исчезло. Это было похоже на сон в бодрствующем состоянии.
Гжегож был далеко. Он помахал мне рукой и крикнул, что пора уходить. Воткнув розу между табличкой и камнем, я ещё раз обвела взглядом место и его окрестности, пытаясь запомнить, чтобы без труда найти могилу Инги в следующий раз.
Мы подошли к машине. Пан Мечислав сидел на заднем сиденье с полупустой бутылкой вина в руках, заметно охмелевший и порозовевший. Он был похож на большого ребёнка, напроказившего и стыдливо осознающего свою вину. Впрочем, как оказалось потом, пан Мечислав все свои злодеяния и обманы совершал таким образом, словно стыдясь и каясь в душе о содеянном.
Я попросила Гжегожа остаться снаружи, и он сделал вид, что заинтересован состоянием заднего колеса, а я тем временем подсела к пану Мечиславу, и оказавшись в его пьяных объятьях, жёстко отстранила его.
– Прошу ответить мне на два вопроса, уважаемый, панМечислав, – как можно мягче, спросила я. – Какая фамилия была у Инги?
Он вытаращился на меня, но ответил:
– Белова.
– Отчего она умерла?
– Она и её любовник отравились алкоголем, – выдохнулон.
– Я это уже слышала, а если подробнее? – почти потребо-вала я.
– Много пила, сама виновата, – пробурчал он и, прикрывглаза, вылил в своё горло оставшееся вино, зачем-то покрутил пустой бутылкой и небрежно швырнул её под ноги.
– Она жила в магазине, в подсобном помещении, – не-хотя звучал его скрипучий голос. – Это случилось, в аккурат, в выходные дни, когда я был в двухдневной командировке в Германии. Водка, которую они выпили, оказалась отравленной. Её приятеля нашли мёртвым возле телефонной будки неподалёку от магазина, тело Инги лежало на кровати. Вернувшись, я узнал о случившемся. Меня долго таскали, пытались предъявить обвинение, но я имел алиби...
– Как много совпадений, случайностей! Не отлучись выСЛУЧАЙНО в Германию, вас бы посадили. Но вы отделались лёгким испугом. Ведь вы, и только вы, пан Мечислав, унаследовали капитал, внесённый Ингой в ваше частное предприятие, и были главным, если не единственным, подозреваемым! Не так ли? – воскликнула я, взглянув на него вопросительно.