Избранное

— Вы здесь, Юли? — сказал он. — Подождите!

Он потряс головой, один глаз приоткрылся.

— Ваш голос я узнаю из тысячи… Дайте-ка фрёч мне, тетушка Чич!

— Уходите! — повторила Юли.

Беллуш усмехнулся и, ловко повернувшись, сел с нею рядом.

— Так вы здесь! — проговорил он спокойно. — Платье получили?

Корчмарша пошлепала по узлу.

— Вот оно.

— Вижу, — сказал Беллуш. — Все, что в узле этом, Юли, на себя наденьте, может случиться и так, что ехать-то на крыше вагона придется.

— Я никуда не поеду, — затрясла головою Юли.

Шофер пристально посмотрел ей в глаза.

— В четыре будьте на Восточном вокзале, — сказал он негромко, — с той стороны, где отправление. Как только придет печский поезд, мы тотчас будем садиться.

— Меня не ждите, — выдавила Юли.

Беллуш расправил усы.

— Головного платка в узле нет, я принесу его прямо на вокзал.

— Напрасно стараетесь, — сказала Юли, — я с вами не поеду.

— Увидим, — улыбнулся Беллуш.

— Хоть лопните, не выйдет по-вашему! — закричала девушка, прижав к груди кулаки. — И больше не смейте мне весточки посылать, потому что, богом клянусь, я скажу Иштвану.

— До сих пор-то почему не сказали?

Юли побледнела.

— Не стоите вы того, чтобы я сон его потревожила.

— Ягодка моя, — проговорил Беллуш чуть слышно.

Девушка чуть заметно затрепетала и обмерла, поникнув на стуле. Фери Беллуш наклонился над ней, взял покоившиеся на ее груди кулачки, развел их и, коленями раздвинув колени девушки, поцеловал ее в губы.

— Нет, — шептала Юли с закрытыми глазами, — нет!

Корчмарша хрипло рассмеялась, на стойке опрокинулся стакан. От соседнего столика встал извозчик и, покачиваясь, с поднятым стаканом направился к ним.

— Ваше здоровье, — пробормотал он, одной рукой ухватившись за стул Беллуша, — благослови бог истинных мадьяров! Теперь-то уже не рыдаете, барышня?

Буря постепенно утихала; полчаса спустя, когда Беллуш провожал девушку домой, среди быстро мчавшихся туч уже показывалась иногда луна. Над темными домами, чьи окна давно погасли и больше не переглядывались с луной, высоко в пустынном небе, исполосованном ветром, тянулась над проспектом Ваци стая диких гусей; вылетев из-за большой тучи, они, словно нарисованные карандашом, проплыли под ночным светилом и опять исчезли в летевших им навстречу кружевных волнах тумана. Снизу взметнулся с воем ветер, швырнул им вслед все сияние неба, земля вновь окуталась тьмой. Грязь доходила до щиколоток, лишь кое-где выброшенная консервная банка или осколок стекла отражали небесный свет, когда луна, на миг отбросив вуаль, мечтательно гляделась в осатаневшую грязь.

Они дошли до склада и остановились на углу. Было так тихо, что среди посвистов ветра слышалось даже шуршанье полуоторванного плаката на заборе кожевенного завода. Сквозь зияющие просветы окон разрушенной паровой мельницы виднелась гора Хармашхатар.

— Значит, завтра в четыре, — сказал Беллуш. — Там, где отправление поездов.

Юли прижала узел к груди.

— Нельзя послезавтра?

— Нет.

— А ведь он ни о чем еще и не догадывается, — понурясь, простонала девушка, — даже не подозревает… Для него это будет как выстрел в живот…

Беллуш молчал.

— Нельзя ли послезавтра?

— Нет.

Юли приподнялась на цыпочки, обвила его шею руками и поцеловала в губы.

— Так в четыре, — шепнула она. И побежала. Юбка ее метнулась к забору. Но вдруг она словно споткнулась, обратила худенькое лицо назад и пальцем, освещенным выскользнувшей из-за туч луной, поманила Беллуша к себе. — Смотрите, вон туда! — прошептала она.

На тротуаре у самого забора в грязи сидела нахохлившись большая птица, из темноты выделялись лишь чуть более светлая ее головка да большой плоский клюв.

— Дикий гусь! — хрипло выдохнул Беллуш.

Чавкнула грязь, птица встрепенулась, побежала, раскинув крылья, и, тяжело взмахнув ими, села на забор. Беллуш одним скачком оказался возле забора и бесшумно, как кошка, подпрыгнул. Он поймал уже приготовившуюся взлететь птицу за крыло.

Юли зажала руками рот.

— Ах ты боже мой!.. — выдохнула она.

Гусыня смотрела ей прямо в лицо темным своим глазом, клюв беззвучно открывался.

— Не тронь ее! — сдавленно крикнула девушка.

Беллуш засмеялся, сжал коленями трепыхавшуюся птицу и быстрым движением свернул ей шею. Крылья еще раз раскрылись, затрепетали.

— Держи, приготовишь ему прощальный ужин! — сказал Беллуш. — Ублажи уж своей стряпней напоследок, пусть наестся.

Юли смотрела Беллушу вслед, пока его прямая, худощавая спина и трепыхавшиеся на ветру волосы не скрылись в тени разрушенной мельницы. В двадцати шагах от этого места зачастившие на склад воры сломали забор; девушка проскользнула в дыру, спрятала узел в кладке досок подальше от пролома и бегом пустилась к конторе.

Ковач-младший лежал на соломенном тюфяке под висевшей на стене керосиновой лампой и спал. Дышал он ровно, лицо было младенчески покойно, правая рука отдыхала на огромном, сильно втянутом животе. Он, должно быть, страшно устал, потому что даже прощающийся взгляд Юли не нарушил его дыхания, и проснулся только тогда, когда девушка вдруг отвернулась. Он сел на матраце своем, улыбнулся Юли и протянул к ней обе руки.

— Заснул я, — пробормотал он стесненно. — Дай поесть!.. Что это у тебя?

— Почему не укрываешься, когда ложишься? — сказала Юли. — Человек во сне легче простужается, сколько раз тебе говорить!

— Да мне не холодно, — покрутил головой исполин. — Что это у тебя?

— Гусыня дикая заморская, — сказала Юли.

Ковач пощупал птицу.

— Теплая еще, бедняжка, — заметил он. — Я видел вечером, как они пролетали. Должно быть, ветром сбило беднягу. Сваришь?

Юли присела у печки и плоской дощечкой выбрала золу.

— Ложись, поспи еще, Дылдушка, — посоветовала она, — ужин будет нескоро!

— Не хочешь поговорить со мной? — печально спросил исполин.

Юли на корточках сидела к нему спиной, ее лица не было видно.

— Хочу, — сказала она от печки, — просто думала, устал ты.

— Когда ты со мной, — проговорил исполин, и в его голосе слышалось удивление, — я не бываю усталый. А вот уйди, и я тут же засну. Ты для меня все равно что воздух.

— Замолчи! — крикнула Юли. — Ляг и спи! Ковач-младший засмеялся.

— Nemoj još da mi stereš postelju, mamice, — промолвил он совсем тихо.

Юли обернулась.

— Что ты там бубнишь?

— Это по-сербски, — пояснил Ковач-младший. — Значит: не укладывай меня еще, мамочка! Бывало, дома приду со старицы, а мама тут же меня накормит и на кровать уложит, в ногах… Вот тогда я и говорил ей это.

— И теперь плачешь? — обернувшись, спросила Юли.

— Как матушку вспомню — всегда, — покачал головой Ковач-младший. — Оно и не скажешь вроде, что плачу, просто глаза на мокром месте… Да я уж говорил тебе.

— Когда это?

— Неужто забыла? — недоверчиво спросил исполин. — Ну, когда я с тобой познакомился, на проспекте Терез, возле дома семнадцать… А вот я ни словечка твоего с тех пор не забыл.

В печурке вспыхнуло пламя, длинная тень девушки взбежала на стену и величественным движением, словно в храме Афины, подняла над головой громадную тень кастрюли.

— Ну, дурачок мой, — сказала Юли, — ложись и поспи.

Ковач-младший повел головой.

— Я же, говорить с тобой хочу, — проворчал он.

— Ну так говори! — пожала Юли плечами.

— Я ни единого звука не забыл из всего, что ты при мне говорила, что слышал от тебя за эти семь месяцев, — радостно сообщил Ковач-младший. — Если б ты сейчас померла, я мог бы говорить о тебе со своим сердцем целых семь месяцев…

— Если б умерла?

Исполин вскочил с тюфяка и в два прыжка оказался возле нее. Он схватил Юли за плечи, пощупал руки ее, тронул грудь, пальцем провел по волосам.

— Молчи! — прошептал он с испугом, молитвенно сжав руки. — Ты не умрешь, Юли. Покуда я жив, ты умереть не можешь.

— Да почему, дуралей ты несчастный? — покраснев от гнева, крикнула Юли.