Страница 32 из 196
И что бы вы думали, судари? Поднялся ропот! Дескать, как же так? Рыцари мы, или заячьи хвостики? Я, мол, щитом святого Георгия клялся, покровителя всего рыцарства! Как же я могу клятву нарушить? Не будет мне благословения Господня! И, что обиднее, в основном молодёжь роптала. Те, кто настоящих трудностей не хлебнули, кто на рыцарских романах воспитан. Пришлось грозно цыкнуть и повторить приказ. ПРИКАЗ! А не просто дружеское пожелание. Ну, худо-бедно, до мозгов достучался. И что теперь? А теперь получается, что поляки более благородны? Более рыцарствены? Больше клятвы держат?
Щека опять раздражённо дёрнулась. Опять начнутся шептания, ропот… Того не понимают, дурни, что задачи надо решать по мере важности! Что сейчас всего важнее? Зáмок отстоять! И для этого все средства хороши, вплоть до подкупа предателей и тайных наёмных убийц! А потом уже будем решать менее важные задачи. Типа выполнения клятв и честного рыцарского слова.
Генрих фон Плауэн опять неодобрительно покосился с крепостной стены вниз. Семеро поляков даже не шелохнулись за это время. Хм!.. Позавчера было трое, вчера пятеро, сегодня семеро… Уж не хитрый ли это план, судари? Завтра будет одиннадцать, а послезавтра все двадцать соберутся? И крестоносцы, привыкшие к добровольным пленникам, доверчиво распахнут ворота… А поляки у этих ворот затеют бойню! Пока основные силы не подоспеют. И ворвутся в замок! По крайней мере, в Нижний замок, Средний наверняка успеют закрыть. Фантазии, говорите? Мания, говорите? А напомните-ка мне, судари, как пала великая Троя! Не помните? Так я подскажу. Хитроумный Одиссей придумал отличный план. И по его указанию, Эпей изготовил огромного деревянного коня. И в этом деревянном коне спрятались коварные ахейцы. А остальные греки сделали вид, что уплывают от стен Трои. Утром радостные троянцы с весёлыми криками выскочили из стен города и прочитали на боку коня надпись: «Этот дар приносят Афине-воительнице уходящие данайцы». И давай вокруг коня пляски устраивать! Что сказать — варвары! А тут ещё поймали неподалёку некоего Синона. Между прочим, двоюродного брата лукавого Одиссея! Уже повод насторожиться. Так, нет же! Наплёл им этот Синон, что коня специально сделали таким громадным, чтобы в Трою его нельзя затащить было. А если затащить, то будет Троя благословенна богами и вовек неприступна.
— Как это, «не затащить»? — возмутились троянцы, — А мы затащим!!!
И затащили… на свою голову. В коне сидел отряд данайцев, который ночью вылез из чрева деревянного коня, не без помощи того самого Синона. Греки быстренько разобрались со стражей у ворот и распахнули ворота. А там уже поджидали вернувшиеся ахейцы… И началось истребление! Побоище! И Троя пала.
Знаете, сколько греков сидело в деревянном коне? Девять. С лицемерным плутом Синоном — десять. И ничего, вполне хватило.
Н-да, помнится, как ругался Куно фон Лихтенштейн, тогдашний данцигский комтур, заметив у юного крестоносца тягу к античной истории. А зря! Не для того читал юноша о подвигах героев прошлых веков, чтобы восхищаться ими, а для того, чтобы воспользоваться чужим опытом. И много, много раз потом возблагодарил Господа за то, что не послушал комтура, не бросил чтения. Знаний много не бывает.
Фон Плауэн опять покосился на семерых поляков. Этим и деревянного коня не надо. Надо только, чтобы ворота открылись. Сами крестоносцы их и откроют. А уж поляки ударят со всей рыцарской доблестью. Мало бойцов, говорите? Ну, знаете! Будь среди них, к примеру, Завиша Чарный Сулимчик[1] с братьями, то и пяти рыцарей хватит! С другой стороны, попробуй-ка плени того Завишу. Эти семеро на великана Завишу даже близко не походили.
Фон Плауэн тяжело вздохнул и крикнул со стены:
— Открыть ворота!
А сам зорко глядел, не помчится ли в лихой наскок польская конница?
Обошлось. Семеро польских рыцарей, один за другим, въехали в замок и ворота гулко захлопнулись. Фу-у-у…
— И пусть только кто-нибудь посмеет сказать, что я повёл себя как трус! — с внезапным ожесточением подумал Генрих, — В капусту порублю мерзавца! Вызову на поединок и порублю в капусту! Чтоб другим неповадно было! Потому что это не трусость. Это мудрость и осторожность. И величайшая ответственность.
Сегодня фон Плауэн обошёл все закоулки замка. Он выслушал доклад о наличии запасов провизии и лично проверил всё ли соответствует докладу. Он выслушал доклад о готовности замка к штурму и лично проверил наличие брёвен, из которых можно сделать временную стену, если нападающие разобьют кирпичную. Конечно, укрепив её земляным валом. А можно сбрасывать тяжёлые брёвна на головы штурмующих. Он выслушал доклад о наличии и готовности коней и не погнушался лично сходить в конюшни. Он выслушал доклад о запасах пороха и кулеврин[2] и лично проверил всё ли так, как рассказывали.
Про кулеврины, кстати, плачевно. Запасов пороха не счесть, это да, но самих орудий мало. А что вы хотите, судари, если основную часть кулеврин вывезли основные силы крестоносцев для битвы под Грюнвальдом? Там их и захватили поляки. Хорошо ещё, что часть орудий крестоносцы-артиллеристы успели основательно испортить. И всё же, многие из тех кулеврин сейчас смотрят в сторону Мариенбурга. Проклятье!
Хорошо ещё, что остались бомбарды. Как полевая артиллерия, бомбарды не слишком хороши, а вот для осады крепостей — самое то! Потому бамбарды и не взяли в поход. Но бамбарды хороши не только для захвата крепостей, но и для обороны! Ими отлично можно стрелять через стены замка. Ну, и ядер для них вытесано достаточно[3].
И ещё, ему понравился главный артиллерист замка, брат Томас, выходец из Милана. Немногословен, умён, деятелен, расторопен. Вон, не дожидаясь особого распоряжения, он уже дал указание плотникам, и те изготовили несколько деревянных ящиков, которые помощники брата Томаса расставили по наиболее уязвимым направлениям, откуда можно ждать внезапного штурма, наполнили песком, предназначенным гасить отдачу орудий, и уложили на них стволы кулеврин под неким, рассчитанным им, углом к горизонту. И брат Томас сказал, что готов поклясться спасением души, что кулеврины будут стрелять через стены, словно бомбарды. И бомбарды расставил. Не забыв подготовить для них и запасные позиции. Объяснив орудийным расчётам, какие бомбарды на какие запасные позиции переносить по особой команде. Ну, что сказать? Молодец!
Настолько молодец, что Генрих фон Плауэн заподозрил подвох и уточнил, а почему, собственно, такого молодца Ульрих фон Юнгинген с собой на Грюнвальдское сражение не взял? Брат Томас от вопроса сконфузился, но потом открыто посмотрел в глаза фон Плауэну и честно сказал, что накануне много упражнялся, вспотел, а потом жадно хлебал холодную воду. И охрип. Какой же артиллерист без зычной глотки, чтобы гром орудий перекрикивать? Но на самом деле он, брат Томас, подозревает, что не взяли его в поход из-за грешного порока, этакого изъяна души — увы! — присущего ему, брату Томасу, от которого он не может уже много лет избавиться, несмотря на все старания.
— Что за порок? — насторожился фон Плауэн.
Выяснилось, что брат Томас не может спокойно слышать звуки орудийной пальбы. Он впадает в такое неистовство, в такой раж, что перестаёт контролировать свои собственные слова. И… матерится. Грубо, нагло, чуть ли не богохульно. Что нисколько не мешает ему стрелять по врагам. Но кому же понравится, когда чуть не на всё поле слышится матерная брань? Из уст крестоносца? Вот его и оставили в замке, воспользовавшись тем, что он слегка охрип.
— Ничего, ничего… — похлопал фон Плауэн по плечу брата Томаса, — Если это не во вред стрельбе, если враги будут гибнуть под метким огнём, то такой грех можно будет и простить. Потом, после освобождения замка. Ну, конечно, дадим какую-нибудь епитимью, не слишком обременительную… Авось, Господь простит!
Брат Томас сокрушённо покачал головой, но спорить не стал. Только спросил, может ли он провести несколько выстрелов для выверки прицела. Не по врагам.
— Конечно, — согласился фон Плауэн, — Если это нужно, то конечно! Только… не вычислят ли враги место, куда снаряды падают? И будут потом это место стороной обходить?