Перевёрнутый мир

Варяжская баталия еще аукнулась нам в 1974 г. Процитирую еще один документ — письмо, полученное Министерством и спущенное в Университет.

В Управление внешних сношений МВиССО СССР

Отдел капиталистических стран тов. А.С. С-ву

Глубокоуважаемый А.С.!

Мне сообщили, будто сотрудник кафедры археологии исторического факультета Ленинградского университета Г. С. Лазарев просит о командировке для стажировки в Швецию. В связи с этим считаю своим долгом сообщить следующее.

Глеб С-ч Лазарев известен как сторонник пресловутой норманнской теории, самое существо которой противоречит марксизму-ленинизму, в частности, в вопросе о происхождении государства. Эта буржуазная теория давно разбита советской исторической наукой…

На кафедре археологии истфака Ленинградского университета норманнскую теорию возродили Лев С-ч Самойлов и его ученики Глеб С-ч Лазарев и Василий А-ч Белкин. Воспользовавшись тем, что там недавно сменилось руководство, группа Самойлов-Лазарев-Белкин целиком подчинила кафедру своему влиянию. Студенты ЛГУ открыто заявляют, что они — норманнисты. Эта группа умудряется проталкивать свои статьи в кое-какие сборники, рассчитывая на дурно пахнущую сенсацию, особенно за границей. В буржуазной печати они развили особую активность. В этом отношении особенно отличается Л. С. Самойлов. В № 1 за 1973 г. (в норвежском журнале) Самойлов, Лазарев, Белкин и некоторые другие выпускники кафедры археологии выступили с норманнистскими статьями, причем сомнительно, что эти статьи прошли соответствующее утверждение для печати Министерством.

Позиция группы Самойлов-Лазарев-Белкин представляется мне противоречащей марксизму-ленинизму, антипатриотической. Поездка любого из членов этой группы за границу, тем. более — в гнездо зарубежного норманизма — Швецию, послужит не на пользу, а во вред советской исторической науке. Она может лишь упрочить позиции зарубежных нормаинистов, всегда тесно связанных с антисоветчиками.

Профессор Московского университета

(Дата) (Подпись)

Содержание письма нас не поразило. В те годы поступало немало подобных анонимок. Но под письмом четко выступала подпись весьма солидного коллеги, автора учебников! Вот что было поразительно.

Письмо разбирали в парткоме. Созданная по “сигналу” комиссия из трех профессоров проверила обвинения и пришла к выводу, что они не подтверждаются. К ответу комиссии декан добавил следующие слова: “Мы с сожалением отмечаем, что некорректный выпад профессора A-на последовал тотчас за отрицательной рецензией ученых нашего Университета на его книгу”. С этим “сигналом” управились.

Из Ленинградского университета в Московский тотчас ушла эпиграмма, которая оканчивалась словами:

Не та, не та теперь эпоха!

Как про норманнов ни толкуй,

Врагам твоим не будет плохо

На твой донос положат… крест.

Говорят, в московских аудиториях в те дни бедного профессора A-на встречали на классных досках большие кресты, мелом (скорее всего, это питерский фольклор). Эпоха действительно была уже не та, но еще и не эта: Глеба в Швецию все-таки не послали.

Вряд ли “сигналы” (в старину их называли доносами) шли только в Министерство. А из других учреждений их на открытую проверку не присылали.

Как на самом деле воспринимали мою научную продукцию в Скандинавии, в частности в Норвегии (упоминаемой в письме московского профессора), показывает реакция норвежских ученых на мою обзорную работу о развитии мировой теоретической мысли в нашей отрасли науки (впрочем, и реакция шведских ученых была такой же). Работа вышла в международном издании в 1977 г.

Тотчас пришло письмо от директора Национального музея Норвегии Г.Е. Привожу это письмо (в сокращении), несмотря на неудобство цитировать о себе хвалебный отзыв (надеюсь, я это компенсировал письмом московского профессора).

Мой дорогой Лео Самойлов,

Я только что закончил читать Вашу великолепную работу, которая, с моей точки зрения, является, вероятно, наиболее важным вкладом в теорию нашей науки из всех вышедших в свет, по крайней мере в послевоенный период. Ваша ориентированность в литературе кажется почти неисчерпаемой и чрезвычайно хорошо сбалансированной. Так что я могу только поздравить Вас с этим замечательным достижением и надеюсь, что Ваши западные коллеги будут изучать его с напряженным продумыванием — не так, чтобы лишь, как, это бывает, отмести его беглым замечанием: “Советская археология — это чисто политическая пропаганда и ничего больше!"

Ваш уравновешенный стиль, вероятно, посеет плодоносные злаковые зерна на западной научной ниве…

С самым теплым приветом Ваш Г.Е.

Аналогичный отзыв он и напечатал в международном издании, выходящем в Чикаго, и читатель простит мне, если я, уже много лет оторванный от цеховой науки, приведу и его:

“Всеобъемлющая работа Самойлова является, по-моему, настоящей панорамой — и самой впечатляющей. Его ориентированность в литературе кажется почти неисчерпаемой… Пожалуй, некоторые из его западных коллег впадут в соблазн процитировать известное выражение из послания правителя Феста к Св. Павлу: «Твоя великая ученость повергнет тебя в безумие!» (Деяния. 26, 26)…

Очень часто на Западе марксистскую археологию дискредитируют бойким замечанием, что это-де просто «политическая пропаганда» — и так поступают даже серьезные в остальном ученые; они, однако, в лучшем случае лишь поверхностно знакомы с литературой, которую так характеризуют… В целом у меня сильное ощущение, что западные специалисты могли бы многому научиться у своих восточных коллег. Поэтому было бы чрезвычайно желательно, чтобы Самойлов снабдил нас еще одной статьей, в которой более подробно разобрал бы главные направления марксистской археологии".

Я написал и такую статью, но о судьбе ее — дальше.

Для меня лично фоном “варяжских дел” была новая беда, которая в те годы постигла моих родных. Мой брат, остававшийся в Белоруссии, неодобрительно отозвался о вводе наших войск в Чехословакию и о брежневском руководстве. Он был за это исключен из партии, уволен из вуза, лишен степени и звания и объявлен сионистом. Книги его исчезли с полок, имя было отовсюду вычеркнуто. По-видимому, дополнительным мотивом для гонений на брата была его дружба с известным белорусским писателем, творчество которого тогда считалось вредным. Через пять лет на заседании Белорусского ЦК во главе с П.М.Машеровым брата восстановили в партии и на работе, вернули степень и звание (сейчас он профессор тамошнего университета[2]).

5. Музыкальная история. Мои научные занятия и подготовка к лекциям поглощали массу времени. Я очень много работал, много и “выдавал на-гора”, часто печатался у нас и на Западе. Однажды в факультетских инстанциях даже рассматривалось курьезное дело: поступил “сигнал”, что у Самойлова слишком много печатных работ. Разбирательство пресек ректор, который просто рассвирепел: он как раз сокрушался низкой производительностью ученого в Университете.

Моим отдыхом была музыка. Я люблю и классику, но тогда особенно увлекался джазом и роком: сказывались пристрастия студенческих лет, когда я руководил самодеятельным ансамблем.

Будучи аспирантом, я курировал на факультете художественную самодеятельность, помогал ребятам и личным участием: аккомпанировал на рояле, пел, составлял сценарии капустников. Сочинил однажды шуточную новогоднюю песенку: “В лесу водилась елочка…” Бесхитростный сюжетец: елку притащили на факультет, и там пошла дискуссия: “Зачем она родилася? Куда она росла?” Елку передавали с кафедры на кафедру, и каждая отсекала какую-нибудь часть: хвою, ветки, корни: В конце осталась голая палка. Но завершающий куплет гласил: