Избранное

Итак, было примерно около часу ночи, когда Кухар решил любой ценой покончить с недругом и, стиснув зубы, стал готовиться к схватке. Сунул в карман коробок спичек, прихватил с собой дубинку. В кармане был наготове раскрытый нож.

— Присмотри за женой… я пошел… — потряс он столяра за плечо, но тот будто и не слышал его слов, по-прежнему сидел, уставившись перед собой, и тихо, невнятно бормотал что-то.

Ругнувшись, Кухар махнул рукой и быстро вышел на кухню. Шаги его гулко отдавались по каменному полу. Он помедлил у двери, крепко стиснул дубинку, судорожно сглотнул. Кухар чувствовал, как весь он обливается холодным потом, кожа на голове онемела и побаливала, точно разом вонзились тысячи игл. Мужчина перевел дыхание, затем осторожно повернул ключ в замке и, распахнув дверь, вышел на галерею.

Двор был окутан холодным ночным полумраком. Туман рассеялся, и лишь неизменные клубы дыма и копоти висели над домом. Редкие звезды еле заметными точками помаргивали в небе. Во дворе царила ничем не нарушаемая тишина: порывы ветра не залегали сюда, и во всех проулках окрест, наверное, было так же тихо. Кухар слышал лишь собственное дыхание.

Насколько позволяла темнота, он пядь за пядью придирчиво прощупывал взглядом двор, стены дома и скат крыши прямо перед собой. Нигде ни малейшего движения. Затем он бесшумно и осторожно двинулся к лестнице; крепко стиснув дубинку, он выставил ее вперед и пристально вглядывался во тьму. Добравшись до лестницы, он оглянулся. Галерея была пуста.

По-прежнему держа дубинку перед собой, Кухар на секунду прислонился к перилам. «Зажечь спичку или впотьмах взбираться по лестнице?» — раздумывал он. Почему-то страшно было увидеть окружающий мир при свете ярко вспыхивающего, а затем быстро угасающего огонька спички. К тому же в подъезде гуляли сквозняки, и пламя тотчас задуло бы. А дорога на чердак была хорошо знакома, не следовало опасаться, что ненароком споткнешься и упадешь, и Кухар знал, что за лестничным поворотом станет светлее: через оконце у железной двери просачивается свет от уличного фонаря.

И Кухар решил продвигаться впотьмах. Он осторожно нащупывал ногой каждую ступеньку, но избежать скрипа не удавалось. А каждое поскрипывание пронзало не только слух, но и все тело парализующим страхом.

Размахивая дубинкой, Кухар в какой-то раз задел по стене, и удар гулко отозвался эхом. У него перехватило дыхание и закружилась голова, так что пришлось ухватиться за перила. Ступенька под ним отчаянно заскрипела. Долго стоял он не шелохнувшись, правая рука в кармане судорожно сжимала нож, а в левой — вытянутой вперед — стремительно мелькала дубинка, готовая отразить удар.

Остаток пути Кухар проделал еще медленнее и осторожнее, хотя через оконце, выходившее на железнодорожные пути, падал слабый свет. Перед Кухаром блеснула железная чердачная дверь, и тут ему вдруг подумалось: с чего бы это ей блестеть в темноте, когда она ржавая, и он, Кухар, ни разу не видел, чтобы ржавчину эту соскребали или хотя бы как-то счищали с двери.

Он замер перед дверью, прислушиваясь к ударам собственного сердца. Ветер снаружи крепчал, теперь уже он налетал вихрем, раскачивая деревья, сотрясая телеграфные провода. Через разбитое оконце врывались далекие паровозные свистки.

Кухар потянул скрипучую железную дверь и вошел на чердак. В лицо ему ударил резкий, как шквал ветра, сквозняк и заставил на миг попятиться. Но уже в следующее мгновение он шагнул вперед и, затаив дыхание, приблизился к комнате Диро.

Дверь в комнату была распахнута настежь. Керосиновая лампа на столе у окна ярко освещала комнату, и все можно было разглядеть отчетливо.

Диро — боком к двери — сидел в кресле посреди комнаты. Вытянутые ноги его упирались в пол, левая рука свисала с подлокотника. Голова наклонена вперед, подбородок касался груди. Лица его Кухару не было видно, потому что Диро сидел, глубоко утопая в кресле, чуть ли не сползая на пол, а подлокотник кресла и выступающие вперед плечи заслоняли его лицо. Он недвижно покоился в кресле.

Прошло немало времени, прежде чем Кухар перешагнул порог и очутился в комнате. Позднее он и сам не помнил, как все это случилось. Помнил только одно, что, когда вошел, он хотел поздороваться с Диро, но горло его стиснуло спазмой, и он не мог вымолвить ни слова.

Шагнув раз-другой, Кухар обо что-то зацепился башмаками и с грохотом упал. Но Диро не шелохнулся. А он, Кухар, даже не удивился этому и не испугался, подняв такой шум. Ему казалось естественным, само собой разумеющимся, что Диро недвижим… Именно так: для него странным было бы, если бы тот пошевелился!

Позднее Кухар утверждал, будто бы в те минуты страх совершенно лишил его разума. Спокойно стоял он посреди комнаты и озирался по сторонам. Затем положил на стол свою дубинку, в помрачении рассудка забыв о том, что ему грозит смертельная опасность. Он помнил, что, пока находился в комнате, тело его было холодно, как лед, его бил озноб, а внутри все дрожало от напряжения, и эта внутренняя дрожь толчками сотрясала все его тело.

Несколько минут простоял он неподвижно, осматриваясь по сторонам. Он не сознавал, что делает, и лишь задним числом вспоминал, как взглядом тщательно прощупал всю комнату. А зачем — и сам не знал. Но каждая деталь прочно врезалась в память.

Комната была залита желтым светом керосиновой лампы, возле которой на столе лежало несколько сплошь исписанных листков бумаги. Тонкая струйка копоти тянулась от лампы вверх. По правой стене комнаты стояли кровать и рядом с ней шкаф. У левой стены приткнулся шкаф с зеркалом — его Кухар заметил в последнюю очередь.

Потянуло сквозняком, и несколько листков со стола сдуло на пол. Кухар повернулся и закрыл дверь. Затем придвинул стул к креслу, сел, положив руки на колени, и принялся внимательно разглядывать Диро.

Он долго сидел так, глядя на человека, недвижно застывшего с открытыми глазами.

«Умер! — подумал он. И тотчас мелькнула другая мысль: — Он воскреснет!»

За окном все яростнее метался ветер.

Через какое-то время взгляд его случайно упал на зеркало, висевшее напротив кресла, и Кухар увидел, что Диро не отражается в зеркале.

Там отражалось кресло, и кресло это было пустым, хотя… Диро сидел в нем. Видны были сидение и спинка кресла… а ведь в действительности их загораживал своей фигурой Диро…

Кухар в панике опрокинул стул и отскочил назад. Машинально схватив со стола дубинку, он попятился к двери. Глаза его неотрывно были устремлены на зеркало. Но вот он ударился спиной о дверь и остановился. Стоял не шелохнувшись, вперив взгляд в зеркало.

И тут он услышал первые крики. Невнятные, бессмысленные звуки шли как будто от кресла, где по-прежнему недвижно сидел Диро; да, определенно это кричал он. Хотя в иные минуты Кухару казалось, будто эти невнятные речи несутся откуда-то от зеркала.

Скоро Кухару удалось разобрать отдельные слова. Диро меж тем зашевелился, по телу его пробежали судороги, он порывисто задергался, после снова застывая окаменело. Голос у него был низкий и хриплый, слова вырывались с запинкой и по слогам, точно произнести их стоило неимоверной боли; а иной раз прерывистая речь вдруг сменялась неукротимой лавиной звуков, слова с непостижимой быстротой обрушивались друг на друга. И чем больше вслушивался Кухар, тем больше он терялся, будучи не в силах определить источник этих звуков: то ему казалось, что они несутся из-под пола, то — с потолка, а один раз они резанули слух откуда-то сбоку, будто совсем рядом отразились от стены.

Кухар стоял возле двери, не решаясь юркнуть из комнаты, хотя чувствовал, что, задержись он там подольше, и рассудок его навсегда помутится. Сквозь эти бредовые речи все слышней прорывалось завывание ветра и долетали отдельные различимые слова:

— …не хочу… не хочу… не хочу…

— …можно…

— …но я не хочу…

— …помогите! я теряю волю… во мне убили волю… задушили насмерть волю… так жить нельзя…

— …не хочу… не хочу… не хочу… — эти слова, то и дело повторяясь, звучали непрестанно.