Страница 46 из 56
— Еще чаю? — Мило спрашивает девушка, и София кивает.
— Спасибо, и еще пожалуйста побольше меда и сливок. — Она берет чайный поднос, передавая его блондинке. — Спасибо, — снова говорит София, и девушка быстро кивает, опустив глаза, когда выполняет это.
Мой желудок снова скручивает от тошноты. У меня нет реальной причины думать, что девушка, это что-то иное, чем обычная домашняя прислуга, но Виктор сделал так, что я не могу не думать о нем самое худшее. В конце концов, почему я не должна?
— Ты в порядке? — Мягко спрашивает София, накрыв мою руку своей. — Лука рассказал мне кое-что из того, что с тобой случилось. Я в абсолютном ужасе. Но он также сказал, что ты хорошо поправляешься?
Меня охватывает внезапное безумное желание рассказать ей правду о том, что я подслушала, о том, насколько я уверена, что Виктор подстроил все это похищение, чтобы сломить меня, заставить подчиниться ему, а затем притворился, что заботится обо мне и выхаживает меня, чтобы вылечить, чтобы заслужить мою преданность, но я останавливаюсь, не начав произносить нужные слова. Я не знаю, поверит ли она мне, если я расскажу ей. Было время, когда я чувствовала, что могу рассказать ей все, что угодно, но она не просто мой друг. Она также жена Луки, и у нее есть свои заботы, своя семья, которой нужно управлять, и свое место в иерархии. Я не могу подвергать ее опасности, рассказывая ей то, что может вызвать так много проблем. Если она поверит мне, она может рассказать Луке, и никто не знает, что может последовать за этим. Лука мог бы сказать, что договор важнее, чем спасти меня от человека, который способен на такое, несмотря на его обещания защитить меня, если Виктор окажется опасным, что может осложнить их отношения, или он может нарушить сделку, и последствия этого тоже будут серьезными.
Я была готова отправиться к Луке, когда подумала, что, возможно, смогу сбежать, но я знаю, что это больше не вариант. Мы все под его крышей, в его безопасном доме, который практически является крепостью, и это небезопасно ни для кого из нас. То, что сделал Виктор, останется между нами двумя, независимо от того, как сильно я хочу, чтобы было иначе. Независимо от того, как сильно я хочу быть свободной.
— Мне становится лучше, — говорю я. — Виктор продержал меня в другом безопасном доме достаточно долго, чтобы дать мне восстановиться настолько, насколько я могла, прежде чем перевезти меня сюда.
— Я знаю, как это тяжело, — тихо говорит Ана с другой стороны Софии. — Я все еще не чувствую себя собой, хотя все врачи говорят, что травмы хорошо заживают. Я не могу заставить себя попытаться встать и пойти… — Она останавливается, ее голос немного срывается. — Ты храбрее меня, Кэт, — заканчивает она с легкой улыбкой. — Но опять же, ты всегда была храброй.
— Мы все такие, — твердо говорю я. — Все трое из нас. — Я бросаю взгляд на Софию, вспоминая, как она была ответственна за смерть Франко. Она спасла себя и Ану и, возможно, даже меня тоже, когда встретилась с ним лицом к лицу и застрелила его.
София прикусывает губу, ее рука собирается коснуться живота, когда блондинка приносит еще один чайный поднос и наливает три чашки, прежде чем ускользнуть. Я вижу, как она вдыхает, когда ее рука разглаживает маленький бугорок, и я могу сказать, насколько она напугана, даже несмотря на то, что она хорошо это скрывает.
— Виктор и Лука исправят это, — уверенно говорит София. — Лиам тоже приедет, как только у него будет достаточно людей наготове, чтобы удержать Алексея от мятежа. Они не позволят, чтобы с нами что-нибудь случилось. — Ее рука остается на животе.
Моя грудь сжимается, когда я думаю о ребенке, которого я могла бы родить. Я понятия не имею, была ли я беременна, когда меня похитили, но ни один ребенок не смог бы пережить то, что со мной сделали. От одной этой мысли я чувствую себя опустошенной, и я крепко держу руки на коленях, хотя мне хочется прижать их к животу. Я не хочу давать никому неправильное представление и не хочу объяснять. Я знаю, это звучит безумно, что я была так уверена, что, возможно, беременна, когда не было никаких реальных признаков. Это было просто ощущение, и я знаю, что это вообще ничего не значит.
Мне стало совершенно ясно одно: чувствам больше нет места в моей жизни.
Мы все еще некоторое время общаемся, разговор переходит на более нормальные темы, или настолько нормальные, насколько мы можем справиться, учитывая состояние нашей жизни. София рассказывает о своей практике игры на скрипке, с ноткой тоски в голосе, когда она упоминает предстоящее выступление, которое она почти наверняка пропустит сейчас. Она рассказывает о приеме у своего врача незадолго до их отъезда и о том, как они с Лукой договорились не выяснять пол ребенка, пока он или она не появятся на свет.
— Он хочет, чтобы это было сюрпризом, — говорит она, разглаживая руками джинсы. — И я думаю, что это хорошая идея.
— Вы говорили об именах?
— Немного. — София смеется. — Он очень уверен, что это мальчик, поэтому настаивает на Джованни, в честь моего отца. Что, я думаю, очень мило.
— Это мило, — тихо говорит Ана, и я тоже слышу нотку тоски в ее голосе. Я не забыла, что она сказала, когда мы втроем ходили по магазинам за моим свадебным платьем, как сильно она хочет любви и как уверена, что теперь никогда ее не найдет.
— Как у тебя дела? — Спрашиваю я ее, наклоняясь вперед. Трудно подобрать слова, когда я напоминаю о том, что с ней случилось. Я не знаю, исчезнет ли когда-нибудь полностью чувство вины за то, что в этом виноват мой муж. И я не знаю, сможет ли она когда-нибудь полностью выздороветь. Она все еще худая на грани болезни, такая же, какой была, когда была балериной, если не больше. Из того, что сказала мне София, я знаю, что она снова могла бы ходить, но не может заставить себя попробовать. Судя по тому, что я слышала перед моим отъездом в Москву с Виктором, врачи давили на нее, но безрезультатно. Ана решила, что ее расстройство не подлежит восстановлению, и никто, ни врачи, ни друзья, не смогут убедить ее в обратном. Если бы Франко уже не был мертв, я бы убила его снова сама, с горечью думаю я, глядя на бледное лицо Аны. В конце концов, я уже убила одного человека.
Интересно, что бы подумали София или Ана, если бы узнали. София тоже это сделала, нажала на курок и наблюдала, как человек, заслуживший смерти, получает по заслугам от ее руки. У Аны этого нет, но я знаю, что она была рада смерти Франко. Я не думаю, что кто-то из них осудил бы меня за это, они могли бы даже похвалить меня, но в то же время я не могу заставить себя сказать это вслух. Как бы я ни была рада, что убила Степана, и как бы ни было приятно чувствовать эту месть, сейчас она окрашена тем фактом, что Виктор приложил к этому руку. Степан был пешкой, и это лишает меня некоторого удовлетворения. За это должен был умереть Виктор, а не Степан, или, может быть, они оба. Степан был инструментом, но Виктор был тем, кто его заказал, и это заставляет меня чувствовать глубокую горечь, которая скручивает мой желудок и вызывает тошноту, тошноту, которая поднимается по моему желудку и подступает к горлу, пока…
— О боже. — Я вскакиваю, прикрываю рот рукой и бегу в ближайшую ванную. Сначала я не уверена, где она находится, и у меня ужасное чувство, что меня сейчас вырвет на блестящий деревянный пол, и все увидят. Я крепче прижимаю руку ко рту, дико озираясь по сторонам, а затем вижу маленькую дверь, которая, я надеюсь, ведет в ванную на первом этаже, а не в какой-нибудь бельевой шкаф или что-то в этом роде.
Это так, и я едва успеваю добежать до туалета, чтобы упасть на колени и ввалиться в него, хватаясь за бортики, когда чай и минимальное количество еды, которую я съела, выливаются наружу. Я зажмуриваю глаза, чувствуя, как горячие слезы текут по моим щекам, и не в первый раз задаюсь вопросом, как я собираюсь это вынести. Как я собираюсь жить дальше. Может быть, мне следовало спрыгнуть с того балкона в первую брачную ночь и избавить себя от стольких мучений.