Избранное

— Через два часа будет вам квартира, мадам, — ответил ей мэр.

Та всплеснула руками.

— Через два часа? — воскликнула она, будто ушам своим не поверила. — Ну, тогда и обед нам на новую квартиру готовый пришлите, господин Граубюндель! Не варить же мне здесь, на улице!

— Давно бы могли о квартирах подумать! — выкрикнул голос из толпы. — И вчера бы еще было не поздно!

За несколько минут старушку и мэра окружило плотное кольцо любопытных.

— Что же будет, господин мэр? — спросил человек с золотой цепочкой, судя по виду — чиновник. — Выпустят наконец с крыши этих несчастных?

— Они могут спуститься, когда им захочется, — ответил мэр. — Не наша вина, что они не хотят!

— Еще бы им хотеть! — сказала старушка, еще веселее качая ногами. — Дураки они, что ли, по своей воле идти под арест. Полно вам шутить, господин Граубюндель!

— Верно! — раздался из задних рядов сильный голос, привыкший перекрикивать многих. — Не удастся вам с ними так просто расправиться, господин мэр!

Вокруг мэра теснились в основном служащие; рабочий люд — безработные и тридцать — сорок человек забастовщиков, покинувших предприятия, — держался в сторонке от чистой публики, мрачно помалкивая или тихо переговариваясь между собой.

— Позвольте узнать, что решил совет? — снова задал вопрос мужчина с цепочкой.

Мэр повернулся и двинулся прочь; он или не слышал вопроса, или сделал вид, что не слышит.

— Эй, господин Граубюндель, — вслед ему закричала старушка, сидящая на столе, — тут хотят знать, что решил совет.

Вместо мэра людям ответил полицмейстер.

— Все будет в полном порядке! — сказал он авторитетно, хотя и довольно неопределенно, и пошел вслед за мэром.

Народ расступался, давая им дорогу. На углу площади и улицы Серветт стояло человек десять женщин с измученными от бессонной ночи лицами, с заплаканными глазами. Когда мэр поравнялся с ними, крупная грудастая женщина с горящими черными глазами преградила ему путь. На руках у нее лежал младенец.

— Меня зовут Шанна Серафен, — сказала она глубоким, с хрипотцой голосом. — Что вы намерены делать, господин мэр?

Граубюндель острым взглядом посмотрел на нее.

— Что вы желаете, мадам? — тихо спросил он.

Но прежде чем та успела ответить, за спиной у нее раздался испуганный крик: одна из женщин вдруг зашаталась, склонилась набок, ноги под ней подкосились, и она рухнула прямо в снег. Мэр вздрогнул и невольно шагнул вперед, чтоб помочь женщине встать. Но мадам Серафен протянула руку и удержала его.

— Постойте, — властно сказала она, — оставайтесь здесь, господин Граубюндель! Она в вашей помощи не нуждается!

— Кто это? — спросил полицмейстер у детектива, стоящего рядом.

Это была жена Рюттлингера.

— Со вчерашнего дня у нее это пятый обморок, — доложил детектив.

Громкий плач разнесся над головами толпы.

— Скажите ему еще, — вне себя крикнула высокая, худощавая женщина, — что она ночью щелок собралась пить, еле успели стакан из рук вырвать!

— Успокойтесь, прошу вас! — сказал Граубюндель, бледнея.

— Это как так успокойтесь? — взвизгнула еще одна женщина. — Если они еще ночь проведут наверху, все замерзнут!

Подошедший тем временем полицейский подозвал нескольких мужчин, и они унесли бьющуюся на снегу жену Рюттлингера.

— Их там шестнадцать человек наверху, вам сказали об этом? — кричала другая женщина. — Шестнадцать…

Полицмейстер и детектив, вытянув руки, пытались сдержать наступающих женщин.

— Успокойтесь, прошу вас! — повторял мэр, чье лицо с рыжеватой редкой бородкой стало пепельно-серым.

Мадам Серафен положила тяжелую руку ему на плечо.

— Я, как видите, совершенно спокойна… вон как снег на Ле-Дьяблере. Но имейте в виду: если с сыном моим что случится, господин Граубюндель… — она нагнулась к его уху, — то я тебя этими вот руками прирежу!

Лицо ее оказалось так близко к его лицу, изо рта у нее так пахло чесноком, что Граубюндель невольно отпрянул.

— Не надо пугать меня, мадам, — сказал он, заставляя себя держаться спокойно. — Сын ваш, надеюсь, жив и здоров. Но если, избави бог, с ним в самом деле что-то случится, то не мы будем в этом виноваты!

— А кто же тогда? — выкрикнул чей-то сорвавшийся в истерику голос. Толпа женщин вокруг мэра все прибывала.

— За эту работу давным-давно все проголосовали, — крикнул из-за спин какой-то мужчина.

— За наш счет хотят господа сэкономить побольше?

Из свинцовых туч, нависших над самыми крышами, стали падать, медленно кружа, большие пушистые хлопья снега. Через короткое время воздух превратился в кружевную, бесшумно и бесконечно ниспадающую пелену — как будто сама темнота опускала на землю огромную, густо сплетенную сеть.

— Ко всему вдобавок еще и снег! — с отчаянием сказал кто-то.

— Все лучше, чем мороз! — ответили из толпы.

— А если пурга начнется?

Высокая, крепко сбитая женщина вышла из толпы и встала перед мэром; ее круглое доброе лицо даже теперь, в рассеянном свете серого, унылого дня, пылало таким горячим румянцем, словно вобрало в себя весь жар проведенных возле кухонной плиты сорока лет. Это была жена Фернана.

— Вот и я говорю, господин мэр: соблюдайте спокойствие! — произнесла она громким, звучным голосом человека, привыкшего перекрикивать детский гвалт. Взволнованные, причитающие, размахивающие руками женщины смолкли. Мадам Серафен убрала с плеча мэра тяжелую руку.

— Вот и я говорю: спокойствие, — повторила мадам Фернан немного дрожащим голосом. — Мы все просим вас, господин Граубюндель: хорошо подумайте, что станете делать! Мы вас просим: не забудьте, речь идет о жизни шестнадцати человек, и нельзя из упрямства подвергать ее риску! Нельзя допустить, чтобы жертв стало больше…

— Каких жертв? — нервно перебил ее мэр.

— Мадам Рюттлингер умерла, — ответила женщина.

Кто-то истерически вскрикнул.

— Мы перенесли ее сюда, в дом, — продолжала мадам Фернан, повышая голос, чтобы всем было слышно. — Врач сказал, что у нее было слабое сердце… Мы вас просим, господин Граубюндель: хорошенько подумайте, прежде чем решить что-нибудь, мы не хотели бы…

Мэр с трудом сумел протолкаться через взбудораженную толпу. Снег шел все гуще и гуще, ложась пушистой каймой на мягкую, с широкими полями шляпу мэра, на его плечи, ботинки, застревал в бороде. Там и сям в толпе появились раскрытые зонтики, словно черные, внезапно выросшие грибы; незаметно поднявшийся ветер бросал снег людям в лицо. Но зато стало гораздо теплее, на термометре в центре площади ртутный столбик стоял на минус трех градусах. В толпе ходили не поддающиеся проверке слухи, будто рабочие с известковых карьеров, в большинстве итальянцы, в полном составе едут на грузовиках к городу и собираются захватить муниципалитет. Бастовали уже и коммунальные рабочие: никто не выходил убирать снег. Мэр пересек улицу Серветт и прошел мимо толпы безработных и стачечников, что стояли вдоль стен, не смешиваясь с обывателями; зловещее молчание сопровождало его; лишь когда он прошествовал мимо, за спиной его взвился крик, тут же подхваченный многими.

— Поторопитесь, господин мэр! — хрипел позади простуженный голос. — Поскорей, господин мэр, мы тоже мерзнем!

Прежде чем он успел свернуть в подъезд, его догнала женщина в черном.

— Господин мэр, — жалобно причитала она, склонив свое бледное, морщинистое лицо так близко к плечу мэра, что оно едва не касалось налипшего на пальто снега, — ради бога, скажите моему мужу, пусть он сейчас же спускается домой.

— Какому мужу? — нервно спросил полицмейстер.

— Лемонье. Жану Лемонье! Этот несчастный вечно во все суется, и всегда с ним что-то случается, — грустно ответила женщина. — Вот увидите, господин капитан, с ним и в этот раз что-нибудь приключится. Где какая-нибудь беда, уж он ее не пропустит. И работа у него есть — так чего ему ради других-то на крыше мерзнуть?

Полицмейстер кивнул:

— Разумеется, я передам!

Мэр тоже повернул голову к женщине и сказал тихо: