Лазарус

— Ты просто собиралась бросить меня?

Сумка и коробки.

Они были на моей кровати.

У меня внутри все сжалось при мысли о том, как он, должно быть, это воспринял — как будто мне было все равно, как будто было легко уйти, как будто я не только не доверяла ему, что он справится с правдой, но и не думала, что он был «сильным» или «мужественным» достаточно, чтобы справиться с этим для меня.

Это не было ни тем, ни другим.

Мне было не все равно. Я переживала так сильно, что каждый предмет, который я клала в сумку или коробку, вызывал острую боль в моем сердце. Это было нелегко. Это было самое трудное решение, которое я когда-либо принимала. Я миллион раз хотела убежать обратно в его квартиру. Мне хотелось схватить телефон, позвонить ему и выложить все это на прямую. Я хотела разделить это бремя.

Но большая часть меня чувствовала, что не заслуживает такой слабины.

— Ты не понимаешь.

Его руки ослабли на мне, скользнув вниз по моим бедрам, чтобы снять их со своей поясницы. Мое сердце упало, когда мои ноги коснулись пола.

— Я не понимаю, — согласился он, напряженно кивая. На его лице была маска, скрывающая то, что было реальным, то, что, как я знала, скрывалось за ней — предательство, боль. Он прошел мимо меня, взял чемодан и коробки и поставил их на пол, сел на край моей кровати, похлопав по месту рядом с собой. И, не в силах сделать что-либо еще, я подошла к нему и села. — Так объясни мне.

Мои плечи наклонились вперед, локти уперлись в колени. Мои волосы, хотя и были короткими, прокладывали небольшую завесу от его проницательного взгляда.

— Я просто… Я не заслуживаю всего этого, — мой тон был беспомощным, пустым.

— Всего чего?

Конечно, он собирался заставить меня произнести это по буквам. Он был не из тех мужчин, которые хотят, чтобы проблемы были упакованы в подарочную бумагу с блестящим красным бантом. Он хотел знать все уродливое, спрятанное глубоко внутри коробки.

И, действительно, существовал только один способ описать это.

— Тебя.

Наступила тяжелая тишина, которая окутала меня, как одеяло из непроницаемой ткани, придушивая меня.

— Ты думаешь, что не заслуживаешь меня.

Это был не вопрос. Но я все равно ответила.

— Ничто из того, что я сделала, не заслуживает…

— Остановись, — его голос был похож на лай, достаточно громкий, чтобы заставить меня подпрыгнуть и повернуться, чтобы посмотреть на него, с удивлением обнаружив в нем гнев.

Гнев?

— Ты не можешь быть чертовски серьезной прямо сейчас.

— Лазарус, в ту ночь, когда мы встретились, я была…

— В плохом месте. Иисус, блядь, Христос. С каких, блядь, пор стало нормальным судить кого-то по его низким моментам? Они есть у всех нас. Эти моменты — не то, что делает нас. То, что делает нас — это то, что мы делаем после, как мы поднимаем себя. Да, ты была наркоманом и будешь выздоравливать всю оставшуюся жизнь. Ну и что? Как и я. Это не то, кто ты есть. Ты — девушка с дерьмовым отцом, которой трудно доверять мужчинам или верить, что они видят в тебе ценность. Ты — это женщина, которая бросила все, чтобы заботиться о своей больной матери, когда все остальные умыли от нее руки. Кто ты такая, так это та, кого избили какие-то действительно чертовски ужасные люди. Ты не была какой-то наркоманкой-неудачницей, милая. Ты попалась в действительно распространенную, постоянно растущую ловушку.

Слезы защипали в уголках моих глаз, заставляя меня почти болезненно осознавать, как много они, должно быть, значат для него, сияя в моих глазах, давая ему понять, как много это значит для меня.

— Я знаю, что еще не знаю всю тебя, но я планирую узнать, если ты опустишь эти щиты и покажешь мне все это. Но что я видел до сих пор, милая? Чертовски красивую девушку. Каждый маленький кусочек. И я, очевидно, дал слабину, если не показал тебе, что именно это я чувствую, что я вижу, когда смотрю на тебя. Моя гребаная ошибка. И я планирую это исправить. Но сначала, — сказал он, улыбка стала немного лукавой, снимая некоторую тяжесть момента, — я считаю, что по крайней мере один из нас уже должен быть полностью обнажен.

— Лазарус…

— Это звучит как одобрение, верно? — спросил он невидимую аудиторию в комнате, прежде чем протянуть руку, схватить мою футболку и дернуть вверх, пока мои руки не поднялись прямо в воздух, и он стянул ее с меня, убедившись, что материал собран в кучу, когда он проходил мимо моего лица, чтобы не коснуться моего глаза.

Он не терял времени даром, когда его руки скользнули вниз по моим бокам, зацепив пояс моих штанов и трусиков и потянув вниз, полностью обнажая меня. Его кончики пальцев прошлись вверх и вниз по бокам моих бедер — целомудренный контакт, который, тем не менее, послал ударные волны желания по моему телу, заставляя мою грудь тяжелеть, мои соски твердеть почти до боли, а мое лоно напрягаться.

Его руки схватили мои колени и раздвинули их, прижимая к матрасу, когда он опустился на колени передо мной, слегка подтягивая меня вперед к своему ожидающему рту.

Моя спина выгнулась, когда воздух с шипением вышел из меня, прикосновение его языка к моему клитору мягкими, как шепот, кругами вызвало укол желания, пробежавший от этого прикосновения вверх по моему позвоночнику.

— О Боже мой, — мой голос был странным, воздушным и высоким, едва знакомым даже для моих собственных ушей, когда моя рука погрузилась в его волосы и прижала его к себе.

Его рука двигалась между нами, вдавливая два пальца внутрь и лениво толкаясь, пока он обрабатывал меня своим языком, казалось, намереваясь медленно довести меня до оргазма, мучая меня, пока я больше не смогу этого выносить, и только тогда давая мне облегчение.

— Лазарус, пожалуйста, — захныкала я, мои бедра бесстыдно двигались навстречу его ласкам.

— Ммм, — пробормотал он напротив моего клитора, вибрация была таким странным и совершенно желанным ощущением, что мышцы внутренней поверхности моих бедер затряслись от удовольствия.

Но не оргазма.

Потому что он не собирался позволить мне получить его.

Пока.

Его язык покинул меня, когда он поцеловал мой живот и направился к моей груди. Его губы втянули один из моих затвердевших пиков в его теплые глубины, в то время как его пальцы ускорили темп своих толчков, когда он намекал на то, что я просто знала, что он не собирался давать мне, пока не погрузится глубоко в меня.

Он двинулся по моей груди, долгое время мучая другой сосок, прежде чем пробежался поцелуями по моей шее, затем провел языком по краю мочки уха, прежде чем прижаться губами к моим губам — жестко, глубоко и многообещающе, пока каждый дюйм меня не ожил от этого.

Затем его пальцы медленно выскользнули из меня, и это отсутствие заставило меня почувствовать себя опустошённой, когда он приподнялся на колени и стянул футболку.

Я была уверена, что никогда не привыкну видеть его таким — голым, красивым и ущербным. Он был мускулистым, конечно. Но в отличие от бесчисленных фотографий обнаженных мужчин в фитнес-журналах и тел в спортзале или на пляжах, все одинаковые, красивые, он сохранял свою уникальность в своей коже, в своих шрамах, в безупречных несовершенствах, которые делали его тем, кем он был.

Его рука скользнула за спину, вытаскивая потертый коричневый кожаный бумажник, весь мятый и гибкий на вид, вытаскивая презерватив и кладя его на край кровати, прежде чем бросить бумажник и потянуться к пуговице и молнии.

Однако его руки замерли еще до того, как молния была расстегнута наполовину.

— Потрогай свою киску для меня, — его голос был низким, глубоким, грубым рокотом, который прошел через мои внутренности, заставляя меня задрожать от возбуждения.

Я бы никогда не назвала себя ханжой, но мастурбация всегда, в прошлом, была личным делом, чем-то, что мне было неловко делать в присутствии партнера, не говоря уже о том, чтобы интимно наблюдать.

Но это был Лазарус.

И он говорил таким голосом с таким выражением в глазах после того, как был таким… хорошим, таким понимающим, таким совершенным.