Лексикон

Наверное, я потерял сознание – если только его можно потерять во сне. Во всяком случае, был некий промежуток безвременья – а потом я проснулся, на этот раз по-настоящему. Занималось утро. Я обернулся к Бенба – но на его месте осталась лишь горстка невесомого сероватого пепла. Когда разум сталкивается с такими вещами – он пасует; и человек невольно ищет поддержки в простых и привычных действиях. Я вошел в воду и умылся. Повязка куда-то пропала, я поискал её, но не нашел. В пустой глазнице теперь ощущалось тепло. Поскольку оно было скорее приятным, я не придал этому значения. Надо было уходить. Я одолел склон горы и побрёл прочь, совершенно не представляя, куда меня несут ноги.

Ты когда-нибудь наблюдала за движением часовой стрелки? Помнишь это странное чувство – отследить её перемещение невозможно, но стоит на какое-то время отвлечься, как застаешь её немного в другом положении? То же самое происходило со мной. Ближе к полудню я с удивлением обнаружил, что знаю, куда иду; а через некоторое время понял, зачем. Нет, не просто понял – я увидел! Увидел своим незрячим доселе глазом… О, это было забавно… И страшно до судорог одновременно: человеческий разум не слишком-то приспособлен для восприятия таких вещей. Я видел возможности; пересекающиеся судьбы и варианты развития событий. Не могу описать, на что это похоже: всё равно, как объяснять слепому от рождения, что такое красный цвет.

Они встретились мне поздним вечером, после захода солнца – около дюжины разнообразно вооруженных мужчин, расположившихся возле большого костра. Это были разбойники – быть может, те самые, что напали на нашу экспедицию. Страха я не чувствовал совсем – только любопытство. Мысль о том, что в диких азиатских землях одинокий путник – сам по себе товар, который можно с выгодой для себя продать, даже не приходила мне в голову. Почему-то, без всяких на то причин, мне казалось, что я много сильнее их всех. При виде незнакомца разбойники оживились. Некоторые встали и неторопливо, вразвалочку, двинулись мне навстречу, поглаживая рукояти пистолетов и сабель. Один, высокий и толстый, подошел вплотную. Я видел, как изменяется выражение его плоской, похожей на блин физиономии: сальная улыбка таяла, уступая место недоумению, а затем страху. Я не знал, как выглядит мое лицо и особенно – новообретённый глаз; впрочем, немного позже я сделал выводы и соорудил повязку. Реакция же здоровяка была довольно показательной: завопив «Шайтан!», он выхватил саблю из ножен и замахнулся.

Тогда я совершил … Нечто. Позднее я назвал это «проекция Знака»; наиболее точный из всех возможных терминов... Он вышел из моего глаза и завис в воздухе над разбойным становищем, пронзая всё сущее жутким изумрудным сиянием. Мой несостоявшийся убийца так и замер в двух шагах, с занесённым над головой клинком. К сожалению, я не представлял, что мне делать дальше: пользоваться сверхъестественными способностями я ещё не умел. Поддерживать Знак в активном состоянии было сложно: это требовало значительных усилий… К счастью, ситуация разрешилась сама собой. Сабля выпала из руки толстого разбойника и воткнулась в землю, сам же он повалился на спину, словно бревно – и остался недвижим. Проекция тяготила меня всё больше; это было странное, доселе неведомое чувство – нечто среднее между усталостью физической и умственной. Наконец, я не выдержал и моргнул; в тот же миг зелёный пламень угас. Кругом царила абсолютная тишина. Разбойники, все до единого, пали на колени, уткнувшись лицами в землю и демонстрируя склону ближайшей горы зады в разнообразной потертости штанах. Я нагнулся и пощупал пульс у покусившегося на меня. Толстяк был мёртв, как полено; должно быть, с ним случился разрыв сердца от страха.

Двумя неделями позже я добрался до земель, отмеченных влиянием цивилизации. У меня была пара лошадей – заводная и под седлом, а также некоторое количество денег, полагаю, вдвойне неправедных – взятых у разбойничков… Ну, минус на минус в математике даёт плюс, верно? Так что я не очень переживал по поводу их происхождения. К тому же, разбойники с радостью пожертвовали бы последней рубахой, лишь бы избавиться от страшного гостя. Итак, передо мною лежал весь мир. Самым логичным было бы вернуться домой, в Петербург – но… Господина Осокина более не существовало – хотя сам он только начал догадываться об этом. Знание прорастало во мне, словно плесень на корке хлеба – тоненькими, незаметными ниточками… Иногда я просыпался среди ночи, в холодном поту или хохоча во всё горло от счастья; случайные попутчики, должно быть, считали меня одержимым – но мне было всё равно… Я чувствовал себя богом во младенчестве, ребёнком, с радостной улыбкой зажигающем на небосводе новые сверкающие точки. Нет, я не демонстрировал свои умения – хотя временами воздержание становилось просто невыносимым; но жадно постигал каждую крупицу открывшейся мне истины. Я жаждал ещё и ещё, словно запойный пьяница; и вот настал миг, когда чаша показала дно. Но это меня не смутило. К тому времени я уже знал: сила Знака – лишь малая часть того, что дремлет где-то на западе… И всё яснее становилась моя собственная роль в этой великой мистерии.

Я отбросил прошлую жизнь, как змея избавляется от старой шкуры. Таким образом родился Озорник – можешь смеяться, но это прозвище отражает мою суть вернее любого из возможных имён. Озорство как стиль жизни и способ познания – почему бы нет? В один прекрасный день я пересёк границу Империи. Поезд мчал меня в Гейдельберг: именно там, в одном из старейших научных центров Европы, я решил начать свои изыскания.

***

Узнав о прибытии француза, Мюррей был наполовину готов к тому, что его и впрямь поднимут среди ночи – но мальчишка-посыльный от Фальконе так и не появился. Джек без помех завершил утренний туалет, проглотил скудный холостяцкий завтрак – яйцо, сваренное в мешочек и тост с джемом, сопроводил всё это чашкой чая и отправился в редакцию. За работой время пролетело незаметно: бросив взгляд в окно, журналист с некоторым удивлением отметил, что уже вечереет.

Погода выдалась на редкость скверной. Из низких туч сеялся мокрый снег, превращаясь в слякоть, кажется, прямо на лету; уборщики просто не успевали справиться с грязью – и молодой человек пожалел, что пренебрёг утром гамашами. Он оглянулся в поисках кэба – но, как на грех, ни одного свободного экипажа поблизости не было. Раздраженно пожав плечами, Джек зашагал было прочь – но в этот момент с противоположного тротуара его окликнули. Мюррей узнал Томаса Финкелстайна, нотариуса, которого встречал несколько раз на традиционных банкетах братства.

– А, Том, здравствуйте! – поприветствовал его журналист, досадуя про себя на эту встречу: Финкелстайн отличался редкостным занудством.

Робкая надежда на занятость нотариуса тут же растаяла: пухленький человечек, возбуждённо размахивая тростью, пересёк улицу.

– Господи, Джек, как я рад вас видеть! Послушайте, вы мне просто не поверите – но я откопал такое…

– Ради бога, Томми, только не на улице! – перебил его журналист. – Давайте зайдём куда-нибудь, что ли… – Мюррей огляделся. – Да вот, хоть в кондитерскую!

– Отлично! – заявил Финкелстайн. – С детства обожаю такие местечки… Скажите, Джек, могу я говорить с вами не как с журналистом, а как с братом по… – пальцы Тома сложились в приветственном знаке вольных каменщиков.

– Да, разумеется… – Мюррей заинтересованно взглянул на собеседника. – Если это касается Братства, я буду нем как рыба!

– Я чертовски рад, что встретил вас; сказать по совести, просто не представляю, что с этим делать дальше… – Финкелстайн порылся в кожаном бюваре и достал пожелтелый конверт. – Вы, может быть, слышали краем уха о скоропостижной кончине полковника Мэтью Фокса…

– Да вы шутите! – пораженно воскликнул Мюррей. – Я ведь как раз занимаюсь этим делом!

– Ага, значит, вы в курсе событий… Нашей юридической конторе выпало заниматься бумагами покойного; и среди прочего я наткнулся вот на это…

Джек взял из рук нотариуса конверт. Ни подписи, ни даты; но с обратной стороны была сломанная сургучная печать с изображением заключенного в треугольник глаза.