Страница 15 из 200
1.
По свежим впечатлениям, в 20-х числах июля, Зиновьев так описал происходившее в те дни в столице и свое в них участие.
«Утром 3-го числа (июля — Ю. Ж. ) мы с тов. Каменевым составляли очередной номер “Правды”, еще не зная, верны ли слухи об уходе кадетов. Затем мы направились в Таврический дворец на заседание соединенных бюро исполнительных комитетов. Здесь мы впервые, часа в 3, узнали вместе с другими членами собрания, что начинаются выступления рабочих путиловцев, «Треугольника», пулеметчиков (солдат I запасного пулеметного полка — Ю. Ж. ). Мы заявили собранию, что наша организация (ЦК РСДРП(б) — Ю. Ж. ) против выступления и что мы со своей стороны примем меры, чтобы его не допустить.
Троцкий, Каменев и я сейчас же отправились звонить по телефону в наши (районные) организации в этом духе. В эту минуту пришло известие, что пулеметчики уже выступили. Через несколько мгновений меня вызвали к телефону и известили, что пулеметный полк не выступил еще, но во дворе казармы все стоят наготове. Тут же я узнал, что один из лучших военных агитаторов (М. М. Лашевич — Ю. Ж. ) находится в пулеметном полку и уговаривает не выступать. Я еще раз просил принять все меры к тому, чтобы не допустить выступления. Об этом разговоре я сейчас же доложил собранию соединенных Исполнительных комитетов. В собрании кем-то предложено было послать сейчас же ораторов в полки и на заводы, чтобы удержать от выступлений. Все кандидаты из сторонников большинства отказались ехать. Некоторые из них заявили при этом, что ехать бесполезно, ибо теперь никому не удастся удержать выступление.
В “Правду” я и тов. Каменев послали с собрания же короткое воззвание против каких бы то ни было выступлений с тем, чтобы оно большими буквами помещено было на первой странице в номере от 4-го числа. “Никаких выступлений”, — писали мы там. Это воззвание было уже набрано, но вырезано было из номера (см. “Правду” от 4-го числа, первая страница) поздно ночью под влиянием событий, о которых ниже.
С собрания исполнительных комитетов я отправился в большой зал Таврического дворца, где заседала рабочая секция Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, которой я должен был сделать доклад о борьбе с контрреволюцией. Туда же вскоре пришли тт. Троцкий, Каменев, Рязанов, Либер, Анисимов и другие.
В этом собрании теперь тоже пытались увидеть “заговор” с нашей стороны. Мы, дескать, тщательно готовились к этому собранию, заявляли, что опубликуют имена неявившихся большевиков и т. д. Последнее верно. Мы действительно готовились к этому собранию. Частичные перевыборы в течение двух месяцев изменили состав в нашу пользу. Большинство в рабочей секции стало большевистским. Мы не раз открыто заявляли в печати, что рабочая секция должна стать нашим оплотом. Мы просили Исполнительный комитет созвать рабочую секцию. Исполнительный комитет, зная, что большинство перешло к нам, оттягивал созыв. Наконец, на 3-е число Исполнительный комитет назначил собрание рабочей секции (назначение дня зависело не от нас, а от меньшевиков и эсеров из Исполнительного комитета).
На собрании сразу выяснилось, что большинство (вероятно, не менее 2/3) за нас. Я прочел доклад о борьбе с контрреволюцией в духе тезисов, напечатанных дней за десять до этого. (Отчет об этом докладе, конечно, извращенный, напечатан был во всех буржуазных газетах, и ему “Речь” посвятила очередную передовицу. ) К моменту перерыва стали приходить вести о начавшемся выступлении рабочих и солдат. Пришел почтово-телеграфный чиновник, сообщивший, что 4 000 служащих начинают забастовку.
Настроение полнилось. После частного совещания мы внесли резолюцию: 1) рабочая секция высказывается за переход власти к Советам и надеется встретить в этом поддержку солдатской секции; 2) рабочая секция высказывается за то, чтобы движению придать мирный и организованный характер; 3) рабочая секция выбирает бюро, которое должно вести дело с Исполнительным комитетом и ЦИКом, все остальные члены данного собрания отправляются в районы, чтобы проводить тем принятые решения.
За эту резолюцию голосовало, по подсчету у дверей, 276 делегатов, ушло в виде протеста до 90-100 эсеров и меньшевиков. Председательствовал все время меньшевик Бройде. Принятая резолюция отпечатана в “Правде” от 4-го числа и, кажется, в других газетах. Против нашей резолюции на собрании говорили Чхеидзе, Либер, Войтинский, Бройде и другие.
Когда рабочая секция стала расходиться, к Таврическому дворцу начали подходить первые манифестанты — рабочие и солдаты... Перед тремя-четырьмя большими группами манифестантов пришлось говорить и мне. Настроение у всех было настолько возбужденное, что назавтра некоторые из противников приписывали мне то, что я и не думал говорить. В кулуарах Таврического дворца один поручик-грузин с горячностью утверждал, что он сам слышал, как я в речи назвал Керенского “кровопийцей”. Ряд лиц, слушавших тут же мою речь на улице, доказали горячему поручику, что это ему померещилось. Действительное содержание всех моих речей было следующее. Я говорил о том, что лозунг “Вся власть Советам” — единственный выход из положения. Я говорил, что мы должны уважать Совет, но должны требовать, чтобы Совет уважал и нашу волю, которая теперь ясна. Я предостерегал от глупого мнения, будто вожди Совета — это “переодетые помещики”, надо понять, в чем действительно слабость противника, чтобы бороться с ним.
Я горячо предостерегал против того, чтобы принять теперь бой на улицах, говорил о том, что это выгодно было бы теперь только контрреволюционной буржуазии, указывал на то, что силы наши растут, приводил все доводы против немедленного выступления, которые указаны выше. Далее я цитировал только что принятую резолюцию рабочей секции, видя в ней большую моральную победу.
Я говорил: недаром существует изречение: “Я ваш вождь, и поэтому я иду за вами”. Найдутся, говорил я, и среди вождей Совета люди, которые поступят согласно этому изречению. Н. С. Чхеидзе, надеюсь, будет одним из первых таких вождей, которые теперь прислушиваются к вашему голосу (увы, эта моя надежда совершенно не оправдалась).
И все мои речи я непременно заканчивал самым решительным, самым категорическим, самым настойчивым призывом: расходитесь мирно по казармам и по фабрикам, цель демонстрации достигнута, не поддавайтесь никакой провокации, старайтесь миновать Невский проспект, где вас будут вызывать на эксцессы, демонстрация должна во что бы то ни стало сохранить свой мирный характер, выстрелы были бы выгодны только врагу...
В этих событиях прошел весь вечер. В нашу комнату в Таврическом дворце стало собираться много товарищей — большевиков и межрайонцев, приехавших из районов... Наше совещание стало обсуждать вопрос о том, как же быть завтра, то есть 4-го числа. Все до единого товарищи заявили, что никакая сила в мире не удержит завтра выступления на улицы. Вопрос заключался только в том, предоставить ли это движение себе самому, или вмешаться и придать ему мирный характер. Умыть руки — значит рисковать тем, что стихийное движение примет угрожающий характер и будет стоить массы жертв...
Мы продолжали еще обсуждение, но в это время произошли два события, которые окончательно перетянули чашу весов на эту сторону.
1. К Таврическому дворцу поздно ночью, часов в 12, если не позже, подошел весь Путиловский завод, вся 30-тысячная масса, с женами, частью с детьми. Путиловцы послали делегацию в Исполнительный комитет, а сами легли на улице и в саду, заявивши, что они не уйдут, пока Совет не согласится взять власть, и что они завтра на работу не выйдут.
2. Из Кронштадта позвонил тов. Раскольников и сказал: в Кронштадте весь день страшное возбуждение — приехали делегаты из полков. Поездка кронштадтских матросов в Питер предрешена. Никакие уговоры больше не помогут, все испробовано. Вопрос стоит не так, что ехать или не ехать кронштадтцам, а так — ехать ли им неорганизованно и действовать ли стихийно, или организация (большевики — Ю. Ж. ) должна стать во главе и придать движению мирный планомерный характер.