Лазарус

— Просто чтобы все было ясно, — сказал он, когда снова успокоился, — ты понимаешь, что какой бы дерьмовый план у тебя ни был насчет возвращения к ним, чтобы я не вмешивался…

— Лазарус, это не твоя проблема…

— Они наложили руки на того, кто принадлежит мне, — оборвал он меня, — что делает это моей проблемой. И видя этот ущерб, милая, да… это не делает его проблемой. Я буду чертовски счастлив заполучить их в свои руки, показать им, каково это, поднимать руки на того, кто знает, как, блядь, дать отпор.

— Лазарус, я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с…

— Знаешь, что Рив напомнил мне сегодня утром? — спросил он, но продолжал, не получив ответа, — он напомнил мне, что теперь я часть братства. Это не будет трое против одного. Твои проблемы теперь стали моими проблемами. Но мои проблемы — это проблемы Приспешников. Так что не переживай и не беспокойся обо мне.

Что тут было сказать?

Как я ни старалась, я не могла найти нужных слов.

Поэтому я перестала пытаться.

Я перекинула свои ноги через его и придвинулась к нему, уткнувшись лицом в его грудь и делая глубокий вдох, вдыхая его, позволяя ему заполнить меня, заполняя пустоты, которым я позволила образоваться, когда вышла из его квартиры.

Его руки даже не колеблясь обхватили меня, крепко сжимая.

— Я надевал шлем, — сказал он мне в макушку, запечатлев там поцелуй, — но на обратном пути я почти уверен, что превышал восемьдесят пять миль. Ты напугала меня до чертиков, Бетани.

Это было почти непривычное осознание — знать, что кто-то заботится о тебе настолько, чтобы беспокоиться.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как у меня это было.

Для меня это было около трех лет назад — до того, как моя мама серьезно заболела.

И это было как-то совершенно по-другому, когда это исходило из источника, который не был родителем — кем-то, кто вроде как должен был любить тебя и заботиться о тебе.

Это было совершенно другое теплое и бурлящее внутри ощущение, осознавать, что кому-то не нужно было заботиться о тебе, но он сам выбрал это.

— Я понимаю, что это что-то новое для тебя, Бетани. И я понимаю, что обстоятельства, связанные с этим, нетрадиционны, так что, возможно, ты сомневаешься в этом. Но ты должна учитывать, что я тоже не отношусь к традиционному типу парней.

Боец в клетке, бывший героиновый наркоман, ныне байкер-преступник, который связан с торговлей оружием.

Да, я должна признать, что это чертовски нетрадиционно.

— И я готов признать, что, возможно, тебе не будет полностью комфортно доверять своим чувствам по отношению ко мне, пока ты не будешь чиста достаточно долго, чтобы знать, что А — у меня нет чертова эффекта Флоренса Найтингейла (прим.перев.: Психологический эффект, проявляющийся, когда врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают к нему испытывать романтические чувства, перерастающие в любовь или сексуальное влечение), Б — у тебя нет Стокгольмского дерьма, и В — твои чувства не имеют ничего общего с выводом веществ. И я никуда не собираюсь уходить. Я понимаю, что это высокий риск. Я понимаю, что здесь есть реальный шанс для взлетов и падений, а не для какой-то ерунды типа «почему ты не можешь вынести этот чертов мусор», а для настоящих проблем.

Как рецидив.

Как борьба за возвращение к трезвости.

Как и его незаконные профессия и друзья.

Как будто буквально в любой момент может произойти что угодно, что подвергнет наши отношения испытанию.

Или покончит с ними.

Это было правдой.

— Я должен сказать вот что: ты хоть представляешь, как редко в жизни можно найти душу, которая искалечена всеми теми же способами, что и твоя собственная? Я думаю, когда ты находишь такого человека, который может понять все, через что ты прошел, потому что он тоже прошел через это, тебе нужно держаться за него. Тебе нужно попытаться заставить это работать. Это будет стоить всей борьбы, всех прогрессов и регрессов. Ты стоишь этого, Бетани. Независимо от того, веришь ты в это о себе или нет.

Так или иначе, когда-нибудь, каким-то образом, я хотела быть такой же хорошей, какой он меня считал. Я хотела заслужить его.

Это была моя новая миссия в жизни.

— Хорошо? — его руки сжимают меня — крепко, ободряюще.

— Хорошо, — согласилась я, улыбаясь ему в грудь.

— А сейчас, — сказал он, его тон внезапно стал намного менее серьезным, — я вспомнил, что ты носишь одежду, чтобы я мог снять ее с тебя.

Мой живот затрепетал. Всё внутри напряглось. И улыбка угрожала расколоть мое лицо.

— Ты знаешь, у меня есть смутное воспоминание о чем-то на этот счет.

— Смутное воспоминание, да? — его тон был веселым, когда его руки скользнули вниз по моей спине, опускаясь на мои бедра и притягивая меня оседлать его. — Что ж, тогда нам придется посмотреть, что мы можем сделать, чтобы освежить твою память, не так ли? — он улыбнулся мне, его глаза горели, его пальцы сжимали мою задницу.

— Может, это и к лучшему, — серьезно согласилась я, заставив его запрокинуть голову и рассмеяться.

— Иди сюда, — потребовал он за секунду до того, как накрыл мои губы своими, улыбка все еще была на месте, заставляя меня улыбнуться в ответ, прежде чем момент стал более жарким, прежде чем мое тело осознало, что, хотя прошло всего полтора дня, мое тело скучало по нему.

Его губы дразнили мои — неторопливые, исследующие, сладкие.

Но руки на моей заднице были твердыми, собственническими, на грани синяков.

Моя грудь налилась тяжестью, сердце гулко билось басом.

Но затем его губы оторвались от моих. Всхлип сорвался с моих губ, когда его руки переместились, чтобы обхватить мое лицо. — Посмотри на меня, — потребовал он сладким, но твердым тоном.

Мои веки затрепетали, открываясь, чувствуя тяжесть.

— Этот ублюдок, — продолжил он, как только я посмотрела на него, — он причинил тебе боль где-нибудь еще? — мои губы приоткрылись, чтобы ответить, но прежде чем я смогла даже попытаться, он продолжил. — Я не хочу причинить тебе боль.

— Нет. Он, ах, я бежала к двери, и он ударил меня об нее, затем он потянул меня за волосы, а затем сделал это, — объяснила я, дотрагиваясь пальцами до своего ушибленного горла, зная, что внешние повреждения показывают примерно одну сотую того, как сильно болит внутри.

— Не трогать волосы какое-то время, понял, — сказал он, кивнув.

— Я, ну, мне нравится, когда ты трогаешь мои волосы, — мои щеки слегка порозовели от этого признания, но я не хотела, чтобы он продолжал думать, что я каким-то образом травмирована этим, и он никогда больше не сможет тянуть меня за волосы в разгар событий.

— Я знаю, чего ты хочешь, милая, но твоя кожа головы сейчас чувствует себя не слишком хорошо, так что не трогать ее какое-то время, не навсегда.

Хорошо.

Да, в этом был смысл.

— Я могу жить с этим.

Его глаза потеплели при этих словах; его улыбка потеплела.

— На самом деле, я думаю, пришло время тебе показать мне, как именно тебе нравится, когда мы будем в постели, — сообщил он мне, сильнее хватая меня за задницу и двигаясь, чтобы встать, обхватив моими ногами себя.

— Я думаю, ты пока неплохо справляешься, — сказала я ему, когда он направился в мой холл, мимо моей устаревшей, но очень чистой ванной и в дверной проем моей спальни.

Где он застыл.

Мое лицо поверх его плеча, я не могла видеть, на что он смотрел. Правда, в моей комнате было не так уж много на что смотреть, но она не была отвратительной или что-то в этом роде. Стены в ней я не красила, но у меня было несколько картин в рамах ярких цветов и красивое белоснежное изголовье с ворсом у моей кровати королевского размера с красивыми, чистыми белыми простынями и серо-белым стеганым одеялом. Это было немного минималистично, но не настолько, чтобы мужчина остановился, увидев это.

Сбитая с толку, я отодвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо, сдвинув брови, и обнаружила, что он долгое время смотрит поверх моего плеча, его глаза печальные и задумчивые. Когда они повернулись ко мне, я была почти уверена, что увидела в их глубине неподдельную боль.