Лапландия. Карелия. Россия

Сначала мои занятия шли довольно плохо, потому что в обдорских юртах жило лишь несколько бедных полуобрусевших остяцких семей, большая же часть туземцев бродила еще по своим пустынным тундрам. Вскоре, однако ж, начали при­бывать и остяки, и самоеды на Обдорскую ярмарку, продол­жающуюся от начала зимы до февраля. На это время они располагаются с своими стадами и чумами вокруг городка. Жизнь его приняла за сим совершенно новый, странный и пестрый вид. Каждый день приходили многочисленные тол­пы сынов и дщерей тундр, закутанные в меха, расхаживали тихо по улицам и глазели на высокие дома. Трудно было по­верить, чтоб они являлись сюда для покупок и продажи; они казались праздными посетителями рынка, потому что не при­носили на него никакого товару. Но мне говорили, что под оттопырившимися шубами их скрывались черные и бурые лисицы и кое-что еще. Товар этот показывался, однако ж, не каждому, продавец пробирался тайком к какому-нибудь при­ятелю и тут после надлежащего угощения показывал ему свои богатства. Дикарь знает очень хорошо, что при такой скрыт­ной торговле он много теряет, а все-таки по врожденной робо­сти боится открытого торгу; к тому же и не в его воле прода­вать товар всякому больше дающему. Из тысячей туземцев, приезжающих каждый год на Обдорскую ярмарку, весьма мало таких, которые не были бы должны здешним купцам, меща­нам и казакам гораздо больше, чем могут привезти. Поэтому осмелься кто из них обратиться с привезенным товаром к кому-нибудь помимо заимодавцев, последние не позадумаются не только отобрать все достояние дикаря, но и закабалить его самого в батраки свои. Если же и выищется такой смельчак, что решится уступить хоть часть своего товара постороннему, то и это делается, разумеется, с величайшею осторожностью, усиливающей таинственность, которая более всего поражает посетителей Обдорской ярмарки. Но в настоящем году эта тос­кливая таинственность была усилена еще более слухом, что торговля начнется тогда только, когда казна соберет всю по­дать и со всех племен. Слух этот не мог не подействовать на туземцев весьма неблагоприятно, потому что многим из них по неимению других средств к прокормлению себя пришлось бы перерезать немногих оленей, без которых кочующая жизнь их решительно невозможна. Как обыкновенно, они приехали в Обдорск в надежде тотчас же променять свои товары на хлеб, муку и другие жизненные припасы; вследствие же отсрочения мены до окончания сборов податей им пришлось бы голодать почти целый месяц, потому что наиболее отдаленные са­моеды могли прибыть в Обдорск только в феврале. Вскоре и в самом деле прибыл чиновник из Тобольска, запечатал амбары купцов и запретил всякую торговлю. Это возбудило страш­ный ропот: туземцы громко жаловались на несправедливость в отношении к главному их интересу — интересу желудка; купцы на то, что не поспеют вовремя в Ирбит и потому потер­пят большие убытки. Общая выгода соединила обе партии, и они решили во что бы ни стало убедить тобольского чиновни­ка снять запрещение; но депутация за депутацией возвраща­лась от него без всякого успеха. Вдруг начал ходить слух, что туземцы замышляют разломать амбары, сжечь и разграбить весь город. Горожане верили ему, тем более что несколько лет был открыт точно такой же заговор, и зачинщики были суж­дены и наказаны. И в самом деле на улицах было уже не­сколько больших смут. Я видел в том не больше, как военную хитрость, но чиновник, опасаясь ответственности за возмож­ное возмущение, решил снять запрещение, обеспечив взнос податей поручительством купцов. За таковым примирением, к общему удовольствию выгод казны, купцов и туземцев, тор­говля началась по-прежнему тихо и таинственно.

Амбары наполнялись мало-помалу пушным товаром (ме­хами лисиц, волков, белых медведей и других зверей), сши­тыми платьями из оленьей шкуры, перьями, оленьим мя­сом, мороженой осетриной, мамонтовой костью и т.д. В об­мен за все это туземцы брали муку, печеный хлеб, табак, котлы, чугуны, стеклянную посуду, ножи, иглы, медные пуговицы и кольца, стеклянные бусы и множество других мелочей. Публичная продажа хлебного вина в Обдорске не дозволена, но привоз его не запрещен, безусловно, по вни­манию к той пользе, которую оно может оказывать в меди­цинском отношении, употребляемое с умеренностью по пред­писанию врача. Лица же и походка туземцев показывали ясно, что во время пребывания в Обдорске они не упускают случая пользоваться этим лекарством и ревностно пекутся о своем здоровье. В большом ходу также на Обдорской яр­марке другое лекарственное средство — сассапариль, извес­тная в Сибири под именем «дорогой травы» и употребляе­мая туземцами против всех болезней. Так как употребле­ние этого лекарства требует осторожности, которой тузем­цы не могут соблюдать в своих жалких юртах при кочевом образе жизни, то иногда больные переселяются на время лечения в Обдорск и поручают уход за собою какому-ни­будь местному жителю. У моего хозяина был также паци­ент, он помещался в уголке комнаты, соседней с моею. Ро­дом он был остяк и несколько уже лет страдал болями в суставах и костях. Предполагая, что он страждет так назы­ваемой дурной болезнью, я вздумал однажды разведать у него о прежнем его житье и спросил: давно ли он женат? «Года-то не помню, а уж очень давно», — отвечал остяк. «Не припомнишь ли, по крайней мере, сколько тебе было лет, когда взял жену?» — «Да жены я не брал, по шестому году отец купил мне девочку, с тех пор я и живу с нею».

Несмотря на общие жалобы купцов, что Обдорская яр­марка падает с каждым годом по причине постепенного обед­нения туземцев, на нее съехалось все-таки много всяких тор­говцев: купцов, мещан, крестьян и казаков. Большая часть приезжих были березовцы, из Березова же был и старый от­ставной казак, с которым я очень сблизился по той причине, что он занимал другой угол комнаты, в которой лежал боль­ной остяк на своей оленьей шкуре. Этот человек интересовал меня более других по тому благоговению, которое он питал к памяти Меншикова, жившего в Березове в ссылке; я должен сказать, что это чувство разделяют с ним и все березовцы. Старик не мог говорить без одушевления об опальном вельмо­же, каждое слово его он помнил, как святыню. Он знал одно­образную жизнь Меншикова в ссылке лучше всех легенд, ко­торые твердил с утра до вечера. По его словам, Меншиков, прибыв в Березов, начал серьезно помышлять о своей душе, причем пришел к сознанию, что во всю предшествовавшую жизнь не имел других целей, кроме собственного возвыше­ния. Дома и всенародно признавал он себя виновным перед своим государем и вполне достойным тяжкой казни, постиг­шей его. Он видел в ней не казнь, но небесное благодеяние, отверзавшее ему путь ко вратам искупления. Чтобы загла­дить грехи свои, он решился провести остаток дней в подви­гах покаяния, сооружая в Березове церковь, работал при этом и сам. Когда церковь была готова, он занял при ней долж­ность пономаря, которую и отправлял с величайшей точнос­тью. Ежедневно входил он первый в храм и последний выходил из него, и часто по окончании божественного служения обращался к собравшемуся народу с духовным поучением. В памяти казака хранился неистощимый запас этих поучений, говоренных в разных обстоятельствах Меншиковым, не пред­полагавшим, что его слова сохранятся в памяти благодарных березовцев и более чем через сто лет будут повторяться с бла­гословениями. О двух других любимцах великого императо­ра, также сосланных в Березов — о Долгорукове и Остермане, — добрый казак не мог ничего рассказать мне. Из рассказов же его о Меншикове упомяну еще о том, что земные останки последнего были вырыты в 1821 году, спустя 92 года по по­гребении, и найдены нисколько не испортившимися.

Говоря о моем знакомце из Березова, я не могу не расска­зать и о другом моем знакомом — чиновнике из Тобольска. Г. Шершеневич, родом поляк, состоит на службе в двенадца­том классе, но если судить о людях по степени образования и познаний, то, вероятно, во всей Тобольской губернии не най­дется человека, равного ему. Он получил воспитание в Одессе, учился с большим успехом в Восточном институте и после того еще долго занимался по собственной охоте. Он намере­вался посвятить себя исключительно ученым трудам, но, встре­тив неудачи на этом поприще, решился искать счастье в Си­бири. Вскоре по прибытии в Тобольск определился он к граж­данскому губернатору, и ему было поручено составить проект управления остяков и самоедов, живущих в Тобольской гу­бернии. Для добросовестного выполнения этого поручения он нашел необходимым познакомиться с обычным правом этих племен, для этого, собственно, он и приехал в Обдорск. Но, кроме того, ему были даны еще другие поручения; между про­чим, генерал-губернатор Западной Сибири приказал ему со­брать этнографические, исторические и статистические сведе­ния всякого рода касательно дикарей, живущих по берегам Ледовитого моря. Так как я сам занимался некоторое время тем же предметом, то мне было очень приятно сообщить ему все сведения, которыми я мог быть ему полезен. Он со своей стороны оказал мне еще больше услуг не столько своим пре­красным столом, сколько приятным обществом и еще более тем, что по своему служебному положению мог вызывать людей, нужных и для него, и для меня в том или другом отношении. Результаты моих исследований, сделанных при таких пособиях, будут обстоятельно изложены мною в сочи­нении более обширном, здесь же поговорю только о племени обдорских остяков, о котором не сказал еще ни слова. На этот раз я вовсе не оставляю в стороне вопрос об их происхожде­нии, об их несомненной родственной связи с финнами и магиарами[68], равно как и о других исторических отношениях, и скажу только в кратких словах об их управлении, религии, нравах и образе жизни.

68

Неверная транскрипция при переводе или опечатка. Правильно — ма­дьяры: название венгров, принятое во многих странах и базирую­щееся на их самоназвании.